Тут ещё и Сталин наверняка играет свою роль. Он ведь хочет показать силу Советского Союза, и не только в Европе, но и на другом конце света. Слишком многое поставлено на карту, слишком важно продемонстрировать мощь и влияние, чтобы упустить такой шанс. Советский Союз обязан продемонстрировать, что способен не только отражать агрессию на своей территории или освобождать оккупированные страны, но и вести боевые действия вдали от своих границ. Дальний Восток тоже сфера наших интересов.

Возможно, и договорённости с союзниками повлияли: раз мы вступили в войну с Японией, значит, должны внести и свой военный вклад, а не ждать, когда всё сделают другие. Тут нет места отговоркам, что это «не наша война». Это война всех нас. Наш долг — завершить начатое, сделать так, чтобы мир понял: Красная Армия готова к любым испытаниям, даже к тем, которые раньше казались невозможными.

Гогадзе прервал мои размышления.

— Жди! Я мигом! — сказал и снова скрылся в штабной палатке. Выскочил оттуда минут через пять, что-то неся, завёрнутое в кусок цветастой ткани. Протянул мне. — Вот! Подарок! За винтовку. Держи, брат!

Я принял презент.

— Что там? — спросил, не разворачивая.

— Увидишь! — подмигнул Николоз. Тут же его позвали. Он убежал.

Я развернул тряпицу. Внутри лежала карманного формата записная книжка с тиснёнными золотом иероглифами: «Дневник священной войны». Дата начала: 7 декабря 1941 года. Сразу вспомнилось, что это за день. Нападение японцев на Перл-Харбор. Оно означало для Японии вступление во Вторую мировую войну.

Начав читать, я понял, что автором дневника был рядовой солдат. Имя и фамилия мне ни о чём не сказали. Зато первая же запись дышала милитаристским духом: «Началась великая Восточно-Азиатская война. Незабываемый день!»

«Да уж, незабываемый, — усмехнулся я. — То-то нынче японцы, когда поминают Хиросиму с Нагасаки, умудряются американцев в этой связи даже не упоминать. Как если бы теперь евреи, поминая жертв Холокоста, вдруг „позабыли“, что его устроили нацисты. Разве такое возможно вообще⁈ А вот у японцев память оказалась намного короче».

Дальше были фотография лётчика-смертника из отрядов «Специальной атаки» (камикадзе), снимки японского императора Хирохито, Гитлера и почему-то Геббельса (видать, недалёкий умом солдат считал его кем-то вроде второго фюрера), вырезанные из газет карты «Великой Восточно-Азиатской сферы совместного процветания», в которую помимо Страны восходящего солнца включены все захваченные японской армией территории в Китае, Индонезии, Бирме и других странах, и даже — советский Дальний Восток.

«Да уж, до черта 'процветания», — снова подумал я. — Миллионы трупов и тысячи сожжённых дотла населённых пунктов. Азии дорого обошлось «японское счастье».

Автор дневника вписал призыв вступать в императорскую армию. Заодно пояснил, что момент, когда он встал под ружьё, явился для него вторым днём рождения. В дневнике оказалось много цитат из сборника военных песен. Читая, я посмеивался. Как всё просто!

«Японский солдат не боится никаких трудностей и всегда улыбается; всё, что ему нужно, — это горсть риса в ранце и пачка табака». «Солдат никогда не грустит, он светел, как цветок вишни». «Ты должен господствовать над миром и двигать время вперёд, ибо оно служит нашей священной миссии». «Все японцы — дети императора и рождены, чтобы умереть за него». Особенно последняя позабавила: «Мы водрузим знамя Восходящего Солнца над Уралом».

— Что ж вам дался всем наш Урал-то? — сказал я вслух саркастично. Одни хотели до него простереть свой «фатерланд», другие знамя воткнуть.

Дальше была стихотворная смесь, воспевающая солдатские доблести, агрессивные устремления и боевой дух японской армии. Вперемешку с ними — сентиментальные обращения к матери и невесте. Я читал и думал о том, насколько далеки они по расстоянию, но очень близки по сути — солдатские дневники гитлеровских и японских вояк. Закончилось всё для их авторов одинаково: ямой, в которой его прикопали без таблички.

Но всё-таки почему Хиросима и Нагасаки остались целыми? Ведь в истории, которую я знаю по газетам, книгам и фильмам, это событие повлияло на развитие событий на Дальнем Востоке. Наши вернули себе Сахалин и Курильские острова, потерянные после русско-японской войны, но от высадки на Хоккайдо отказались. Причина была проста: на Ялтинской конференции в феврале 1945 года Сталин, Рузвельт и Черчилль так договорились.

План был такой. США собирались забрать центр крупнейшего острова Хонсю, — самую развитую в промышленном отношении часть Японии. Англии предназначался южный Кюсю и часть Хонсю. Китаю отдавали остров Сикоку — он словно «внутри» страны. СССР предлагали занять Хоккайдо — ближайший к Сахалину, плюс северную часть Хонсю. Но это было при Рузвельте, который в апреле 1945 года помер.

Президентом стал Трумэн, приказавший сбросить ядерные бомбы на Японию. Он передумал насчёт старых планов и решил всё захапать себе. То бишь всю побеждённую страну. Так и вышло.

— Оленин, машину! — вскоре послышался знакомый приказ. Я быстро сел за руль и подогнал виллис ко входу в штабную палатку. Оттуда поспешно вышел комбат в сопровождении бойцов охраны. К моей радости, ими командовал мой новый знакомый — сержант Жилин.

Арсентий Гаврилович был чем-то крепко озадачен. Я молчал, поскольку не моё это дело — лезть к командиру с расспросами. Но надо же знать, куда ехать. О том и спросил.

— Японская 5-я армия предприняла несколько контратак, стремясь задержать армию генерала Крылова. Хотят, черти, локализовать прорыв наших войск на муданьцзянском направлении. Едем к Муданьцзяну.

Поскольку я заранее изучил карту, подаренную мне ещё военкором Михой Глухаревичем, то уверенно вёл машину по разбитым прифронтовым дорогам. Во время небольшой остановки, сделанной час спустя, чтобы оправиться, я потихоньку поинтересовался у Жилина, что случилось. Он быстро ответил: в наш тыл прорвалась группа противника. Пехота, усиленная танками. Наш батальон перебрасывается на её ликвидацию. Основная часть батальона выдвинулась в указанный район ещё ночью. Наша задача — догнать.

«Час от часу не легче», — подумал я и хотел было спросить, почему не поехали ночью, но сам же себе и ответил: в такой обстановке, когда в тайге сам леший ноги переломает, мы точно бы не добрались — заплутали. К тому же виллис не броневик, его физические возможности ограничены. «Эх, мне б сюда вместо этой американской игрушки наш 'Тигр», — подумал я, крутя баранку. Вспомнился наш броневик, построенный на Арзамасском машиностроительном заводе.

Вскоре я напрягся: впереди послышался шум боя.

Пришлось резко затормозить, руль дёрнулся в сторону, и машина, тяжело качнувшись, свернула с дороги. Майор Сухов мгновенно выскочил, гулко хлопнув дверью. Его высокий силуэт промелькнул перед капотом, охрана, посыпавшись горохом, бросилась следом, а я инстинктивно рванулся было за ними. Но, сделав несколько шагов, вспомнил: нельзя бросать технику! К тому же к нам во время пути присоединились несколько машин ремонтной роты, им пришлось остановиться, и механики теперь не знали, как действовать дальше.

Я позвал Кузьмича, но мне ответили, что он ещё не выехал.

— Кто старший?

Парни стали переглядываться.

— Да наш комроты отстал, у него машина сломалась, — сказал кто-то.

— Тогда слушай мою команду! Покинуть машины! Рассредоточиться по флангам! Приготовиться к отражению атаки пехоты противника! — скомандовал, и механики с водителями поспешили разделиться на две половины. Когда я убедился, что колонна теперь в относительной безопасности, стиснул зубы от досады. Чёрт, как же хочется туда, где настоящий бой!

Солнце, скользнувшее над верхушками сосен, ослепило, наполнив всё вокруг сухим, жгучим светом. На мгновение замерев, прислушиваясь к раздающимся впереди глухим ударам и далёкому рёву моторов, я, держа автомат наизготовку, на свой страх и риск, осознавая, что за самоуправство мне может крепко влететь, пошёл вдоль обочины, скрываясь за мокрыми кустами. Открытая местность впереди раскрывалась постепенно, как забытая фотография, проявляясь сначала расплывчатыми контурами, затем резкими, жёсткими линиями.