***

Дождь всё не кончался. Они упорно тащились вперёд, пока совсем не стемнело. Промокшие, грязные и вымотанные, кое-как, в полумраке, поставили на мокрой траве шатёр и палатки. Всё было мокрым, сверху и снизу. Разжечь костёр никак не удавалось. Кресала высекали снопы искр, но всё — и сухой мох, и сухие трутовые тряпицы, специально для такого случая хранимые многими путниками под шапкой или за пазухой — всё пропиталось за день пути мельчайшей водяной пылью.

- Главное, разжечь. Дальше-то хворост займётся, - сам себя уговаривал Ги. - Вон, парни сколько его натаскали. Такой костёр устроим, что, пока похлёбку сварим, все просохнем и согреемся. А там и спать можно будет… Куббатова искра! Не успеет загореться, как сразу тухнет! Неужели и мой трут тоже совсем отсырел?

- Давай попробуем вместе, - предложил Низам.

- У тебя что же, есть трут суше моего? — усмехнулся Ги.

- У меня есть вот это, - Низам показал небольшую трубку. На вид деревянную.

- На дудочке что ли мне будешь играть, пока я буду лязгать кресалом? — хохотнул Ги. Некоторые наёмники, расслышав это, тоже заржали.

- Ты зажги, хоть немного. А я трубкой сделаю ветер, который этот огонь раздует.

- Ну, давай попробуем, - пожал Ги плечами. — Усевшись над разложенным сухим мхом, трутовой тряпочкой и тонкими завитками берёзовой коры, он снова принялся лязгать железным кресалом о кремень.

Искры посыпались на трут. Низам, направив на них трубочку, стал дуть изо всех сил. Тлеющие искры и правда, стали разгораться чуть лучше, но скоро они снова гасли, так и не превратившись в языки нормального пламени.

- А, сыганда… Щингейм, - выругался наблюдавший за всем этим Щельга и ушел в свою палатку.

- Что это он заругался? — удивился Низам.

- Дуй давай, не отвлекайся, - прикрикнул Ги. — Жрать же охота, и замёрзли все, как собаки на Вознесение.

- Ну, можно просто копчёного мяса с хлебом поесть, - сказал Жан. — А спать все ляжем тут, в шатре, как можно ближе друг к другу. Вот и согреемся.

- Это мы всегда успеем сделать. Но если бы удалось разжечь огонь… Дуй давай, что ты опять перестал?

- Всё. Не могу больше. В глазах темнеет, - замотал головой Низам.

- Какие-то вы, мунганцы, все хилые. Тогда отдай свою трубочку… вон Хеймо. Пусть он со всей силы подует.

- Хватит подует. Не надо. У меня есть. Вот… - заявил Шельга, ввалившийся в шатёр с чем-то громоздким в руках.

- Что там у него? Большая кедонская труба для дутья?

Шельга засмеялся:

- Да, очень большой. Надо ветер? Я тебе делать ветер! — Он установил на пол свои кузнечные меха и направил их трубкой на то место, где лежал трут. — Анга! Бей свой огонь!

Ги снова принялся исступлённо бить кресалом о кремень. Шельга резко налёг на меха, и весь трут, сорванный мощным потоком воздуха, разлетелся по полу шатра.

- Чтоб тебя разорвало! Ты что творишь? — всплеснул Ги руками и принялся торопливо собирать зажигательный материал. — Дуй тише!

- Ага, ага, - закивал пристыженный кедонец.

Ги снова стал бить кресалом. Шельга легонько надавил на меха. Одна из искр, раздутых потоком искусственного ветра, вспыхнула крохотным язычком пламени. Ги тут же скормил этому язычку тонкий завиток бересты. Потом ещё один, ещё. Потом сунул в едва теплящийся огонёк тонкую сухую веточку, вынутую из-за уха, потом вторую из-за другого. Потом он стал подкладывать в постепенно разгорающийся огонь всё более крупные веточки и кусочки берёзовой коры. Поваливший дым нещадно ел глаза, заполняя пространство под пологом шатра. Огонь разгорался всё сильней.

- Так! Давай эту охапку, - хрипло скомандовал Ги. Он стал аккуратно подкладывать длинные сухие ветки хвороста на огонь так, чтобы с одной стороны они загорались, а другая сторона всё ещё оставалась у него в руке.

Когда все ветки занялись ярким уверенным пламенем, Ги поднял их и понёс вперёд. Хеймо ловко откинул перед ним входной полог шатра. Ги положил вынесенные из шатра ветки на приготовленное для костра место и принялся подкладывать зашипевшему и заметавшемуся под дождевыми каплями огню новый корм. Хеймо, видя, что огню снаружи уже ничто не угрожает, торопливо затоптал остатки пламени в шатре. Там было уже невозможно дышать. Все вылезли наружу, под дождь. Последним, кашляя и протирая слезящиеся глаза, выбрался Хеймо. Полог шатра был приподнят с двух сторон чтобы сквозняк выдул из него весь едкий дым.

Костёр ярко пылал. К огню были пристроены все имевшиеся котлы и котелки. Ночь уже не казалась такой холодной, а на моросящий с неба дождь, стоя рядом с жарким костром, можно было не обращать внимания.

Пар поднимался от нагревшейся одежды Жана. Он уселся у огня на свой раскладной стульчик и протянул поближе к огню отсыревше ноги. Запах готовящейся еды и разливающееся постепенно по телу тепло отгоняли дурные мысли. «Теперь всё точно будет в порядке. Завтра дойдём до Леронта. Куплю там пару палаток бойцам и ещё - большой непромокаемый полог, который бы можно было натягивать прямо над костром, чтобы другой раз пережидать такой дождь с комфортом».

***

Солнце уже покрыло розовым, закатным лаком крыши домов, когда Жан вернулся в свою винокурню. Он честно пытался найти, куда пристроить Улу. Но, то ли он был слишком требователен, то ли Тагор и правда был убогой помойкой для жадных и злых нищебродов… Брать хромую крестьянку в прислугу люди были согласны лишь за еду, и только в такие дома, в которых сам Жан ночевать бы поостерёгся, а городские артели швей и прях, на поверку, оказались, скорее, борделями для бедноты, в которых шлюхи заодно, ещё ткали, пряли и обстирывали клиентов. Да, у Жана не было особых иллюзий насчёт качества жизни тагорцев, однако такого уровня убожества и грязи он не ожидал. А держать Улу в городе, давая ей работу лично, значило, по факту — превратить её в свою содержанку. Сделав так он, пожалуй, потеряет последний шанс помириться с Лин.

Войдя к себе в комнату Жан замер. — Ула всё ещё спала, свернувшись, на его постели. На столе стояла миска с остывшей похлёбкой. Желудок жалобно заныл, требуя пищи. Жан вспомнил, что за всеми этими хлопотами так и не пообедал. После ссоры с Лин есть не хотелось. Да и сейчас больше хотелось упасть и уснуть… «Нет, сперва надо кинуть что-то в живот». Жан уселся на край кровати. Заработал ложкой.

«Ладно. Можно, в конце концов, найти дом поприличнее и тихонько, в тайне от всех, доплатить хозяевам, чтобы они взяли Улу в служанки, и нагружали её работой посильно, с учётом больной ноги… А если Лин узнает, что он доплатил? Да для неё сам факт того, что он заботится об Уле это уже своего рода измена!.. Эх, выдать бы Улу тут замуж. Ведь красивая, фигуристая девка. Пока ногу не сломала, первой невестой у себя в деревне была. Если он, например, оплатит ей какое-то приданное, то желающие точно найдутся… Нет, надо всё-таки сперва обстоятельно поговорить с Лин. Не зная тонкостей местных обычаев он может со всем этим так вляпаться, так себя скомпрометировать, что Лин его точно не простит. Её поди и матушка теперь шпыняет, мол — вот, каким бабником оказался этот твой Жануар. А что же он тогда после свадьбы будет творить?.. Нет, Лин сама должна сказать, как мне теперь поступить с Улой… Но ведь она уже сказала. Сказала, что надо отправить Улу обратно в деревню!»

Доев похлёбку Жан вымокал миску оставшейся хлебной коркой. Закинул корку в рот. Собрался, было, тихонько встать, чтобы… Ула не дала ему подняться. - Нежно обняла за плечи. Ткнулась губами в плечо, в шею, в ухо:

- Милый мой. Любимый. Самый добрый, самый красивый на свете, - шептала она, обнимая и целуя его всё более страстно.

«Чёрт! У неё даже голос сейчас почти как у Лин!» Жан положил руку на ладонь Улы, чтобы снять её со своего плеча. Но Ула принялась целовать его ладонь, а затем, вывернувшись, уселась к нему на колени. В розоватом свете, сочившемся сквозь полуприкрытые оконные ставни, она была ещё красивей, чем обычно. Обняв за шею, Ула жарко поцеловала его в губы.