Сделать это для Зиннии было важнее даже моего собственного упрямства.

В перерывах между подготовкой мы развлекали наших гостей каждый вечер. С каждым прошедшим днем я все больше и больше возмущалась потраченным временем. Я могла бы репетировать. Я могла бы составлять карту беспорядочных театральных подиумов. Я могла бы репетировать разговор, который у меня был бы с убийцей, когда он застал бы меня одну после представления.

Вместо этого я хмыкала, подавала напитки и смеялась над их глупыми шутками. Но те разы, когда я ловила взгляд Сефера и мы обменивались тайными улыбками, он успокаивал мое раздражение. Все это время, планируя месть в одиночку, я никогда не осознавала, насколько хорошо это может быть — иметь партнера.

Хотя каждый день приближал нас к моему выступлению и моему реваншу, часть меня была опечалена. Опечалена тем, что у меня не было этого раньше. Опечалена тем, что я могла наслаждаться этим всего несколько недель. Грустно, что отпустить это было бы ценой, которую я заплатила за месть.

Но за все приходилось платить.

После вечерних развлечений я ускользнула в театр на репетицию. До тех пор, пока он не приходил и не находил меня, что обычно приводило к тому, что он соблазнял меня, затем нес в постель или нес, затем соблазнял. Каким бы ни был порядок, результат был один и тот же. Я лежал в темноте, прокручивая в уме момент, когда я наконец—наконец отомщу, пока полное изнеможение не вонзило в меня свои когти.

Эта ночь, за пару дней до моего выступления, ничем не отличалась. Они снова играли в покер, мы с Сефером снова жульничали и вместе выиграли. Он забрал меня из театра — практически оттащил от светящегося обруча. Теперь, когда это было сделано, я могла от всего сердца признать, что он был прав. Это было невероятно, как будто солнце или луну перенесли в помещение, и я смогла выступить с ними.

Сегодня вечером он не ласкал меня, когда нес в наши комнаты. Он шел молча, мое плечо было напряжено, его хватка на моем бедре крепкая. Что-то было не так, но я не осмеливалась спрашивать, пока мы были в коридоре, где кто-нибудь мог услышать.

К тому времени, как он закрыл дверь и усадил меня перед камином, я больше не могла этого выносить.

— В чем дело?

Он долго держал меня за плечи и смотрел в глаза.

— Сефер? Что это? Что не так? Если это как-то связано с планом, мы можем выработать решение. Мы можем…

— Это не наш план. Давай забудем об этом на сегодня. Это… — Его пальцы согнулись, а брови нахмурились. — Это о нас.

ГЛАВА 42

У меня по коже поползли мурашки. Не должно было быть «нас». Не должно быть. Ни в одном здравом мире.

Он погладил меня по щеке, блуждая взглядом по моему лицу.

— Зита, ты взяла все, что я тебе дал, каждую жестокость, каждое наказание, и ты изменила это. Такое блестящее упрямство. — Уголок его рта приподнялся. — Такая жестокая красота. Такое изысканное страдание.

В моей груди эхом отдавались громовые удары моего сердца. Это было ощущение.… Как будто я стояла на самом высоком театральном подиуме, балансируя на его краю, без какой-либо страховочной сетки внизу. Я была близка к падению и подозревала, что именно он толкнет меня.

— Когда ты приехала, я нашел твое упрямство очаровательным. — Его зубы сверкнули в мимолетной усмешке, когда костяшки его пальцев задели мою челюсть. — Обычно, когда я нахожу что-то очаровательным, это потому, что я хочу это трахнуть или сломать — или и то, и другое. А поскольку упрямство не поимеешь… — Он усмехнулся и пожал плечами. — Ну, мне пришлось сломать тебя, не так ли? — Его веселье угасло, когда его брови медленно сошлись вместе, как будто ему было больно. — Но когда я подумал, что сломал это, сломал тебя… Я понял, что мне это нравится. Я хотел этого.

Я приблизилась к этому краю. Каждый неистовый удар моего пульса говорил об опасности.

Но по какой-то причине мои глупые ноги отказывались бежать.

Его взгляд пронзил меня, но не своей жесткостью, а тем фактом, который он увидел.

— Ты знаешь, я никогда не извиняюсь. Я делал то, что считал правильным в то время. Но это самое близкое, что я могу сделать.

Не сводя с меня глаз, он опустился на колени. Как медленно сгибаемый стальной прут, он откинул шею назад и обнажил мне горло.

Во рту пересохло, я могла только смотреть. На учащенный пульс. На медленный подъем и опадание, когда он сглатывал. На гордую линию его приподнятой челюсти, открывающую мне самую уязвимую его часть.

Саблезубые коты поступили так со своими лидерами прайда, наездниками и товарищами в знак доверия — капитуляции.

Прошло несколько долгих мгновений, прежде чем он нахмурился.

— Ты что, не понимаешь? Я подчиняюсь тебе. Ты сломала меня. — Его глаза расширились, как будто пытаясь побудить меня ответить. — Я даже не хочу мстить ведьме, которая проклинала меня. Я хочу только тебя.

Что я на это ответить? Что я тоже его хотела, но он был не единственным, чего я хотела? Месть должна была стоять выше в этом списке. Я работала над ней слишком долго. Это был единственный способ приблизиться к выплате давнего долга.

— Если не слова, то назови мне свои действия. — Его голос дрожал, грубый, как будто я причинила ему боль. — Я лежу перед тобой. Делай со мной все, что пожелаешь. Любая месть. Какая угодно жестокость. Я твой, чтобы наказывать и приказывать.

Под этим замешательством что-то скользнуло по мне. Что-то, что нашептывало, что он был прав. Он сделал мне больно. Он напугал меня. Он унижал и принижал меня, и хотя я пользовалась любым случаем, он намеренно делал это перед своим двором, чтобы наказать меня.

Он заслужил ответное наказание.

Возможно, он не подчинится. Возможно, это была проверка или уловка.

Был только один способ узнать.

Я провела языком по губам и подняла подбородок.

— Поцелуй мои туфли.

Он наклонился и запечатлел два крепких поцелуя на шелковых туфельках, которые были на мне.

Принц — Его Королевская Колючесть, мой Принц Чудовищ, мужчина, который выставлял меня напоказ как своего питомца, целовал мои туфли.

Я сделала глубокий вдох и подняла ногу.

— И подошвы.

Не сводя с меня золотых глаз, он обхватил мою пятку и снова наклонился, целуя пыльную подошву моей туфли. Он не выказал ни намека на нерешительность или смятение, делая это, что заставило эту скользкую штуковину во мне напрячься и зашипеть от раздражения.

— Ты причинил мне боль, — сказала я ему сквозь стиснутые зубы.

Он кивнул.

Просто кивнул.

Это простое признание разозлило меня больше, чем любое отрицание или оправдание. И то, как его брови сошлись вместе в раскаянии, разозлило меня еще больше.

Я влепила ему пощечину, звук разнесся по комнате.

Он склонил голову набок, и когда его взгляд вернулся ко мне, он снова кивнул.

— Спасибо, любимая.

Я не хотела, чтобы он благодарил меня; я хотела, чтобы он умолял меня остановиться. Я хотела, чтобы он положил этому конец. Потому что я не могла — или не хотела. Я не была уверена, что именно.

— Ты схватил меня за шиворот на глазах у всего твоего двора. — Я замахнулась той же рукой, нанеся удар тыльной стороной, от которого у меня защемило костяшки пальцев, и отклонила его голову в другую сторону. Красный след, который это оставило, расцвел во мне, вызывая любовь и отвращение.

Когда он выпрямился, то посмотрел на меня с чем-то близким к обожанию.

— Спасибо тебе, любимая.

Я не хотела гребаного обожания. Не заслужила его.

Ненавижу.

Ненависть было легче дать, легче принять, легче противостоять и легче понять.

Это? Я не знала, что это было. Что он делал со мной, что просил меня сделать с ним, или почему он этого хотел.

Это, должно быть, ловушка. В конце концов, я собиралась переступить черту, которую он нарисовал в своем уме, и он набросился бы и остановил меня, а затем обратил бы наказание на меня. Все это было частью какого-то дьявольского плана. Возможно, весь этот заговор с целью доставить сюда список подозреваемых и поймать убийцу был тщательно продуманной схемой, которую он придумал, чтобы по-настоящему, мучительно наказать меня. Наказание за попытку убить его и за то, что прокляла его.