Ирвен замолчал, переводя дыхание. Его сердце забилось чаще, и мне стало немного стыдно за вопрос, который вернул его в столь болезненные воспоминания. Но хотелось знать о Разломе как можно больше.

— Мне нужно было остаться внутри, но жалко же их. Да и что бы я потом делал, если бы четверть батальона потерял? Значит, паршивый из меня командующий. В итоге я вышел следом. Приказал вернуться на позиции, но они меня не слышали, ведь грохотало вокруг так, что уши закладывало. Раненого кантра они добили и только тогда перегруппировались, чтобы отступить в крепость. Я прикрывал. А тут вылез ещё один кантр, небольшой. Подкрался из-за мёртвой туши, в дыму и пламени мы его не сразу заметили. На кромке Разлома вообще мало что увидишь, её поливают огнём с воздуха во время прорывов. В общем, я прикрыл отход своего отряда, а сам остался снаружи, отбивался и отступал. Вот только не успел уйти. Кантр сначала сбил меня с ног ударом в грудь, но доспех выдержал. Тогда кантр стал раздирать доспех и располосовал спину. В этот момент его бомбанули сверху, а ребята втащили меня в башню. Но я уже был ранен. А дальше ты знаешь. За нарушение приказов все получили дисциплинарки, а меня ещё и понизили в звании. Но это справедливо. Мои бойцы нарушили приказ, мне и отвечать. Да и сам я обязан был оставаться в пределах крепости, а не выходить из неё.

— Не очень-то справедливо…

— Надо было лучше готовить своих новобранцев. Так дрючить, чтобы они без моего одобрения почесаться не смели. Но у меня в юности был такой офицер, я его всей душой ненавидел, мне хотелось быть тем, кого слушают из уважения, а не из страха или благодаря тупой муштре, вот я и пытался поладить с новобранцами, а не загонять их под сапог. Зато теперь я того офицера хорошо понимаю. С новичками по-другому нельзя. Нужно как минимум полгода, чтобы боец освоился у Разлома и понимал, что к чему. А новобранцы — все горячие головы, видят монстряка и пытаются его добить любой ценой, хотя это ошибка. Целостность стены и жизни бойцов важнее одного дохлого кантра.

— Я с трудом представляю, каково это… каждый день биться с монстрами. Всю жизнь. Это же так страшно.

— Ко всему привыкаешь, Гвен. Есть куда более страшные вещи, чем смерть. А так — у нас есть увольнения, отпуска, привилегии, уважение общества и высокое жалование. Опять же, никто насильно у Разлома не держит, можно уйти со службы, но ты знаешь… мирная жизнь кажется очень пресной и тусклой. Поначалу приходишь и наслаждаешься. Еда, девушки, танцы, театры, сон хоть весь день и всю ночь. А через пару недель начинает тянуть обратно. Снится этот драконов Разлом, на душе становится неспокойно, всё думаешь: как они без меня? Разумеется, если есть семья, возлюбленная, какие-то важные дела, то воспринимается иначе. Но до встречи с тобой, я даже не отгуливал свои увольнения до конца. Приеду домой на пару дней, отдохну, племянников увижу — и обратно.

Я спрятала лицо у него на груди, чтобы он не видел моих эмоций. Лично мне жизнь в казарме у Разлома ни романтичной, ни даже приемлемой не казалась. Возможно, тюрьма даже получше будет, здесь нам хотя бы ничего не угрожает, а Ирвен целиком принадлежит мне одной. За эгоистичные мысли стало стыдно, но ничего с ними поделать я не могла. Боялась чёртова Разлома и ни капли не хотела туда отправляться.

— К нобларине Блайнер посетитель, — прервал мои мысли голос полуденника-надзирателя.

Удивилась тому, как быстро Бреур принял решение:

— Уже?

Я-то думала, что он будет мотать нам нервы и тянуть до последнего.

— Погодите, а я? — встал с места муж.

— Посетитель только к нобларине Блайнер, — отрезал тюремщик.

Лязгнула решётка, и он приказал:

— Заключённая Блайнер, извольте подойти и вытянуть руки перед собой!

В руках у него звякнули кандалы, и я окончательно смешалась, не понимая, к чему такие меры безопасности. Ни разу до этого на нас не надевали кандалы, даже когда Ирвена уводили на допросы! Да и всем арестантам известно: любая попытка к побегу из здания Службы Правопорядка карается смертью без права воскрешения.

— Здесь какая-то ошибка, — нахмурился Ирвен. — Это против меня выдвинули обвинения, а моя жена лишь разделяет ответственность.

— Отойдите, заключённый, иначе отправитесь в карцер за препятствование осуществлению должностных обязанностей служащего правопорядка при исполнении, — без запинки отчеканил тюремщик, глядя на мужа с насмешливым вызовом.

Полуденник хотел, чтобы ненавистный ему маг сорвался и начал сопротивляться, и предвкушал возможность его наказать. Лишённые способностей люди люто ненавидели полуночников и завидовали им. Если бы не угроза, исходящая от Разлома, в стране давно началась бы гражданская война. Как бы ни пытался император делать вид, что две расы существуют в параллельных мирах — днём и ночью — не соприкасаясь, в реальности всё обстояло совсем не так радужно, как в отчётах чиновников. Лучшие должности, земли и титулы принадлежали полуночникам. Да, формально среди полуденников была своя аристократия — инторы, но привилегии на их долю всегда выпадали по остаточному принципу.

— Ирв, опасность мне не грозит, — попыталась успокоить мужа, впрочем, никакой уверенности в своих словах не испытывала. — Я попрошу, чтобы рядом со мной присутствовал надзиратель или правозащитник. Не думаю, что кому-то придёт в голову оставить меня с Бреуром один на один…

— Разговоры! — раздражённо поторопил тюремщик и защёлкнул кандалы на моих запястьях.

Отвратительнейшее ощущение! Словно руки обвила ядовитая металлическая змея.

Муж дёрнулся в мою сторону, но полуденник направил на него дубинку, на кончике которой замерцала магия. Убийственная магия. О, какое удовольствие ему доставляла возможность обернуть против полуночника его же оружие.

— Ирв, не надо! — взмолилась я и поторопилась выйти из камеры, чтобы увести тюремщика за собой.

Лязгнула решётка, полуденник грубо ухватил меня за руку повыше локтя и поволок за собой. Нежную кожу засаднило, а в душе закипел протест:

— Я иду и не сопротивляюсь, нет необходимости причинять мне боль!

— Это ещё не боль! — насмешливо бросил тюремщик и сдавил руку сильнее.

Наконец мы дошли до допросной, в которой он рывком усадил меня на стул, а затем пристегнул кандалы к массивному каменному столу.

— Пожалуйста, не оставляйте меня одну, — посмотрела я ему в глаза.

Всё же знакомое зло как-то предпочтительнее незнакомого.

— У меня приказ сверху, — ответил он почти участливо, а затем ушёл.

Когда дверь отворилась, за ней оказался вовсе не Бреур, но хорошей новостью я бы это не назвала.

В помещение вошли трое незнакомцев, и сердце ухнуло куда-то под стул, на котором я сидела. Первым шагал здоровенный амбал с туповатой улыбкой на лице. Он выглядел так, будто недавно выиграл в карты чугунную гирю и теперь носил её с собой в качестве брелока. Соломенного цвета кучерявые волосы непослушными спиральками торчали в разные стороны, а глаза оттенка воронёной стали зафиксировали меня ещё одними оковами.

Следом за ним шёл другой тип — взлохмаченный худощавый брюнет. Он тоже улыбался, только на этот раз улыбкой маньяка-психопата. Он решил, что просто посмотреть на меня мало, нужно ещё и по кругу обойти. Наклонившись к лицу, он внимательно изучил височный узор, хмыкнул, втянул выдающимся носом мой запах и облизнулся. На его лоб упала чёрная прямая прядь, а лицо с резко очерченными скулами сделалось совершенно безумным.

Я инстинктивно отпрянула, звякнули кандалы, а я чуть не свалилась со стула, когда постаралась избежать неприятного контакта. Сердце зашлось в груди бешеным стуком, и через печать накатило ощущение, что где-то за толстыми стенами здания Службы Правопорядка чаще забилось другое сердце — Ирвена.

— Полегче! — раздался бархатистый баритон третьего мужчины.

Зайдя в допросную, он закрыл за собой дверь и привалился к ней спиной. В отличие от своих лыбящихся спутников, третий незнакомец держал лицо скрытым под глубоким капюшоном, и это понравилось мне ещё меньше, чем ротовые конвульсии первых двух психов. А что все трое — психи, подсказало внезапно сдавившее грудь отвратительное предчувствие.