— Я вызвался командовать отрядом камикадзе, чтобы остановить слишком быстрое продвижение русских. Хотел с честью умереть. Вот и всё. И да, я служил при штабе дивизии. Но её теперь нет — большая часть разгромлена, часть сдалась в плен. Про остальные соединения ничего не знаю. Так что выбираешь? Моё молчание или честный поединок?

Я задумался. А что? Может, и правда: стоит испытать судьбу?

— Сначала подробно расскажи, где сокровища.

— Ну да, а ты меня застрелишь сразу, — скривился японец.

— Даю слово русского офицера, — брякнул я.

— Так и думал, что ты не тот, за кого себя выдаёшь, — осклабился Сигэру.

— Да или нет?

Он рассказал. Я запомнил всё до мелочей. Потом воткнул рядом с японцем в дерево нож. Отошёл на двадцать шагов.

— Режь верёвку! — приказал ему.

Когда руки офицера стали свободны, и он потирал запястья, я кинул ему катану. Но не его фамильную, а штамповку. Сигэру скривился.

— Это нечестно.

— А ты хотел, чтобы я с тобой обычной железкой бился? Она переломится от первого удара.

— Погляди внимательно на то, что у тебя в руках, — сказал Сигэру.

Я осмотрел катану в руках. Что-то в ней давно ещё показалось странным — тяжесть была другой, не как у обычного меча, словно внутри скрыто нечто большее. Я провёл пальцами вдоль рукояти и заметил тонкий, едва заметный шов, проходивший по центру. Оттолкнул ножны и вытащил клинки. Два меча! Один — длинный, изящный, будто продолжение руки, второй — короткий, сделанный для быстрых и смертельных ударов в ближнем бою. Они были спрятаны в одних ножнах, причём мастер в самом деле был великолепен. Если бы не подсказка офицера, я бы и не увидел.

Сигэру смотрел на меня, его взгляд был настороженным, но не испуганным:

— Катана мастера тебе, мне штамповка и вакидзаси. Так пойдёт?

— Согласен.

Я бросил ему маленький меч.

Когда я взял обеими руками этот старинный японский меч, первое, что почувствовал, был странный вес — лёгкий, но как будто пропитанный чем-то большим, чем просто сталь. Сразу возникло странное ощущение, будто держу не оружие, а нечто… живое. Провёл пальцем по клинку. Он едва слышно загудел. Сталь лезвия казалась тёплой, словно меч хранил в себе тепло веков, каждую каплю крови и каждое сражение, в котором участвовал. Руки непроизвольно напряглись, будто знали — эта катана в умелых руках способна на многое.

Снова провёл большим пальцем по лезвию, холодная гладкость металла вызвала мурашки. Но это было не просто холодное оружие — нет, оно будто вибрировало какой-то внутренней энергией, словно передавало мне историю через прикосновения. Я будто ладонями прикоснулся к древней японской традиции, ощутил боевой дух самураев, скрытую силу, которая передавалась с каждым взмахом. В этом мече было нечто магическое, необъяснимое. Казалось, что я становлюсь частью его истории, а он — частью моей.

Я поднял меч выше, и свет, пробивающийся через кроны деревьев, заиграл на его лезвии, как будто сам металл оживал в этих лучах. Было ощущение, будто пространство вокруг замерло, и только я и этот меч существовали в этот момент. Всё, что окружало, отступило на второй план. Я даже не слышал шорохов тайги, не чувствовал ветра. Забыл о близком присутствии пленного врага.

Что-то в глубине души подсказывало, что этот клинок не раз видел смерть, но в нём же была скрыта какая-то древняя мудрость — что-то, что самураи называли честью. Этот меч не просто резал плоть врагов, он нёс в себе часть их душ, их поражений и побед. Я чувствовал, что, держа его, вступаю в связь с чем-то древним, почти священным.

Закрыв глаза, вдруг ощутил лёгкое дуновение солёного ветра и шум далёких волн. Перед внутренним взором раскинулся величественный вид — я стоял на горе, с которой открывался широкий обзор на бухту. Внизу, словно величественные сторожевые бастионы, вставшие на якорь, расположились корабли Российской императорской эскадры. Это был Порт-Артур, но не нынешний, а тот, каким он был когда-то — до трагических событий Русско-японской войны.

Бухта сияла на солнце, словно драгоценная чаша, её воды переливались серебром, отражая небо, покрытое лёгкими облаками. Вдалеке массивные корпуса военных кораблей прорезали гладь воды, отбрасывая длинные тени на поверхность, из высоких труб валил чёрный дым. Присмотревшись, я заметил, что на некоторых палубах кипела работа. Матросы в бескозырках сновали туда-сюда, выполняя ежедневные обязанности, словно муравьи на гигантском железном каркасе. Где-то звенели цепи якорей, перекатывались громоздкие бочки и ящики, готовилось снаряжение. На одном из флагманских кораблей — может быть, это был «Цесаревич» или «Победа» — виднелся огромный Андреевский флаг, трепещущий под ветром, напоминая всем о величии империи и её флота.

Чувствовалось что-то тревожное в этом спокойствии. Я понимал — это был момент, когда в Порт-Артуре ещё не знали, какая беда грядёт. Но неясная, тяжёлая тень войны нависала над бухтой, даже несмотря на солнечные лучи, которые, казалось, пытались рассеять это зловещую предчувствие.

Меня вдруг охватило странное чувство. Посмотрел вниз и едва поверил своим глазам — на мне была офицерская форма японской императорской армии начала прошлого века. Плотная, хорошо пошитая, приталенный китель цвета хаки со сверкающими на солнце пуговицами, опоясанный широким чёрным ремнём, галифе с красными лампасами, высокие хромовые сапоги, всё это сидело на мне идеально. Никакого веса шинели, никакого привычного ощущения военного плаща.

Снова почувствовал это. Почувствовал рукоять меча у своего бедра. Катана. Опустил взгляд на ножны и сразу узнал её — древний узор на эфесе (мэнуки — подсказала память) и лакированные ножны (сая) со шнуром (сагэо). Это не могло быть ошибкой. Меч принадлежал мне, будто являлся продолжением моего тела.

Я стоял здесь, на одной из гор, окружающих бухту Порт-Артура, в форме японского офицера, с катаной у бедра, и смотрел на российские корабли. Странное, магическое чувство охватило меня, словно находился одновременно в прошлом и в настоящем.

— Эй! — позвал Сигэру.

Я медленно повернулся к нему, пытаясь вернуть рассудок на место после видения.

— Мы будем биться или ждать, пока ты наслаждаешься последними минутами своей жизни? — спросил он с ядовитой насмешкой на тонких губах.

Его слова выдернули меня из странного транса, и я осознал, что держу катану в руках. В голове ещё плыло воспоминание о бухте, о кораблях и чётко ощущалась прохлада рукояти меча, будто я вдруг оказался частью чего-то большего. Кажется, эта катана и впрямь несёт в себе что-то магическое — стоило её взять в руки, как перед глазами возник другой мир, чужие воспоминания. Будто металл меча помнит больше, чем просто битвы.

Глядя на японца, я поймал себя на мысли: почему вообще решился на эту схватку? Ведь этому меня не учили. Рукопашный бой, каратэ — да, это было в моём прошлом, но фехтование не входит в программу подготовки офицера ВДВ. Это же не навигацкая школа времён Петра, где гардемаринов учили обращаться с клинком. А сейчас стою с катаной в руках, будто всю жизнь готовился к такому поединку. «Уж не дурак ли я?» — подумал, но из подсознания вдруг возникла уверенность: «У меня получится».

Вдруг перед глазами промелькнул образ из детства. Не моего, — настоящего Алексея Оленина. Я увидел себя мальчишкой, который ходит на занятия по фехтованию в Дом пионеров. Вёл кружок пожилой мужчина с аккуратной щёточкой усов и выправкой, сформированной прошлым. Звали его… да, точно Никита Сергеевич. Белогвардейский офицер, штабс-капитан. Он воевал в Первую мировую, имел два «Георгия» за подвиги, но был тяжело ранен и списан. После — революции, Гражданская война, но его, как ветерана и инвалида, суровые годы обошли стороной. Теперь он доживал свои дни, обучая нас, пионеров, искусству владения холодным оружием, передавая знания о фехтовании, как о чём-то утерянном и далёком.

«Так вот откуда моя уверенность», — подумал я.