– Это хари́в. Красный – очень острый с непривычки. Возьми лучше зелёный, – предупредила Дора.

– Я люблю острое, – гордо заявил Максим.

Это было правдой: он любил перец и аджику и в якитории клал много васаби в соевый соус.

– Видишь ли, Даниэль, Дора выросла в семье, в которой предпочитали эфиопскую кухню, – заметил Борис Ефимович. – очень острую, скорее по санитарным, нежели по эстетическим соображениям. Не огорчай ни себя, ни меня, возьми зелёного.

Гость упрямо зачерпнул красный соус, не скупясь полил им кусок мяса и отправил в рот. И тут же возблагодарил небеса за то, что ему хватило ума не поливать этим напалмом весь шашлык. Это в первый момент, пока он ещё мог соображать. Буквально ещё секунд пять он пытался делать вид, как будто всё идёт так, как он планировал. Потом, чтобы не выплёвывать, проглотил полупережёванный кусок. Потом ему стало всё равно. Во рту было так больно, что дыхание пресеклось, а из глаз полились слёзы. Максим открыл рот и попытался сделать вдох. Глотку обожгло жаром вулканического извержения. В отчаянии он замахал руками. В следующий момент перед его лицом оказался пакет с молоком – опытная в таких делах мулатка успела сбегать к холодильнику.

Когда он пришёл в себя, у всех был такой вид, будто они еле сдерживают смех. Максиму было стыдно за свой мальчишеский поступок, но он произнёс как ни в чём не бывало:

– Силен, а передайте, пожалуйста, зелёный соус.

Первым захохотал Карлсон, заливисто и от души. За ним беззвучно затрясся Евген. Дора спрятала лицо в ладони и даже немного подвизгивала сквозь смех. Силен широко улыбался, глядя на всех по очереди, и спрашивал:

– Зелёный? Дать тебе зелёный? Точно?

У Максима снова выступили слёзы, но на этот раз от смеха.

Происшествие сразу сблизило вновь прибывшего с аборигенами. Непринуждённый разговор об особенностях жизни в Израиле и пара приветственных тостов скрасили трапезу. Когда пришла пора десерта, Дора, Евген и Силен занялись переменой блюд. Максим хотел было помочь, но Карлсон удержал его тем же странным жестом.

– Мы должны выбрать тебе псевдоним.

– Зачем? Для меня и так «Даниэль» – как псевдоним.

– Даниэль Альтман – теперь это твоё официальное имя. Нужна кличка… И это не будет просто погоняло, как у уголовников, это будет твой оперативный позывной. Так принято в нашей организации.

– В организации, о которой я ничего не знаю кроме того, что она есть… О’кей. Может, О́дин?

Карлсон развёл руками.

– А зачем мы тогда тебя прятали? Может, выложишь своё свежее фото в Сеть и адрес, где искать, напишешь?

Когда все снова уселись по местам, Дора предложила свой вариант первая:

– Хочу сказать, что новое лицо идёт тебе гораздо больше прежнего. Ты похож на молодого Давида, как его изваял Микеланджело. Может, Давид?

Максима кольнуло её высказывание по поводу его настоящего, природного лица, но потом он понял, что она абсолютно права. Раньше он никогда не обольщался по поводу своей внешней привлекательности, а теперь стал невольно заглядываться на своё отражение в зеркале… Так что в словах мулатки, пожалуй, было больше приятного, нежели обидного; ведь жить-то ему теперь с этим лицом. Ещё подумал о том, а не является ли красота Доры результатом подобной операции… но сказал другое:

– Молодого Давида… Как будто кому-то могло прийти в голову изображать его в старости…

– А что тебя удивляет? – вмешался Евген. – Есть множество портретов и бюстов зрелого Давида. Или ты не в курсе, что убийство Голиафа – это не единственное его деяние, оставшееся в истории?

– Нет. А что он ещё сделал?

– Много чего. Например, захватил Иерусалим и родил Соломона…

– Не надо, Евген! Сейчас не об этом. Если Даниэль захочет, потом прочитаешь ему лекцию, – перебил его Карлсон. – Давид – плохой псевдоним, Давид-Даниэль… Какая разница?

– Может, Зелёный Соус? – предложил Силен.

Карлсон досадливо мотнул головой.

– Да ну! Не прилипнет такое прозвище. Что он, индеец, что ли?

Наступила пауза.

И тут Борис Ефимович, подражая голосу персонажа из старинного мультика, обратился к новичку:

– Малыш, а ну-ка передай мне вон ту плюшку!

Даниэль машинально повиновался.

– Отлично! – воскликнула Дора. – У каждого Карлсона должен быть свой Малыш, как папа Карло у Буратино или у Робинзона Пятница.

Пару месяцев Одинцов-Альтман отходил от пережитого. Первое время призрак его одноклассника и адвоката Андрея Якушева с остановившимся взглядом и чёрной дыркой во лбу являлся Максиму не только в темноте, но иногда и при ярком свете.

Страх… вернее, даже не страх, а мысль, что его, неплохого в общем человека, точно ничем не заслужившего смерти, могли убить, делала пребывание в этом мире весьма неуютным и дисгармоничным. К тому же он понимал: то, что Профессор ни разу не попал в него, – всего лишь случайность. И это понимание добавляло отвратительное ощущение хрупкости и беззащитности.

В ответ в душе росла жажда мести. Поэтому морально он был готов работать на организацию, которая противостоит Профессору и всему, что с ним связано. Максиму никогда не казался универсальным принцип «Враг моего врага – мой друг», но в данной ситуации он работал на уровне инстинктов.

Якушев говорил, что, если О́дин исчезнет, о нём через год никто уже не вспомнит. Как же он ошибался! Это произошло куда скорее. О журналисте несколько раз упомянули в разных новостных подкастах, да вышло два-три ролика от коллег-конкурентов с идиотскими версиями его исчезновения. Пропажу адвоката никто вообще не заметил, не говоря уже о том, чтобы связать эти два случая. О полицейском расследовании тоже ничего не было слышно. Как будто кто-то специально «замял» это дело.

Когда Максим спросил у Карлсона о том, как это возможно, тот ответил, что бывший журналист явно не представляет себе масштаб влияния гейминдустрии на современный мир. Однако призвал сильно по этому поводу не огорчаться, поскольку самому Одинцову исчезновение из инфополя только на пользу – пускай враги думают, что победили…

Компания по внедрению внутримозговых имплантов тем временем набирала обороты. Сообщалось о тысячах альфа-тестеров с бесплатно установленными чипами. Исследования, конечно же, показывали, что психическое и физическое здоровье испытуемых в результате длительного пребывания в виртуальной реальности никак не страдали, а, наоборот, становились только лучше, а производительность труда возрастала кратно. Официальный релиз нового продукта компании Another U назначили на конец этого года. Обозреватели компьютерных игр заходились в истерике от предвкушения этого события, аналитики взахлёб предсказывали Новую Эру в истории человечества.

Было нелегко наблюдать за этим со стороны, но у бывшего борца с мировым злом другого варианта не было.

К пятому месяцу жизни в Израиле Максим немного заскучал: напрочь лишённая азарта работа в книжном, изучение иврита… Последнее было особенно нудно потому, что казалось бесполезно. Какой смысл учить язык, на котором во всём мире говорит всего лишь миллионов десять человек, и большинство из них живут в Израиле? Он точно не собирался оставаться здесь навсегда.

Страна с самого начала показалась ему пыльной и серой. Он облазил её вдоль и поперёк в первые два месяца. Неудивительно: вся её площадь равнялась половине Московской области или одной восьмой родной Новосибирской. Побывал на всех четырёх морях: Средиземном, Мёртвом, Красном и Галилейском.

Тель-Авив после Москвы показался деревней с миниатюрными небоскрёбами и дикими пробками.

Исторические достопримечательности разной степени разва́ленности быстро приелись в такой дозировке. Большинство же израильских городов – унылое бетонное болото, причём чем дальше от Центра, тем унылее.

В конце концов он почти перестал выбираться из Иерусалима, даже ради дайвинга на Красном море – многочасовая дорога с однообразным пустынным пейзажем утомляла.