Мишино наследство, Устюжен тоже доход давал немалый. Возрождалась Россия. Много инструмента требовалось — топоры, пилы, лопаты, мотыги, гвозди те же. Михаил кузни завел, к нему несколько кузнецов переехало, которых еще по Лебедяни знал. Уже не сырцовым железом торговал, а все больше товаром железным. В Туле-то больше оружие делали. До мелочи хозяйственной руки не доходили. Так что, когда Миша заказал через Аглицкую Московскую компанию стекла для хором своих и в Москве, и в Бобриках, никто из семьи слово не сказал о расточительстве. У царя и то слюда в окошках, а у Муромского — стекло. Но Михаил и тут отличился. Подарил тезке ко дню рождения набор на окна в новом тереме, что Михаил к новой свадьбе строил, из Аннушкиного же леса. Мужики плату не взяли, Анна им полюдье засчитала — не на простое лицо работают, на державу! Да и новый доход нашелся. Окрестности Епифани, что в его земли входили, богаты коноплей оказались. Михаил наладил вначале производство пакли, и стал ее продавать Московской компании. Росла конопля в тех местах обильно, высокая была, волокно давала длинное, прочное, так что брали его охотно, и дороже, чем из других мест. Михаил с президентом аглицкой компании, Джоном Мерриком, знаком был еще по Столбовским переговорам, так что сторговались быстро. И даже договорились на паях завод канатный на землях Михаила построить. Работников много, зимой крестьянам все равно делать нечего, вот, пусть канаты вьют, деньги зарабатывают. Джон ждал только патента королевского, что бы потом продавать в Англии беспошлинно.

И здоровье у Миши поправилось. Ни разу болячка не вспыхнула. Сказалась спокойная семейная жизнь. Хоть бы подольше продлилась!

Так незаметно год царского траура и пролетел. Начали готовить избрание новой царицы. Патент Джон получил, пришлось изрядное количество соболя и чёрно-бурых лисиц, до которых был особенно охоч всесильный Бэкингем, презентовать первому министру короля. Но оно того стоило. Завод поставили в Холмогорах, что бы пылью великой округу не отравлять и Мишины легкие. Анна настояла. У ее семьи целый остров в дельте Северной Двины был, хороший, сухой. Там и построили. Народ свой пожалели, и так чесанием волокна занимаются, но там пыли меньше, вымоченное волокно чешут, потом сушат и пакуют, тем более, сохнет в южных районах оно не в пример быстрее, чем на Севере. Туда уже в пачках привозят. Нанимали местную бедноту и всяких бродяг праздношатающихся. Потекли денежки в карман пайщиков. Станки в первый же год окупили. Много канатов Английскому флоту потребно было.

Михаил в преддверии смотра к тезке в гости приехал, посмотрел на возведенные хоромы за стеной каменной, похвалил, велел пушки брать, какие потребны. Царский флигель, который Михаил для тезки отдельно возвел, в первую очередь, уже готов и освящен был. К нему от основного терема галерея крытая вела. Поохотились, места дичью богатые были. Михаил степных, башкирских коньков выписал, не пугливых, и нравом кротких, способных без устали скакать по степи целый день. Полюбились они ему еще во время лечения. Анна с семьей в шарабане открытом выезжала, из Англии привезенном, и нашими умельцами под Российские дороги подогнанным. Сыновья старшие уже на коньках башкирских вовсю скакали. Как-никак десятый год неслухам пошел. Приятно время провели. Михаил только к сентябрю в Москву поехал, и все семейство с собой забрал. Сказал, что в прошлый раз сам жену выбирал, все плохо закончилось, так что пусть две сильные чародейки — мать с дочерью все и всех проверят.

Миша совет тезке дал. Не выходить к девицам сразу, а посмотреть на их поведение из тайного места. А то окажется, при царе — голубица, без царя — сущая ведьма! А Анна и Настя вдоль девиц пройдутся, здоровье и мысли проверят. Он тоже постарается в головы невестам залезть. Мысли прочитать. Михаил протестовать стал, испугался, что побратим опять истратится и свое здоровье, и так хрупкое, порушит, но Миша объяснил, что он не руководить девицами станет, а просто мысли прочтет. Это много силы не возьмет, а картина яснее станет. Ошибаться нельзя. Царю-то тридцатник скоро исполнится. Жениться надо обязательно!

Смотр в этот раз приготовили только к концу студенца (декабря). Невест дважды выстраивали зря. В первый раз прошли вдоль ряда только две женщины, собой пригожие, молодая совсем, девчонка, и постарше, но не сваха. В платье богатом и княжеской шапке. Похожие. Мать и дочь — решили невесты. Царь не появился. Потом в следующий раз, через день прошел уже мужчина, тоже богатый, красивый, чуть старше царя. Задержался около княжны Волконской, постоял, и дальше прошел. Потом шепотки пошли, что это лучший друг государя, князь, тоже Михаил, Воеводин-Муромский. Зачем все это никто не понял. Велели завтра быть тоже готовыми.

Михаил второй день наблюдал за невестами из небольшого окошечка, специально прорубленного как раз напротив их строя. Никто его внимание не привлек. И вот, сегодня, снова наблюдал. Невесты уже не стояли столбами, боясь пошевелиться, две репетиции позволили расслабиться. Переминались, перешептывались. Вдруг, относительную тишину разорвал смачный звук пощечины. Шел со стороны княжны Волконской, в голове у которой было такое намешано, что Михаил даже смотреть в ее сторону не рекомендовал. Вот и сейчас, княжна отвесила оплеуху своей молоденькой спутнице, миловидной, по всему видно, дворяночке из бедных, и сейчас, шипя выговаривала ей. Миша, стоящий рядом усилил звук.

— Курица безмозглая, Дуська! Я какие духи велела подать? Дамасскую розу! А ты мне что суешь? Индийский жасмин! У меня от него голова болит! Говори, кто тебя нанял, что бы меня из смотра выкинуть! Мигом розу принесла, голодранка!

Девушка тихо плакала, но ответила::

— Никак невозможно, княжна, ваш братец младший давеча игрались и опрокинули половину флакончиков!

— Недоглядела, дурища! Чем мне теперь царя привлечь, сваха говорила, он аромат розы любит! Пошла вон, ежели к началу смотра не принесешь, велю высечь и к папеньке твоему, голодранцу отправить прикажу. Будешь у него огород полоть! Хоть первому встречному отдайся, но духи принеси!

Девица, плача, тихо выбралась из строя и вышла. Михаил глянул на Анну. Он знал ее любимый аромат. Анна открыла маленькую суму на пояске и достала почти полный флакон. Государь шепнул: — «Спасибо»! — Сдернул с головы шапку Мономаха, сунул Мише и вышел в коридор. Давешняя девица сидела на лавке и рыдала в три ручья. Михаил подошел, молясь, что бы его не узнали, подсел рядом и спросил:

— Отчего слезоразлив? Смотр еще не прошел, никому не отказали, почто ревешь? — И протянул свой платок.

— О! — девица вытерла глаза платочком — я не из-за отбора плачу, мне невестой быть не по чину. Я сирота, отец роду хорошего, но беден. Матушка умерла, когда я в младенчестве была. Батюшка с Пожарским воевать ушел, а меня родственникам старшим отдал. Волконским. А княжна Мария, нраву очень строгого, все время шпыняет, как будто я не сестра ей троюродная, а сирота роду подлого, два раза высечь приказывала. И теперь угрожает, если духи нужные не принесу. И к отцу отослать. А тому самому с братом кушать нечего. Прости, боярин, спасибо за платок, пойду я, поспрошаю, может у других невест найдется, пожалеют сироту, отольют чуток!

— Погоди, как тебя звать-то?

— А тебе зачем?

— Интересуюсь. Судьбы у нас схожие. Тоже по чужим людям рос.

— Дарья я, Стрешнева.

— Спасибо! Ты платок себе оставь, сохрани, спросят показать, объявишь. А теперь держи, неси своей сестре-злыдне! — И протянул флакон с розой.

— Спасибо, боярин, век молиться буду за твою доброту!

Слезы высохли, обрадованная Дарья поспешила в зал, к невестам, даже не задумавшись, откуда у нарядно одетого боярина нужные духи.

Михаил вернулся к ожидающим его Муромским. Миша сразу понял — что-то случилось. Глаза задумчивые, на губах улыбка. Платка заветного в руках нет.

— Миша, срочно, узнай все о Стрешневых, родне Волконских. И о девице Дарье! До завтра! Сегодня еще протяну, а завтра решать надо!