— Я его выучил на всякий случай. Наткнулся по дороге домой после Лебедяни на беглого шведа, он боялся казни за то, что заколол соперника на дуэли. Вот я его пригрел, и попросил в благодарность научит меня шведскому!

— Вот, а вы уехать хотели. Я вас понимаю, детей увидеть хочется, но подождите, сейчас они только плачут и пачкают пеленки. Вот через месяц, а то и больше в них появится что-то осмысленное! Поедите не с проектом, а с договором подписанным, больше почета будет!

— Я дочку только при рождении увидел, а потом, когда вернулся, полтора годика ей уже было! Не хотел бы, что бы история повторилась!

— Такова наша служба царская! России служим! В неспокойное время живем.

— Это точно. Сигизмунд давно хотел Владислава на нас натравить! Но то турки мешали, то шведы. Да и королевич в военном деле смыслит мало. Но, видимо, допек! Владислав сам не так страшен, как его напарник, гетман литовский, Ян Кароль Ходкевич. Тот вояка опытный!

— Откуда знаешь?

— Так я целую зиму у Великого канцлера Литвы, Сапеги, просидел. Наслушался, да и познакомился лично. Потом уже к шведам подался.

— Круто. Тяжело пришлось?

— Тяжело. Сами же сказали, такова служба царская!

Ответ в этот раз был получен быстро. Проект одобрен с обоих сторон. Густав-Адольф, как будто случайно оказался в Ревеле, море, местами замерзшее в зимний период пересекать не пришлось. Так что в один из последних дней сеченя (февраля) договор был подписан и посольства разъехались по своим столицам, отдавать его на ратификацию правителям. Густав-Адольф времени не терял, и, как только просохли дороги ударил по Лифляндии. Захватил Перов и Динамюнде, и готовился выдвинуться к Риге. Но был остановлен гетманом Литовским, Радзивиллом, которому перекинули войска, ранее отобранные у готового напасть на Россию Владислава для защиты от турок. Турки в этом году не напали и войска пригодились против шведов. Так, Столбовский мир позволил отсрочить очередную войну с поляками. Ну, не совсем отсрочить, просто уменьшившейся армии Владислава пришлось почти на весь год увязнуть в небольших и не всегда успешных стычках с русскими войсками под Калугой, Вязьмой, и Можайском, причем главный успех был одержан под Дорогобужем и то благодаря предательству его воеводы Ададурова. Приблизиться к Москве до зимы не удалось.

Михаил Мурманский спокойно провел этот год с семьей. Много общался с Михаилом, посочувствовал ему в деле его сорвавшейся свадьбы. Михаил, тайно от матери имел сношения с охраной его бывшей невесты в Тобольске, ему сообщали, что она поздоровела, так как на то скудное содержание, что ей выделили, так любимые ею сласти и жирную птицу есть каждый день, не удавалось. На постной еде она похудела и похорошела. Так что Михаил питал надежды, что мать смягчиться со временем. Упрям он был порядочно и раньше, упрямым и остался. Марфа была обеспокоена тем, что он даже заикаться о новом смотре не разрешал. Она часто жаловалась Мише на упрямство сына, когда навещала крестника, Федора. Муромский разводил руками. Он даже предложил Марфе рассказать всю правду об «обнаружении» потерянной дочери Хлоповыми. И предупредить сына о последствиях брака с самозванкой. Но тогда вскрылась бы правда о неблаговидной роли Салтыковых и старицы Евникии. А подставлять племянников и сестру Марфа еще была не готова. Но клятвенно обещала, что пустит это оружие в ход, когда не останется другого выхода. Пока же Миша посоветовал ей набрать к себе побольше хорошеньких родовитых барышень, по типу фрейлин у Западных королев, тогда будет надежда, что видя перед собой каждый день такой цветник, сердце молодого царя дрогнет, и он соблазнится какой-нибудь красавицей. За совет получил благодарность и снова прозвище «змей».

Тем временем наступил 1618 год (7126 год от сотворения мира). С наступлением весны пошли тревожные вести из Запорожья. Гетман Сагайдачный заключил договор с Сигизмундом и полностью перешел под его руку. Не все запорожские казаки были согласны, но большинство соблазнилось обещанным коронным жалованием, и около 20 тысяч войска у него набралось. Проверенные в битвах с турками рубаки. Сигизмунд, конечно, обманул. Жалование получили только 1000 приближенных к гетману казаков. Говорили, что король даже смеялся над доверчивыми казаками. Но договор заключен, регалии — бунчук, булава и прапор получены, пришлось подчиняться. Особого единогласия в войске не было, но все надеялись на добычу в едва оправившихся от смуты русских городках. И как просохла земля вся эта орава двинулась на Москву. Впереди была Засечная Черта.

Закончилось спокойное житье князя Михаила Муромского. Вновь потребовался он на службу государеву. Только в этот раз не нужно было притворяться иноземцем, что бы в доверие влезть. Потребовались его иные таланты и знания. Вспомнили его успех на первом месте службы — воеводою в Лебедяни. Снова его дорога лежала на юг от Москвы, в знакомые места. Снова надо было спешить, что бы опередить казачью орду Сагайдачного. Просил Шереметьев проверить городки бывшей засечной черты, южнее Оки. В основном это были деревянные и земляные крепостцы для защиты от набегов крымских татар и ногайцев. Артиллерия была только в Лебедянии и Данкове. Остальные оборонялись по старинке, стреляя со стен, выливая на головы кипяток и кидая камни и бревна. Против кочевников срабатывало. Но не против казаков, подлетающих к стенам и, не тратя время на обстрел города стрелами, имеющий больше эффект устрашения, чем пользы, сразу лезущих на стену. К тому же у Сагайдачного была артиллерия. Но несмотря на это, взять сильную крепость Елец он смог только благодаря военной хитрости. Михаилу придали с десяток походных пищалей и пяток пушек чуть побольше, что бы усилить оборону городков.

Но было поздно. Слишком стремительно продвигался Сагайдачный. Практически без отдыха, в трехдневный срок отряд Муромского достиг крепости Михайлов, бывший одно время ставкой известного Михаилу, вора Заруйского. После его ухода в Епифань местные жители посадили под замок оставленного им воеводу и присягнули московскому царю. В Михайлове Михаил хотел провести день, дать отдохнуть вымотанным лошадям, и разослать разведчиков, что бы узнать обстановку. Но не получилось. На площади перед теремом воеводы толпился народ. Воевода, чем-то напоминающий Михаилу его «сменщика» в Лебедяни, довольно упитанный сынок дворянина средней руки держал речь перед народом, убеждая население забрать огненный припас, орудия и весь скарб уходить в сторону Зарайска и Каширы, чьи каменные стены гарантируют безопасность. Он вещал так воодушевленно, что даже не заметил довольно большой конный отряд, прошедший через ворота. Михаил остановил притомившегося Беса. Черта он оставил отцу, так как он больше подходил под запряжку. Стоящие рядом с воеводой десятники молчали, стыдливо отводя глаза на пораженческие речи своего начальства, но слов поперек сказать не смели. Бунт во время войны мог им дорого обойтись! Михаил стоял и слушал, давя в себе огромное желание дать трусу большой пинок под толстый зад. Сдержался. И тут его узнали.

— Княжич Михаил — вскричал дородный поп из первых рядов толпы. Муромский с удивлением узнал в нем отца Серафима, крепостного священника Лебедяни. Несколько голов повернулись к только что приехавшему всаднику. Несколько голосов подхватили — Княжич Михаил! Слава Богу! Откуда?

Михаил поднял руку.

— Из Москвы послан, городки засечной черты проверить, да видно, поздно! Откуда вы здесь, отец Серафим?

— Из Лебедяни! Нет ее больше! Воевода, что вас сменил, как казаки под Ельцом появились, сразу в леса убег, крепость бросив. Казачки, что присланы в подмогу гарнизону были, решили, раз начальство сбежало, то и им можно животы сохранить, и першли к ворогу Сагайдачному. Пытался я божьим словом убедить гарнизон остаться и воевать, не вышло. И тут слабость проявил. Сбежал вместе с жителями. Мы-то успели, а вот часть слишком долго собиралась. Скорее всего, их захватили. Лебедянь сожгли. Пожар издалека виден был! Мы в Данькове не остановились, там крепость еще после Заруйского не полностью отстроили, подались в Михайлов. А здесь тоже драпать собрались!