Вроде все предусмотрели, как пришли к воеводе бабы, жены, вдовы, и девки постарше. Женщины только те, у которых дети старше пяти лет были. И твердо так заявили, что негоже с маленьким отрядом на орду кидаться. Пусть князь берет всех, кто на лошади сидеть умеет. А они мужскую одежду оденут, и на стены встанут, приступ отражать. И сыновья, что постарше с ними. Так и нападение с тылу для гетмана неожиданным станет. А то пока они в тыл пробираются малые силы на стенах не удержат приступа, полягут все! Пороху-то мало!

Пришлось Михаилу скрепя сердце соглашаться. Спросил только, на кого детей бросили. Оказалось, соседки, у которых дети малые поклялись, если полягут матери в бою, то принять и воспитать их детушек, как своих. Крест на том целовали.

И еще спор вышел, с Николаем. Михаил его в городе оставлял, обороной руководить, а он хотел наоборот, что бы князь остался, а он набег возглавил. Но Михаил твердо заявил, что он в набеге большую пользу принесет, и отвод глаз поставит, что бы казачки их заметили, только, когда их головы полетят, и туману напустит, что бы уйти скрытно удалось, а с собой его взять не сможет. На кого город оставлять, как не на родственника, на дядю? Николай рот раскрыл, поправить хотел, что на дядьку, но Михаил его приобнял и рассказал тайну семейную, что его Агафья тетка Аннушки, дочь боярина Юрия от поселянки из деревни Рыбешка. Грех лесник прикрыл. Барин жене на смертном одре покаялся, она ему обещала за Агафьей присмотреть, к себе взять. Вот и замуж выдала. Николай так с открытым ртом и остался стоять, и уже не возражая остался обороной командовать. Начали казаки новый приступ. Стреляли со стен редко, но метко, порох экономили. В нескольких местах казачки на стену влезли, а там их встретили бабы Михайловские. Топорами, вилами рогатинами. Как влезли, так и попадали. А в тот самый момент, как гетман уже готовился праздновать победу, налетели на их тылы всадники. Многих потоптали, посекли, чуть самого Сагайдачного в плен не взяли! Шатер его подожгли, и две телеги зельем огненным с собой угнали. Откуда появились, и куда делись, не понял никто, но много казаков порезали. Подсчитал гетман потери, почти четверть войска под Михайловым оставил, время потерял, пушки, что по Москве стрелять должны были. И опаздывал он к назначенному сроку, а впереди еще Ока была, левый берег у нее высокий, и на нем Волконский лагерем стоит. Пожарского, слава Богу, недуг свалил — старая рана открылась!

Так что плюнул Сагайдачный на Михайлов, снял осаду и пошел маршем к Оке, с большими и укрепленными крепостями не связываясь. Да и на душе у него погано было. Напустил на него что-то колдун проклятый. Зря он с ним в беседу втянулся. Думал, мальчишка, недоросль, отвагу показать хочет. Но после той беседы нет-нет, да и вспомнит гетман слова — «Грехи твои, ох как тяжело отмаливать будет!». Да и слова его о Густаве-Адольфе запали в душу. Слышал он, что такую казнь лютую король пообещал тому, кто пожар в его лагере устроил, осаду Пскова сорвал, и в великую конфузию молодого короля ввел. Не с этим ли человеком его судьба свела? Уж больно порох в осадной батарее вовремя рванул. Похоже!

Так, в раздумьях миновал Сагайдачный и Каширу, и Зарайск, и Луховицы, и Калугу не тронул. У Оки чуть в окружение не попал, но Волконский не Пожарский, не выдержал, сбежал в Коломну. Путь на Москву был открыт. Поредело его войско, увлеклись грабежами окрестных сел и городков. Так что под Москвой Сагайдачный оказался с остатками своей орды, но и то была большая помощь Владиславу, который тоже привел только остатки грозной армии в 18000 человек, разбежавшейся после Можайского сражения из-за неуплаты оговоренного жалования.

Москву взять не удалось. Разграбили и пожгли Замоскворечье и Земляной город. Стены Белого устояли. Михаил оставил легко раненого Николая в Михайлове, воеводой, а сам с небольшим отрядом прошелся по тылам армии Сагайдачного, уничтожая мелкие шайки, грабящие городки и деревни. Под Калугой удалось даже склонить полковника Ждана Коншина присягнуть Михаилу и пойти на службу Московскому царю. К тому времени у Владислава совсем кончились деньги и он согласился на мирные переговоры. Переговоры шли в Деулине, и начались зимой.

Михаил вернулся в Москву в начале грудня (ноября), когда уже начались морозы и землю покрыл снежок. Чувствовал себя совсем разбитым. Так он не уставал даже во время своей миссии в Европе. И, что самое страшное, понял, что снова начал потеть ночью и покашливать. Неужели болячка старая вернулась! Отец, пораженный видом сына, похудевшего, бледного, с кругами под глазами, приказал со двора его не выпускать, захочет Шереметьев переговорить, сам приедет. Выговаривал долго, что себя тоже нужно беречь, у него двое сыновей, их еще вырастить надо! Но больше всего на него накинулись Аглая и Анна. Самоубийцей обозвали. Три болячки в легких обнаружила Анна. К детям не пустила, велела ждать, пока не вылечит. Князь гонцов отправил в знакомую станицу под Уфу, что бы приняли снова Михаила на лечение. Шереметьев приезжал, доклад выслушал, действия одобрил, но посетовал, что увлекся слишком Михаил. Надо было из Михайлова сразу домой ехать, пока Москва еще в осаде не была. Михаил твердо сказал, что оставлять на разграбление и поругание беззащитные деревни и городки был не намерен. Шереметьев закинул удочку об участии в переговорах с поляками, тем более, там был его «друг» Лев Сапега, может смог бы Михаил на него повлиять, как на Делагарди. Но князь Константин его чуть в шею не вытолкал, Михаил отца остановил. Спокойно объяснил, что ситуация совершенно разная. Делагарди был не коренной швед, ему надо было закрепиться при короле, и нельзя было ни в чем испортить себе репутацию. Вот на этом он и смог сыграть. Сапега же коренной литовец, и как бы не богаче Сигизмунда. Так что его шантажировать нечем. А раскрытие личины «виконта Мори» может только ухудшить положение Филарета. Шереметьев понял. Пожелал побыстрее поправляться, пообещал вскорости Николаю смену прислать, нового воеводу в Михайлов.

А еще Михаила навестила Марфа. Покачала головой, увидев, как выглядел друг ее сына, попеняла, что не бережет себя. На своего Михаила посетовала, что так и не женился, все питает какие-то надежды на возвращение самозванки. Что делать? Михаил посоветовал одно — так как впереди будет долгожданное возвращение Филарета, то доложить ему всю правду, вперед Михаила. Филарет большое влияние на сына имеет, он поймет опасность свадьбы не пойми с кем. Он на сына повлияет. А самозванство девицы Хлоповой и ее связь с поляками он сам подтвердит, да и Аглая тоже. Марфа поблагодарила, с крестником пообщалась и уехала. А вслед за ней приехал Михаил.

Михаил ему даже обняться не разрешил, заявил, что государю своей болячки достаточно, не хватает еще и его хворь на себя подцепить. Вон, он детей до сих пор только на прогулках из окна видит, Анна не подпускает, пока не уберет все гнезда болячки из легких. В этот раз их целых три, но маленьких, вовремя спохватились. Сейчас одна осталась. Михаил посочувствовал состоянию здоровья побратима, посетовал, что не бережет себя. Миша ждал рассказа о несостоявшейся невесте, но Михаил только рассказал, что он с Анной говорил, она ему все объяснила, он понял, но оговорился, что надеется, что со временем болячка у Марии пройдет. Мише это не понравилось. Потом разговор зашел о другом. Государь напомнил, что князем он друга нарек, а владения у него только на севере, в Устюжном. И у Анны на севере. С его болезнью там жить не получится. Надо что-то южнее, ближе к степям, где воздух суше. Спросил, не присмотрел ли он, пока ездил там что-то, какое-то местечко себе по душе. Миша честно ответил, что места там красивые, плодородные, но он их с точки зрения владений не рассматривал. Михаил обещал подумать. Здоровья пожелал, сообщил, что он всем боярам наказал друга не дергать, самим вопросы решать. Так что пусть поправляется спокойно. Потом крестнику игрушечную лошадку подарил и уехал. Дома Михаил отъелся, отоспался, и болезнь отступила. Ну и Аннушкино лечение помогло. Но отец настоял на поездке в Башкирию, молоко кобылье пить.