– Подумай. Я даю тебе ещё один шанс. Сейчас тебе придётся принять решение так быстро, как никогда в жизни. С момента, когда замолчу, должно пройти не более минуты, после чего ты либо соглашаешься стать моим союзником, и мы проводим ночь как близкие… очень близкие друзья. Затем ты возвращаешься к себе и становишься царицей. Будешь самаритянской Клеопатрой, а я – твоим Цезарем, – он ухмыльнулся, довольный этой аналогией. Потянулся было к вину, но тут же отдёрнул руку. – Если же ты не согласишься, я удалюсь, но, поверь мне, найдутся люди, которые с удовольствием помогут тебе весело провести время до рассвета… А утром я полюбуюсь как с тебя сдерут кожу, а потом прикажу выставить то, что от тебя останется, вялиться на солнце.

Когда он договорил, в его глазах были лишь холод и непреклонность. Это были глаза человека, привыкшего поступать, совершенно не сообразуясь с совестью, от которой он давно избавился, точно так же, как и от жалости.

Тогда Орит вдруг схватила кубок Пилата. Прокуратор очень проворно для своей комплекции вскочил с ложа и на всякий случай отошёл подальше. Из-за колонн метнулись тени.

– Стойте! – крикнул Пилат. Тени замерли. – Что ж… Я дам тебе возможность умереть легко. Ты заслужила её своим упорством.

Не чувствуя ничего кроме ненависти и презрения, Орит произнесла:

– Я пью за твою скорую смерть, палач! Чтобы память твоя была проклята во веки веков! Чтобы запомнился ты людям только как трус и убийца!

Пустой кубок грохоча упал на мраморный пол…

* * *

Антон Сергеевич проснулся и изумился тому, каким реалистичным был этот сон про древнюю Кесарию. Но, пробудившись окончательно, понял, что до сих пор Урсус. Это Орит с Пилатом ему приснились. Странный был сон… Он как будто занял её место. Слышал её мысли, жил её чувствами.

Еще он понял, что был неправ в отношении Орит. Её намерение убить жестокого наместника нельзя осуждать. Это так же, как во время войны с фашистами никто бы не стал упрекать подпольщика в ликвидации коменданта городского гарнизона или партизана – в уничтожении деревенского старосты. Никто бы не сказал: «Нет смысла. На его место все равно придёт другой». Да, придёт. Но этот другой всегда будет помнить, что стало с его предшественником.

Осознав все это, Урсус отчётливо понял, что ему надлежит сделать сегодня… Пока он умывался и ел в голове его составился план.

После завтрака Урсуса вошёл в комнату Хагана. Тот занимался подготовкой своего арсенала к бою. Безукоризненно отполированный гладиус лежал на столе. Теперь германец приступил к заточке кинжала-пугио. Он не доверял оружейникам, состоящим при школе Берцелиуса.

– Аве, Урсус! Ожидал увидеть тебя уже на арене… – приветствовал он вошедшего. И продолжил в духе их обычных подначек. – Мне и так тяжела мысль, что сегодня придётся убить тебя, но, если ты хотел разжалобить меня ещё больше своим убогим видом, считай, тебе это удалось.

Эти слова шуткой совсем не показались: этот неплохой в общем человек занимался тем, что приводил в идеальную боевую готовность оружие, чтобы вернее пронзить плоть своего друга.

– Аве, Хаган. Нужно потолковать, – серьёзно сказал Урсус.

После непростого разговора с гигантом Урсус пошёл в барак, в котором жили бестиарии. Он подошёл к долговязому негру и сказал, что хочет поговорить с ним наедине.

– Мне нет тайна с моим братья, – возразил тот.

– У меня есть. Я прошу тебя, – настоял Урсус.

– Хорошо. Пссс… – негр сделал знак остальным отойти. Его сразу послушались.

– А как звать тебя, друг? Нас так и не представили, – начал Урсус.

– Как звать? Друг не звать… Обезьяна звать, скотина звать, «эй, чёрный!» звать.

Антон Сергеевич подумал, что это напоминает ему знакомство из какой-то сказки или притчи. Он припомнил, как надо спрашивать в таких случаях:

– А отец с матерью как тебя называли?

– Житинжи. На нашем язык это – мясник. Они думать, я, когда стать большой, стать мясник, как моего отца. А я стать мясо.

Основным событием последнего десятого дня игр, конечно же, был заключительный поединок Урсуса и Хагана. Интриги щедро прибавляло то, что наградой за первое место была свобода, а за второе – смерть. Дабы занять зрителей, ожидающих драматической развязки, устроители боёв для начала скормили львам пару бестиариев.

Потом устроили глобальную потасовку по схеме «стенка на стенку», в которой участвовали все выжившие и уцелевшие после предыдущих девяти дней игр гладиаторы кроме, само собой, финалистов. Это была инсценировка легендарного боя римлян с германцами, того самого, победа в котором была одержана только благодаря решительным действиям конной турмы под командованием Понтия Пилата. Прокуратора, тогда ещё молодого, подающего надежды декуриона, изображал Агмон. На эту роль его выбрал сам Пилат, очевидно, за красоту и стать… Потом состоялись три поединка один на один, но они были мало интересны зрителям несмотря на старания неплохих в общем-то бойцов – каждого из них уже видели поверженным.

Когда наконец пришло время последнего боя, атмосфера на стадионе была накалена до предела как долгим ожиданием, так и жарким иудейским солнцем. И если в первый день игр симпатии ипподрома были в основном на стороне гиганта, то теперь зрители разделились: когда глашатай представил Хагана, основной приветственный шум издавали центральные трибуны, когда Урсуса – больше надрывались фланги.

Трубы обозначили начало боя. Хаган сразу захватил инициативу. Он пёр напролом, разя и справа, и слева, и сверху. Урсус умело отражал бешеную атаку. Скоро стало ясно: если «Давид» выдержит первые минуты натиска, то «Голиаф» утомится, и бой перейдёт в следующую, тактическую стадию. Но произошло нечто совершенно неожиданное…

Оба бойца как по команде развернулись лицом к зрителям и побежали к аркам, ведущим в загоны под трибунами. Что они там делают, видели только самые дальние трибуны, расположенные по сторонам от северных и южных ворот ипподрома. Хаган, в несколько скачков оказавшись у одного из столбов между арок, встал на одно колено и упёрся в столб руками. В следующее мгновение Урсус отшвырнул щит и, зажав в зубах меч, проворно вскарабкался к нему на плечи. После этого гигант встал в полный рост, и Урсус смог дотянуться до края ограждения балкона, на котором сидела знать. Через несколько секунд гладиатор стоял прямо перед прокуратором с занесённым для удара гладиусом. Сидящие в VIP-ложе зрители заверещали так, как если бы лев, который только что носился где-то далеко внизу, гоняя несчастных бестиариев, вдруг очутился на расстоянии удара лапой. Однако Понтий смотрел на него спокойно.

Урсус произнёс:

– Это тебе за Иешуа!

– Наконец-то… – успел сказать прокуратор. Он даже не попытался закрыться руками.

Из горловины сияющего золотом доспеха ударили толчками вверх струи алой крови. Туловище осталось сидеть так же величественно и невозмутимо, руки покоились на подлокотниках. А голова… Как мяч полетела она с балкона, прокатилась немного, упав на песок, и остановилась, вперясь немигающим взором прямо в Солнце.

Обладатели белых плащей опрокидывая кресла и друг друга ломились прочь от кровавого фонтана. Это помешало преторианцам15, охраняющим проходы по сторонам балкона, сразу накинуться на Урсуса.

Он успел спрыгнуть вниз, но перед тем, как перевалиться через ограждение балкона, поймал на себе полный восторга и благодарности взгляд Орит. Тут что-то толкнуло его в левый бок.

Когда Урсус вбежал в гладиаторский загон с криком: «Тиран мёртв!», он застал там картину, исполненную в черно-красных тонах. На полу валялись растерзанные легионеры и надсмотрщики, у одного их них ещё дёргались ноги. В углу истошно визжал Берцеллиус, над которым нависал долговязый негр.