— Что тебе?

— Ваше Величество! Потребуйте убрать того боярина, что за Шеиным стоит!

— Какого? Помоложе, что ли?

— Да, того, бледного! И не смотрите ему в глаза, Христа ради!

— Что ты несешь, пан?! Горилки перепил вчера?

Владислав посмотрел на стоящего сзади Шеина боярина. Ничего такого. Русский, как русский. Глаза серые. Но глядит твердо. А вот Шеин постарел, сдал, жалко старика! Царь ему и так за его деяния отплатит! Сошлет в Сибирь, там старик и помрет. Не буду я его на старости лет позорить. Проявлю великодушие. Пусть по Европе обо мне слава пойдет, как о великодушном, но справедливом монархе. Пусть уходит со знаменами оружием и мелкими пушками. Победа все равно моя! Но осадные пушки пусть оставит. Надо же хоть какой-то трофей иметь. А я прикажу картину написать, как я капитуляцию русского войска принимаю, со славой. Стоп, какая картина? Пленных, пленных вернуть надо! Что? Согласен? С тем, что бы я потом его больных вернул в Россию? Хорошо! Где подписать? Красиво написали, грамотно, подготовились! Готово! Печать давайте! Все, сдались русские упрямцы! А что это с тем боярином, что за Шеиным стоял? Он что, совсем больной на переговоры явился? Вон, сознание потерял! Как бы не заразно. Поеду-ка я в свою ставку, надо вина для профилактики выпить!

Прозоровский едва успел подхватить Михаила как-то резко побледневшего и начавшего сползать на землю. Лесли подсунул ему под руку флакон с каким-то пойлом. Семен, сраженный сговорчивостью поляков, совсем забыл о просьбе князя. Михаил присосался к горлышку флакона, как к живительной влаге. Выпил до дна.

— Быстрей, уходим и выступаем из лагеря, пока они не очнулись и Владиславу не рассказали, что он подписал! Больше, чем на полчаса внушения не хватит! — Хрипло прошептал Михаил. Александр Лесли подозвал двух воевод помоложе, приказал помочь Михаилу, Отнести его в лагерь на прихваченных с собой носилках. Прозоровский с ужасом смотрел на струйку крови, стекающую из носа чародея. Вернулись, срочно стали готовиться к отступлению. Немецкие полковники пробовали поскандалить, но Прозоровский грубо предложил им или заткнуться, или оставаться в лагере и самим сдаться полякам на их, поляков, условиях. Вернувшись в свою палатку, Семен застал Михаила жадно доедающего еле теплую похлебку. Дров не было совсем.

— Извини, сосед, тебе ничего не оставил. Но надо силы хоть как-то вернуть, что бы обузой вам не быть. Оставлять меня нельзя. Слишком хорошо меня Госневский узнал. Понял, что я с Владиславом сделал. Я его так же Филарета заставил насильно обменять в свое время. А не привезти в Москву хоть мое тело, чревато гневом Михаила. Если он и пропустит, то Анна, моя жена ему покоя не даст. Так что сейчас полежу полчаса и надо как-то на коня влезть. Хорошо, что башкирцев сохранили. Одного Шеину дайте. Хоть и дурак, а все же старик! Давай еще фляжку зелья!

— Что за гадость ты пьешь? Не хмельное, но горькое, жуть!

— Восстанавливает оно силу при перерасходе. Ментальный контроль уйму силы забирает. Даже не смог воспрепятствовать решению о выдаче пленных поляков. Черт с ними. Сил совсем не было.

Колонна капитулировавших войск медленно потянулась по Смоленской дороге к Дорогобужу. Ослабевшие воины еле ползли, а части из них приходилось еще вручную тянуть пушки. Бросать их Шеин запретил под страхом смерти. Послушав старого дурака Прозоровский сообразил быстро. Оставив Михаила под наблюдением Лесли, который долго не думал, а позвал пару своих соотечественников, шотландских горцев, которые мигом привязали князя к седлу, и лошадиной шее так, что упасть он не мог, Семен с тремя дружинниками поскакал в Дорогобуж. Там с передовым отрядом сидел взявший его воевода Федор Сухотин. Мигом сообразив, что требуется, опытный воин организовал крестьян с розвальнями, бабам приказал наварить жидкого овсяного киселя побольше, сотне всадников взять заводных лошадей и выехать навстречу измученным людям. Сотнику приказал взять одни сани и, оставив коней офицерам следовать за медленно плетущейся колонной, подбирая упавших от истощения людей, спасая их от гибели. А так же наблюдать за поляками, которые вполне могли самостийно, не подчиняясь королю напасть на колонну с целью поживиться. Однако все было спокойно. Прозоровский, выпив чашку куриной ухи с травками, поспешил обратно. Сухотин отправил с ним свои санки с легкой кибиткой для Михаила. Вручив своему ближнему холопу Ваське чугунок с куриной ухой и мелко нарубленной курятиной, наказав беречь пуще глаза, Прозоровский вернулся к войску. Увидев прикрученного к седлу князя уже хотел ругаться, но Лесли успокоил его, что это давний способ перевозки тяжелораненых при набеге в Шотландских нагорьях, где нет дорог, а только горные тропы. Михаила отвязали, перенесли в санки, дали куриной ухи с кусочками мяса. Остаток разделил со своими офицерами Лесли. Князь был в полузабытьи, но поел и снова заснул. Полковой батюшка полка Прозоровского, обладавший слабым даром, объяснил Семену, что при перерасходе дара такое состояние нормально, и продлится дня два, не меньше.

До Дорогобужа до темноты, естественно не дошли. Уже при свете факелов передовые воины доползли до переправы через Днепр, давно покрытым льдом у деревни Соловьево. Там их ожидали крестьянские розвальни и горячая еда, а так же возможность погреться у костров. Наутро, к возмущению народа Шеин приказал погрузить на розвальни пушки, заставив измотанных солдат идти пешком. Но сердобольные крестьяне в нарушение приказа положили всего по одной пушке на сани и посадили еще по два-три человека из самых ослабевших. Прозоровский поехал вместе с Михаилом, а спасших им жизнь башкирских коньков приказал накормить и гнать табуном, без поклажи, что бы сохранить. На следующий день доплелись до Дорогобужа там остановились на дневку. Прозоровский и Сухотин настояли на том, что бы часть пушек оставить в крепости, а на розвальни поместить совсем ослабленных людей. Передохнув, утром Прозоровский известил Шеина, что он едет вперед, увозит Михаила Муромского в Москву, и не дождавшись реакции воеводы умчался в сторону Вязьмы. Предварительно имел разговор с Сухотиным, приказал ему при появлении поляков срочно известить Пожарского и Черкасского и поступить под их командование. И не слушать дурака Шеина, требовавшего не сдавать Дорогобуж до последнего. В Вязьме, Семен доложился князьям, объяснил ситуацию, получил сменных лошадей и заверение, что остатки его полка примет под свою руку Черкасский, а так же пожелание довезти Михаила живым, умчался в Москву. Довез. Передал на руки жене и поехал доложиться царю Михаилу.

Анна, увидев мужа в таком состоянии, аж пошатнулась. Пожалела, что не успела расспросить Прозоровского. Но только коснулась груди, что бы понять тяжесть ранения, поняла почти все. Ранение да, тяжелое, но не опасное. Но вместо обычного яркого огня дара, всегда слегка ее обжигавшего, в теле Михаила еле-еле тлели полу погасшие угли.

— «Опять выложился почти под ноль. Я помочь не смогу. Настя нужна. У них дар с отцом одинаковый, подпитает, как всегда. Сейчас надо Мишу обмыть, раны залечить, накормить, явно голодал вместе с войском, а потом Настя дар восстановит»!

Вслух прокричала:

— Манька, зови холопов, барина в баню снести. Давно уже затопить должны были! Да Агафью, ключницу, позови!

— Барыня-княгиня, — послышался знакомый женский голос, — звали?

— Агафья, Николая зови, надо Мишу обмыть, переодеть, потом лечить буду. И пошли кого-нибудь порасторопнее за Настей, скажи, она отцу срочно нужна! Баня готова?

— Не серчай, барыня, дурни вперед людскую истопили, для дружины, господскую я уже позже приказала. Уж больно князь плох был, не думали, что мыться станет.

— Давай в людскую, что ли. Все равно, больше двух месяцев в лагере пробыл, грязный весь, как лечить? От грязи все болезни. Вымыть надо, чистое тело и само помогать лечению будет.

— Да уж, Антошка рассказывал, что у Шеина в лагере воды согреть не на чем было, не то, что помыться! О, вот и Николай! Коля, зови народ, тащите князя в баню, да вымойте хорошо, и насчет паразитов в голове, возьмешь мыло с персидской ромашкой, жидкое, используешь.