Многие так и делали. Но не Камиль Легран, старший помощник капитана. Для него жизнь на корабле была главной, и к обязанностям своим он относился весьма ответственно. И, как любой старпом, мечтал стать капитаном. Он безмерно уважал старого космического волка Закари Вентера, но понимал, что в силу возраста тот мог в любой момент промахнуться.

После тяжёлого дня Камиль решил посидеть в аромобаре. Он вдыхал расслабляющий коктейль «Морской бриз» у стойки и отдавался мечтам о капитанских шевронах.

– А что это наш бравый старпом заскучал? – услышал он нежный голосок, и маленькая ручка легла ему на плечо. – Вы будете сегодня на вечеринке у моего прапрадедушки?

Это была Сара Гольденберг, приятная во всех отношениях шестидесятилетняя особа, слишком на его вкус юная и неопытная. Её внимание к нему было подчас слишком навязчивым.

– Загляну непременно, – заверил её Камиль.

Визит вежливости на торжественный ужин, посвящённый окончанию путешествия, организованный первым лицом на корабле, действительно, входил в его планы на вечер, но надолго задерживаться там он был не намерен. Докторша назначила ему сегодня свидание в одном из бассейнов. Из них откачали воду, зато водохранилище не участвовало во вращении вместе с населёнными отсеками, и невесомость в нём была стабильной. Камиль имел доступ во все помещения корабля, и уединение с автором «Любви в невесомости» не грозило ему никакими увечьями.

Когда далеко за полночь старпом вернулся к себе в каюту, его, вопреки обычаю, никто не встретил. Пёсик лежал на своём месте, обиженно отвернувшись к стенке.

– Что случилось, Рамзи? Ты не заболел?

– Ты не зашёл позаботиться обо мне, и меня полчаса бултыхало по всей каюте, а потом я упал с потолка на заблёванный пол и чуть не переломал себе все лапы. Робот-уборщик смеялся надо мной. Я хотел его укусить, но он треснул меня током.

– Прости, дружок, я действительно совсем забыл про тебя, – виновато признал Камиль.

Объяснять собаке, что роботы-уборщики чувством юмора не обладают, а потому не смеются, было бесполезно. Несмотря на то, что генномодифицированные животные научились говорить и обрели подобие разума, их лапы в руки не превратились, и в некоторых аспектах они были совершенно беспомощны. Наблюдая за порядком на всём корабле, Легран не сумел соблюсти его у себя дома.

– Ну что, Александр, как ваши впечатления от второго сеанса гипносна?

После сегодняшнего пробуждения Невструев находился в состоянии приятного нервного и физического возбуждения. Вчера с ним происходило нечто подобное, но в гораздо меньшей степени. Сегодня же хотелось вершить невероятное и тут же ниспровергать его, не оставляя камня на камне, и снова возвеличивать ниспровергнутое. Сравнивать с землёй, испепелять, а потом на пустом месте воздвигать и созидать. Вещать, развенчивать и провозглашать, рождать и хоронить истины. Двигать горы или хотя бы мебель. Он и так еле сдерживался, и несчастная психологиня попала, что называется, под горячую руку.

– Эх, Стейси, вот и видно, что вы слишком давно живете в Израиле. Не «как ваши», а «какие у вас». Отвечая на вашем русско-ивритском суржике: интересантнее, чем вчера, и этот интерес далёк до исчерпания.

– Зачем же вы дразнитесь?

– Не обижайтесь. Огрехи в языке нещадно раздражают нежный эпителий моих слуховых рецепторов.

– Понятно. И все же, будьте любезны, соблаговолите ответить на мой вопрос по-человечески, – приняла «челлендж» высокого штиля Стейси.

– Неплохо. Но тут что-то одно в идеале: или «будьте любезны», или «соблаговолите», иначе для вас это звучит слишком уничижительно…

– Если вы такой знаток русского языка, что ж до сих пор ничего путного не написали? – не выдержала психологиня.

– Всё-всё. Больше не буду, – Александр поднял руки. – Будем считать – мы квиты. Отвечая на ваш вопрос касательно моих впечатлений от гипносна: какая-то дикая эйфория и повышенная чувствительность.

Стейси уже взяла себя в руки, надела очки и занесла его ответ в компьютер.

– Что же вас более всего впечатлило сегодня?

– Гм… Вы такие вопросы задаёте, что даже неудобно отвечать.

– Бросьте. Мы оба профессионалы.

– Ну что ж… Вы когда-нибудь совокуплялись в невесомости?

Стейси забила несколько слов в компьютер.

– До сих пор не приходилось.

– Оказывается, это гораздо интереснее, чем в воде. Мы два олимпийских бассейна туда-сюда в воздухе «проплыли». Одно неудобство… – разоткровенничался было Невструев.

– Избавьте меня от подробностей, – перебила его Стейси. – Эти детали никак не продвинут исследование.

– Жаль. Что ж, опишу это в своих «мемуарах». Разве не должен литератор быть не только наблюдателем? Мне кажется, он должен давать советы, обучать и предлагать выходы из ситуаций.

– Очень спорно. Насколько я помню, многие великие писатели утверждали, что их задача лишь отражать действительность. Я – твоё зеркало, и все такое.

– Ну и к чему мы пришли в итоге? Оглянитесь на этот мир. Кошмар. Вместо того чтобы живописать покосившийся забор, подойди и поправь. Кто за тебя это сделает?

– Но одно дело – забор, другое – мироустройство. Его просто так не поправишь. Это дело более узких специалистов.

– А почему судьбу человечества должны решать негодяи политики, мздоимцы чиновники и жлобы олигархи? Почему не творческая интеллигенция? – люди в большинстве своём добрые хотя бы в намерениях.

– Именно что в намерениях. Потому что, как только от них по-настоящему начнёт что-то зависеть, они тут же станут негодяями, мздоимцами и жлобами.

– Может быть, в ваших словах есть доля истины… – резко погрустнел Александр. – Но такое ощущение, что вы говорите это, лишь бы противоречить мне.

День в библиотеке пролетел незаметно. Невструев был так увлечён протоколированием своих ночных приключений, что абсолютно не замечал течения времени. Прерывался лишь на отправления естественных нужд, с которыми старался разобраться как можно быстрее. Он прикинул, что за месяц эксперимента, если будет писать по главе в день, то действительно напишет хоть и не роман, конечно, как предрекала ему Стейси, но полновесная повесть вполне может получиться.

Лишь одна мысль смущала его: после того как утренний приступ мании отпустил, Александру стало стыдно перед геверет Копхилер. Его саркастический тон во время беседы с ней казался теперь абсолютно неуместным.

«Ладно, – утешал он себя, – если она умный человек, то поймёт, что я просто был «в ударе». Такой вот побочный эффект у их гипносна. Я не виноват. Поймёт и простит. А если не поймёт, если дура, так и бог с ней».

Тут он вспомнил, что, описывая свои приключения на «Луче надежды», забыл упомянуть про милую говорящую собачку. Он дополнил главу описанием её злоключений в невесомости. Только тут он посмотрел на часы в углу монитора и понял, что Стейси уже давно должна быть дома и не зайдёт навестить его в библиотеке.

«Что ж, значит, дура. Какая досада». Александр пошёл ужинать.

Корабль «Луч надежды» без всяких конструкционных переделок мог бы совершать не только межзвёздные, но и межгалактические рейсы. Более того, крейсерская скорость космического судна в перелётах между Солнечной системой и системой Сигмы Дракона была равна половине световой, но его возможно было разогнать гораздо сильнее, до околосветовой скорости. Но тогда расход горючего на единицу расстояния вырос бы на порядки. А основным топливом для фотонного двигателя служило чистое золото.

Конструкторы корабля посчитали это вещество наиболее подходящим для такого применения по всем параметрам: прежде всего по плотности, затем по другим физическим и химическим свойствам, а также, как это ни парадоксально, – по стоимости. Все остальные элементы, которые могли бы наибольшей массой занимать наименьший объём, оказались дороже «презренного металла». Кроме того, представителям семейств Гольденбергов, Самсоновых, Аль-Ахмади и Шуньфу проще всего было раздобыть именно золото. Всю свою историю их предки имели необъяснимую страсть накапливать этот металл в виде разнообразных монет, ювелирных изделий, посуды, статуй, слитков и даже самородков, как будто предчувствовали, что когда-нибудь он сможет сгодиться на что-то более полезное, чем услаждение взора своим благородным глянцевым или матовым отливом.