– Житинжи, отпусти его! Немедленно! – приказал Урсус.

Негр нехотя повиновался. Гней сполз по стене, вместо глаз у него были две кровавые раны. Он протянул руки на звук голоса и прохрипел:

– Урсус, сынок, помоги! Боги, за что мне это?!

Антон Сергеевич закрыл глаза. «А чего я ожидал, когда подговаривал этих дикарей устроить бунт?» На смену адреналиновому возбуждению пришла волна дурноты. Он зашатался, его тут же подхватили под руки.

– Ты же ранен! – закричал Хаган страшным голосом. Это очень не понравилось Урсусу; не может закалённый в боях гладиатор так огорчаться из-за несерьёзного ранения. С этой мыслью Урсус потерял сознание.

Открыв глаза, он обнаружил себя на знакомом дворе гарнизона кавалеристской турмы. Вокруг шёл бой. Похоже, он застал его завершающую стадию: двор был завален трупами легионеров, среди них Урсус узнал Синего Подбородка, у него из груди торчал обломок копья.

Среди немногих римлян, ещё остававшихся на ногах, был сам Тиберий Порциус, который отбивался от нападающих, держа меч левой рукой, правая была в крови и болталась безжизненно. Урсус закричал что было сил:

– Декурион нужен живым!

И вновь стал проваливаться в небытие, но успел убедиться, что его услышали – Тиберия прижали к стене и обезоружили.

Когда Урсус очнулся в следующий раз, над ним были лица Агмона и гладиаторского лекаря.

– Агмон, ты что здесь делаешь? – изумился Урсус.

* * *

Когда этим утром он пришёл к Хагану и рассказал о своих намерениях, германец поначалу озаботился душевным здоровьем коллеги. После уверений Урсуса в абсолютной собственной вменяемости и трезвости, Хаган осторожно высказал предположение, что Урсус так боится их поединка, что оценивает шансы выжить после него гораздо ниже, чем после убийства прокуратора. На это Урсус выразил готовность немедленно доказать обратное, даже если у него будет кинжал, а у Хагана меч. Хаган же изъявил готовность биться голыми руками против Урсуса вооружённого и мечом, и кинжалом. При этом он вскочил на ноги и двинулся на противника. Тот ринулся навстречу… Столкнувшись, они обнялись и рассмеялись, хлопая друг друга по спинам.

Хаган поведал, что, вопреки обыкновению, долго не мог заснуть этой ночью; никогда ещё мысль о предстоящем бое не вызывала у него такого отвращения.

– Но посуди сам… Моя мечта – вернутся домой, к жене и детям. Я не видел их уже четыре с половиной года. Победа даст мне свободу и славу. По дороге домой я буду участвовать в играх как рудиарий и вернусь домой не с пустыми руками…

– Друг мой, ты же не исключаешь возможности погибнуть сегодня? – спросил Урсус. – А то, что предлагаю я, даст жизнь и свободу нам обоим.

– Это так. Но только в случае успеха. Ты же не исключаешь возможности того, что мы оба погибнем? – в свою очередь поинтересовался Хаган.

– Все может быть… Но если мы погибнем, то как свободные люди, – нашёлся Урсус, – а не как грызущие друг друга собаки, которых стравливают ради потехи.

– Это как раз волнует меня меньше всего. Неужели ты думаешь, что за столько лет в неволе я не привык к этому? Если послушаю тебя, то в лучшем случае стану беглым рабом, соучастником убийства римского наместника. Такая свобода ненадолго… Мне нужен деревянный меч любой ценой!

Хаган треснул кулаком по столу, на котором лежал его свеженаточенный гладиус. От удара оружие соскользнуло со стола и воткнулось в земляной пол.

На секунду Урсусу показалось, что договориться с упрямым германцем не получится. Но тут на ум пришла строка из агмоновой оды: «Есть, знать, в крови у германцев понятье о чести…»

– Тогда подумай о том, какой статус будет более уважаем твоими соплеменниками. Какого отца будут больше почитать дети? – произнёс он проникновенно. И с чувством указал на торчащий из земли меч. – А вот и знак, подтверждающий правоту моих слов.

И в этот самый момент гладиус, как специально, накренился и упал плашмя.

Тогда Хаган молча протянул товарищу руку. Урсус так и не понял, что помогло больше: воззвание к чести или суеверие…

Они приступили к обсуждению деталей покушения и последующего побега. Подъем Урсуса на балкон прокуратора пару раз отрепетировали, используя стену барака.

Житинжи убеждать не пришлось совсем. Было похоже на то, что хитрый негр всегда был готов к бунту и только и ждал того, чтобы кто-то наконец взялся за его организацию. Урсус условился с ним, что, когда в загон ворвётся Хаган, бестиарий подобьёт товарищей перебить охрану, а дальше они совершат групповой побег вместе с теми гладиаторами, которые захотят присоединиться к мятежникам.

О своих планах касательно прокуратора Урсус рассказывать не стал и просил негра никому не говорить о бунте до самого его начала. Житинжи пообещал, хотя и уверил, что не сомневается в своих парнях – по его словам, обсуждение вариантов побега было любимым развлечением перед отходом ко сну в их бараке. Он объяснил, в свойственной ему лаконичной, но образной манере, что главная особенность работы бестиариев – чрезвычайно высокая смертность, даже по сравнению с гладиаторами других специализаций. Всех их рано или поздно ждала страшная смерть, не исключая и самого Житинжи, который уже чувствует приближение старости и становится не так быстр. Лучше относительно безболезненно умереть от человеческого оружия, чем от зубов или когтей хищника.

– Тигр рот – плёхо. Копё легионер – хорошо.

К Агмону Урсус не пошёл, так как не хотел даже пытаться подключить грека к «спартаковскому движению». Он свободный человек, копит деньги себе на пенсию, пускай и дальше живёт спокойно, насколько это возможно при его профессии. Зачем ломать парню жизнь?

* * *

– Агмон, ты что здесь делаешь? – изумился Урсус.

– Если честно, я и сам не знаю, – ответил Агмон. – Когда все это началось, когда убивали надсмотрщиков, я стоял в стороне. Но когда я увидел, что ты ранен, я понял, что должен тебе помочь. Ведь я обязан тебе жизнью!

Урсус огляделся. Оказалось, он лежал на кушетке в кабинете декуриона. Этажерка была повалена на пол, античный бюст разбит, а свитки разбросаны по полу.

Любое движение отдавалось болью в раненом боку.

Внезапно в поле зрения появилось ещё одно озабоченное, забрызганное чужой кровью лицо.

– Скажи, что нам теперь делать, Урсус? – это был Хаган.

– Для начала расскажи, что произошло, пока я, видимо, был без сознания, – попросил его Урсус.

Выяснилось следующее. Один из преторианцев-охранников Пилата все-таки успел дотянуться до убийцы своего подопечного копьём. После того, как Урсус отключился, бунт возглавил Хаган. Из полусотни присутствующих в загоне гладиаторов к бунтовщикам присоединились почти все, отказались лишь трое или четверо. В загон со стороны арены попытались проникнуть преторианцы с легионерами, охранявшими ипподром по периметру. Их атаку удалось довольно легко отбить. Римляне отступили, оставив трупы десятка товарищей. Из гладиаторов не пострадал никто. Тогда Хаган по плану, который они обсуждали с Урсусом утром, решил пробиваться за лошадьми на территорию кавалеристской турмы. Гладиаторский лекарь перевязал Урсусу рану. Предводителя восстания понесли на носилках. Лекаря прихватили с собой.

Бунтовщики не встретили сопротивления ни на выходе с ипподрома, ни по дороге к гарнизону Порциуса. Как обычно в дневное время ворота были открыты. Двое солдат, которых оставили охранять гарнизон, когда все остальные ушли на игры, испугались и тут же сложили оружие, после чего были тут же убиты.

– Зачем?! – изумился Урсус.

– Как же иначе? – в свою очередь изумился Хаган. – Зачем оставлять за спиной лишних врагов? Трус, который бросил оружие, может поднять его снова, если ему покажется, что сила снова на его стороне. Нам придётся убегать, а даже самые робкие становятся героями, когда видят перед собой спины.