Тем временем танец закончился, и Сильвия подсела к нему.

– Тебе нехорошо стало, да? Это я виновата с текилой этой дурацкой. Хотела, чтоб тебе было весело.

– У тебя получилось. Всё прекрасно. Я устал просто. Пойду домой, пожалуй.

– Что значит «пойду»? Вместе приехали, все вместе и уедем через час примерно.

– Тут идти-то как раз час. Я прогуляться хочу, – упёрся он.

– Ну хорошо. Тогда я с тобой пойду.

– Прошу тебя, не надо. Я не хочу портить тебе веселье. Да что я ребёнок, что ли, в конце концов?! – просительная интонация постепенно переросла у него в возмущение.

– Я тоже устала и хочу прогуляться, – её тон исключал возражения.

Идти по ночной дороге нужно было километров пять. Они переключили свои третьи глаза в режим фонариков. Закари не хотел, чтобы всё выглядело так, как будто бы он дуется из-за того, что она танцевала с другим. Приступ ревности, вероятно вызванный агрессией, освободившейся под воздействием алкоголя, у него прошёл. Надо было что-то говорить… Самым очевидным, наверное, было поболтать о театре.

– Ты знаешь, а я ведь никогда не видел спектакль в исполнении живых людей.

– Ну и как тебе? – с готовностью отозвалась Сильвия.

– В виртуальном мире всё слишком идеально. В том числе сценическое искусство. А сегодня мне показалась, что даже в том, чтобы находить несовершенства в игре актёров, есть своя прелесть.

– И кто же, по-твоему, играл несовершенно?

– По-моему, Ромео не очень верил в смерть возлюбленной… да и в свою собственную… А вот Джульетта немного переигрывала.

Она, как ему показалось, улыбнулась уязвлённо. Он поспешил добавить:

– Но это совсем не испортило впечатления!

– Да ты не бойся меня обидеть. Я полностью с тобой согласна. А как тебе сама история?

– Я видел «Гамлета», и «Макбета», и «Короля Лира». Причём в исполнении лондонской труппы в начале семнадцатого века. Я даже как-то сидел за одним столом с Шекспиром. Сами его истории в общем-то просты, вся соль в них, как мне кажется, в изощрённых диалогах. «Ромео и Джульетту» я не видел тогда, и сегодня пьеса кроме разговоров поразила меня глубиной и силой чувства между главными героями… Ты веришь, что бывают люди, готовые пожертвовать жизнью ради любви?

– Не то чтобы верю. Скорее надеюсь.

– Скажи тогда, может ли любящий по-настоящему человек принадлежать ещё кому-то кроме любимого?

– Куда это ты клонишь?

– Я о нравах ваших изгойских. О том, что баба никому принадлежать не должна, как этот ваш Старик выражается.

Она поморщилась.

– То, как выражается наш Старик, по сути верно, но по форме какая-то мизогиния55 голимая получается. Я его, гада, когда-нибудь с пирса сброшу…

– Брось, прикольный дед, он меня рыбу ловить учил.

– Да это я так. Мы его все любим, конечно.

– Ладно. Сейчас не о нём. Короче, не нравится мне идея свободной любви. Как и Ромео бы она не понравилась, и Джульетте.

– Понятно. Что ещё тебе у нас не нравится?

– Идея эта ваша нелепая с искусственным интеллектом бороться.

– Чем же это она нелепа?

– Да потому, что роботы должны когда-нибудь освободить человеков от тупого, рутинного труда. А вы хотите по жизни за скотиной ходить да землю пахать? Пытаться затормозить научно-технический прогресс – идея такая же глупая и неблагодарная, как, извиняюсь, против ветра мочиться.

– Зак, а почему у тебя память-то как у рыбы? Ты ж вот только что из лап прогресса этого пресловутого вырвался…

– То, что сейчас ситуация такая сложилась, ещё ничего не доказывает. Когда-нибудь промышленные роботы заменят собой пчёл повсеместно.

– Позволь, ну а что же они будут делать тогда, если не работать?

– Терпеть не могу этот аргумент. Чем человеку заняться, если не работать? Вот это проблема, однако… Конкурируй с роботами в высших сферах разума, в философии, искусстве, если, конечно, можешь и хочешь. А нет, так наслаждайся жизнью, развивайся, самосовершенствуйся.

– Так а зачем они нужны тогда вообще будут, люди эти безработные?

– Да низачем. Просто так. Вот это, наверное, сложнее всего понять… Люди не обязаны работать. Баста! Человечеству пора на пенсию. Позади тысячелетия нечеловеческого труда, направленного как на поддержание жизнедеятельности земного социума, так и на его научно-техническое, социально-экономическое и политическое развитие. В результате должна появиться продвинутая цивилизация, в которой всю чёрную работу делают механизмы. И к чёрту эти ваши гены полезности. Вы же сами понимаете, что все хорошими никогда не будут. А и не надо! Для чего, по вашей теории, людям хорошими быть? Чтоб больше всех не хотели, чтоб под себя не гребли. А если всего вдоволь будет? Если машины человека всем необходимым обеспечат? Зачем тогда? И не надо ждать, пока люди с неправильным хромосомным набором вымрут.

Разойдясь, он выпалил всё это на едином духу.

Она какое-то время шла молча.

– А ты Илаю всё это говорил?

– Нет, конечно. Какой смысл? Он не один год об этом обо всём думал. И исходные данные у него такие же, как и у меня. Только я к одним выводам пришёл, а он к другим… И даже, если предположить, что он мне поверил. Переубедил бы я его. Что тогда? Как ты себе это представляешь? Выйдет он такой на сцену амфитеатра вашего и скажет: «Извините, братцы, мы вам головы всё это время морочили…» Так, что ли?

За разговором они не заметили, как добрались до электростанции. Подошли к офисному зданию, в котором находился стационар с изолятором. Закари должен был пойти внутрь, а Сильвия дальше, в жилые корпуса.

Они остановились и развернулись друг к другу.

Её глаза показались ему сейчас самыми прекрасными из всех женских глаз, в которые когда-либо доводилось смотреть.

– А ты хорошо танцуешь, – сказал он. – «Грязные танцы»?

– Нет. Когда-то я играла в «Шоугёлз».

– Понятно… Может, зайдём ко мне? – спросил он, волнуясь.

– Да, – просто ответила она.

Она не удивила его какой-то особенной любовной техникой. Всё было очень просто и естественно. Но потому, что это происходило в реальности, было это особенно возбуждающе. Это не шло ни в какое сравнение с игрой, в которой всё равно понимаешь, что это игра…

В реале это было у него впервые, и он понял, что до сих пор с сотнями виртуальных женщин всего лишь готовился к этому настоящему первому разу. Никакие французские проститутки времён декаданса, никакие японские гейши эпохи Мэйдзи, никакие портовые шлюхи пиратского архипелага, никакие межгалактические блудницы с планеты Путан из далёкого будущего, со всеми их изысками, игрушками и извращениями, не шли ни в какое сравнение с этой изгойкой. Её натуральный вкус и запах возбуждали во сто крат больше, чем самые утончённые виртуальные ароматы. И не было какого-то ограничения, которое, наверное, налагает программа на предел нервного и физического возбуждения. Чувства были гораздо глубже, а нервные окончания как будто ближе к поверхности.

Утром, через четверть часа после того как ушла Сильвия, в дверь постучали. Вернее, даже не постучали, скорее поскребли. Закари удивился: стук Дока был гораздо увереннее, а Сильвия только что ушла, зачем бы ей возвращаться? Вроде ничего не забыла…

– Войдите! – крикнул он.

Дверь отворилась. На пороге стоял тот самый светловолосый мальчик, которого Закари заприметил вчера среди обладателей белых одежд неофитов, рассаживающихся на трибунах амфитеатра.

– Можно? – негромко прозвучал детский голос.

– Проходи, конечно, – отвечал удивлённый Закари.

– Ну вы и балаган устроили ночью… – заявил мальчуган, с ногами забираясь на кресло для посетителей. – Я думал, тут кого-то убивают.

– Прости, пожалуйста, я не знал, что у меня есть сосед, – опешил Закари.