— Вот спасибо, государь и князь-барин, надоели окаянные, только спугнем, взлетят, мужики уйдут, они снова садятся. Целое поле извели напрочь, и два протоптали! А после такого страха уже не вернутся! Михаил спрыгнул с конька, подошел к беркуту, сердито клекотавшему на сокольника, растопыря крылья и не подпуская к добыче.

— Тихо, Витязь, тихо отдай мне гуся! Он старый и невкусный! Вот, смотри, курочка, молодая, сладенькая!

Услышав знакомый голос, беркут перестал топорщить перья, и, подскочив, сел на руку хозяина, в перчатке из странной серой кожи, соизволив взять у него несколько кусочков курицы. Князь огладил птицу, похвалил, и, одев колпачок передал ее ответственному за нее сокольнику.

— Миша, — подъехал к нему царь, — поехали к перелескам. Может зайца, или лису возьмем!

— Поехали! Гуся он здорово взял! Попробуем на дичи! Только соколов нельзя пускать, когда беркут в небе! Он их убить может! Федька, ты передай князю Прозоровскому, что бы его сокольники поостереглись, а то они последние соколов с добычи сняли. Опасно для птицы это!

Дали сигнал всем и поехали к небольшим лесочкам, видневшимся вдали. Остановились на пригорке.

Егерь дал сигнал рожком, что бы собаки начали движение. Собак с проводков не спускали, сильный орел мог напасть и на пса. На поле перед леском первым выскочил заяц. Колпачок полетел в сторону, громадная птица поднялась в воздух, увидела, полетела вдогонку, заяц петлял, он уходил от собак, и не видел смертельную тень, обрушившуюся на него с воздуха. Красиво, выставив вперед лапы, беркут скогтил зайца. Рвать не стал, получил похвалу и подкормку от хозяина, и в этот момент раздался крик царя:

— Миша, лиса, лиса слева!

Муромский подкинул орла, тот поднялся в воздух, сделал круг и круто пошел на снижение. Минута, и все было конченою Беркут снова на руке у Михаила, лису подцепил на пояс егерь. Охота была хорошей. Взяли еще двух зайцев, но потом орел наелся, и стал придремывать, закрывая глаза уже без колпачка. Михаил отдал его сокольнику, тот усадил птицу перед собой на специальный насест, и повез домой.

— Что-то он быстро устал, мой полдня может летать, по десять зайцев берет!

— Так твой, государь, на 10 лет старше, а у Витязя первый вылет. Ему больше мяса скармливать пришлось, что бы добычу отдал. Но хорош, через пару лет не хуже твоего будет! Тут болотце рядом, поедем, еще соколами побалуемся!

На болотце взяли еще по паре уток, каждый, царю уже прискучило, и он объявил:

— Последнюю берем, и хватит!

И тут произошел инцидент. Обычно последнюю птицу, по традиции брал сам царь. Но, видимо, сокольник князя Прозоровского не знал этого обычая и тоже спустил птицу. В результате два сокола, вместо утки кинулись друг на друга, споря из-за добычи. Сцепились в воздухе, упали на землю и продолжали битву на земле. Соколятники пытались разнять, безуспешно. Только получили по несколько ран на руках. Никто не знал, что делать. Любимый сокол Михаила мог погибнуть в любую минуту. Соперник был крупнее и моложе ветерана.

Сообразил князь Михаил. Он соскочил с коня, сорвал с себя охабень на соболях, и накинул на птиц. Оказавшись в темноте птицы замерли. Их так и завернули в одежду и повезли в усадьбу. Что бы расцепить и оказать помощь уже в помещении. Так что все обошлось. Только настроение было испорчено, Михаил Федорович ругался, как извозчик, Прозоровского приказал больше ни на какие охоты не приглашать, и вообще, прогнал с глаз долой, домой, приказав справить князю новый охабень вместо испорченного. Князю Михаилу срочно отдал свою теплую епанчу его главный егерь, зная, как опасно для князя замерзнуть. К тому же, начал накрапывать мелкий дождь, так что все заторопились домой. К их приезду, предупрежденные посланным княгиней слугой, холопы уже истопили баню. Но оба прошли сначала к соколятникам, узнать, удалось ли разнять драчунов и живы ли они. Оба, в весьма потрепанном виде, сидели на жердочках. Больших повреждений ни один не получил, жить будут оба, но охотиться смогут только в следующем году, после линьки. Пострадали в основном перья. Сокольник князя Прозоровского, бухнулся в ноги царю. За него вступился старший царев сокольник.

— Государь, Михаил Федорович, бога ради, прости Андрюшку! Он не виноват, его хозяин сам колпачок с сокола сорвал. Вскричал: — Моя очередь! И сорвал. А за хозяйское самоуправство тот его и прибьет и на рудники сошлет! А мне он здорово помог, и птицу любит!

— И что ты хочешь?

— Себе его взять, государь. Жалуется на князя, скуп, прижимист, а пыль в глаза пустить хочется. Соколам мясо первосортное нужно, а он покупает обрезки с боен и кормить заставляет. У него птица болеет постоянно. В сарае грязь, сырость. На уборщика тратиться не хочет. А во всем сокольники виноваты! А у них и так целыйдень занят. Птицу надо тренировать каждый день, что бы не забывала. Не собака! Оставьте птицу и Андрейку себе! Пропадут они там!

— Хорошо, пусть пока здесь остается, под твоим началом, потом дьяка пошлю, пусть разберется. Может вообще Прозоровскому птицу держать запретить? Сокола хорошие и так редки, что бы их еще плохим уходом изводить!

В бане отогрелись, сбитня горячего выпили, и обедать пошли. Настроение было испорчено, и князь передвинул травлю волков на завтра, тем более, дождь зарядил надолго. Да и после дождя почва раскиснет, не поскачешь.

Обедали в узком кругу, в малой трапезной. Анна приказала протопить все комнаты. На обед подали больше рыбы, и пирогов, и два жидкие блюда — уху и щи капустные. а сегодняшнюю добычу готовили на завтра. После ужина Михаил пошел проведать сокола, а князь позвал Фреда в специально поставленный для них шатер.

Шатер, на удивление, стоял не в усадьбе, а под холмом, на поле, где летом делали кирпичи. Зимой сюда свозили глину, из карьеров под Воронежем, летом из нее специально обученные кирпичники формировали кирпичи, они быстро сохли под горячим летним солнцем. Потом их обжигали в стоящих здесь же печах. Кирпич получался крепче и выгоднее, чем в других местах, так как жгли в печах не древесный уголь, который надо было покупать у углежогов, а найденный одним из работников, здесь же, на одном из холмов, выход странной породы, вроде торфа. Только крепче, темного, грязно-коричневого цвета, который давал такой жар при сгорании, что обжиг шел быстрее и кирпичи получались крепче, чем если обжигать, используя дрова. Древесный уголь весь шел на нужды железных промыслов. Кирпичи теперь готовили не только для себя, но и отвозили в Москву, таким образом, гася часть выплат в царскую казну. Сейчас производство стояло, только ждали своей очереди сложенные в аккуратные стопки кирпичи, уложенные на деревянные подносы, что бы не отсыревали и зимой не смерзались, а сверху заботливо укрытые рогожами. Часть отправят по санному пути в Москву, часть отложено на строительство каменного собора на Бобринском холме, часть — для собора в Лебедяни. Дымилась труба только в небольшом бараке, где с оставшейся от кирпичей глиной работали гончары. Князь зашел, и пригласил Фреда. В жарком помещении топилась большая печь для обжига, крутились гончарные круги. В руках мастеров прямо на глазах рождалась глиняная посуда, от больших горшков и кувшинов, до детской, кукольной. Все это тут же сохло на больших, многоярусных, высоких полках, потом поливалось разными поливами, иногда предварительно расписывалось, и отправлялось в печь для обжига, которая топилась все тем же твердым торфом почти круглосуточно, нагревая помещение, и суша воздух. Мужики, закончившие полевые работы были рады приработку. Те, которые имели талант к лепке из глины, работали здесь постоянно, платя оброк изделиями, и получали плату частично зерном и овощами, что бы кормить семью. Часть изделий шла на нужды усадьбы, часть продавалось на ярмарках в Туле и Рязани. Фредди удивило, что здесь работало много женщин, в основном на росписи. Некоторые тоже лепили мелкие изделия. Сюда шли по желанию, предпочитая творческий труд монотонному сидению за прялкой, или у ткацкого станка, делая дерюжные полотна из конопли. Некоторые изделия, расписанные определенными мастерицами имели больший спрос и продавались дороже. Княгиня как раз разговаривала с такой мастерицей, делая заказ.