Она вздохнула с облегчением и, кажется, чуть расслабилась. Её рука невольно скользнула по моей, остановившись на мгновение, а затем сжала мою ладонь.

— Главное, что живы, — сказала тихо. — А я тут только и делаю, что о тебе думаю.

Я посмотрел на неё. Лицо у Зиночки было усталым, но всё равно красивым. На щеках румянец от тепла печки, а глаза — светлые, как небо весной. И тут я понял, как же соскучился по её взгляду, по её теплоте.

— Ты молодец, Зиночка, — сказал я. — Ты тут столько хлопот на себя берёшь, да ещё и меня, оболтуса, кормишь.

Она улыбнулась, но на её лице всё ещё виднелась тень тревоги.

— Ладно, давай лучше ещё покушай. Нечего на полупустой желудок разговаривать, — она сходила к печке и принесла оттуда небольшой чугунок. Как открыла, я аж нервно сглотнул: внутри томилась картошка с грибами.

Но съел немного. Что ж я, дикарь, что ли, девушку голодной оставлять. Она хоть и запротестовала, мол, я уже поужинала, всё равно заставил присоединиться. Вскоре сидели оба, сытые и счастливые, но одна мысль меня грызла изнутри.

— Слушай, нам поговорить надо.

Зиночка сразу всё поняла. Взгляд её стал серьёзным, словно холодный осенний ветер пронёсся по лицу. Кивнула:

— Ты про Лепёхина? — спросила тихо, но в её голосе я уловил нотку тревоги.

— Он угрожал мне. Говорил, чтобы от тебя подальше держался, — сказал я, пытаясь подобрать слова помягче, но ничего путного в голову не приходило.

Зиночка вздохнула и посмотрела в сторону, словно что-то искала глазами среди почти опустевших стеллажей.

— Он странный человек. Как будто уверен, что я его собственность, — проговорила она, и голос её чуть дрогнул. — Пыталась ему объяснить, что ничего у нас с ним нет и не будет. А он только своё твердит: «Ты моя, и всё тут». Мне страшно, Алёша…

Я кивнул, чувствуя, как внутри снова закипает злость. Лепёхин решил, что может распоряжаться чужими жизнями. Такого ему не прощу.

— Не бойся, Зина, — сказал я, и голос мой прозвучал твёрдо. — Пока я здесь, он к тебе не подойдёт.

Девушка улыбнулась, но на её лице осталась тревога. Она знала, что на фронте такие вещи редко заканчиваются просто так. Оба мы это знали.

Мы посидели молча, слушая, как где-то далеко-далеко гремит артиллерия. Потом девушка посмотрела на меня и тихо сказала:

— А может, ты прав. Может, нам надо держаться подальше друг от друга, пока война не закончится. Лишние проблемы сейчас ни к чему.

Я покачал головой.

— Нет, Зина. Не могу я вот так просто от тебя отказаться. Да и ты сама этого не хочешь. Пусть Лепёхин угрожает сколько угодно. Я своё не отдам.

Она смотрела на меня с благодарностью и какой-то тихой грустью. Потом подошла, обняла. Я почувствовал, как её руки обвились вокруг моей шеи, а сердце билось где-то совсем рядом.

— Ладно, — сказала она, отстранившись. — Будь осторожен, Лёша. Я не хочу, чтобы ты из-за меня.

— Обещаю, — ответил я и постарался улыбнуться. — Всё будет хорошо, — и, усадив на колени, стал жадно целовать.

Вернувшись далеко за полночь, я сел в своём углу блиндажа и при свете коптилки, поставив её в самый угол, чтобы никому спать не мешала, стал тихонько стал чистить оружие. Мысли не давали покоя, всё вертелись вокруг Лепёхина и Зины. Я понимал, что это всё не к добру. Когда враги снаружи, свои должны держаться вместе. А тут получается, что внутри тоже есть противник. Такой кажется ещё опаснее.

Рано утром, наспех собравшись, завёл машину и выдвинулся к штабу полка. Там уже вовсю собирались, и собственно штаба-то почти уже и не было — вместо палатки остался только небольшой котлован. Теперь же сапёры срочно разбирали брёвна, чтобы оборудовать командный пункт на новом месте. Вскоре из палатки, которую тут же стали снимать с места, вышел полковник Грушевой. Озабоченный чем-то.

Вместе с ним ко мне в машину сели уже знакомый мне капитан Севрюгин и двое бойцов. С ними я во время предыдущих поездок познакомиться не успел, но это были те же, что и раньше.

— Куда едем, товарищ полковник? — спросил я, глядя на хмурого комполка. Он то ли не выспался, то ли думы тяжёлые одолевали. А может?.. Принюхался незаметно. Нет, алкоголем не пахло. Значит, одно из двух.

— Дадинцзыский узел, чёрт бы его побрал, — прорычал полковник, глядя вперёд.

Сзади Севрюгин положил мне руку на плечо, показал: мол, давай вперёд, там покажем, что и куда. Я кивнул и тронулся с места. Напоследок посмотрел в зеркало заднего вида. Прощай, блиндаж. Мой первый в этом мире дом, и дай Бог, чтобы не последний. Так-то я за свою армейскую биографию разных блиндажей повидал. Но этот мне запомнится тем, что здесь оказался после того, как меня неведомая сила перекинула в прошлое, да ещё в тело старшины Оленина.

Был и ещё один повод посмотреть назад, и не раз, а несколько — Зиночка. Как вспомню её ласковые руки и мягкие губы, аж мурашки по спине. Где-то она теперь? И когда доведётся встретиться? Конечно, она служит в полку Грушевого. Но я ведь в другом подразделении, и судьба военная — штука непредсказуемая. Почти как у моряков: «Нынче здесь — завтра там».

Пока ехали, я вспоминал, что за Дадинцзыский узел такой. Память предсказала: это часть Мишаньского укрепрайона. Того самого, на который теперь направлены усилия наших войск в этом месте. Для ликвидации УРа и взятия Мишаня была создана группа генерал-майора Максимова. В неё вошли миномётный и артиллерийский полки (вторым командует Грушевой), истребительная противотанковая артбригада, ещё погранотряд, миномётная бригада и Ханкайский отряд бронекатеров Амурской Краснознамённой Флотилии.

Всё потому, что оборону японцы на этом участке, то есть вдоль северной стороны Приханкайского пограничного выступа, выстроили мощную. Тянутся они по горной гряде от озера Ханка в глубину Маньчжурии. Дадинцзыский узел — один из пяти. Так, а почему нам теперь понадобилось именно туда? Ведь наши войска за первые сутки боёв уже продвинулись до девяти километров.

— Да всё потому, — подсказал внутренний голос, — что на участке наступления 75-го пулемётного батальона — кратчайшее направление на Мишань — нашим пришлось столкнуться с большими трудностями. Эту часть УРа японцы прикрыли мощной обороной.

— Чёрт, этого только не хватало, — проворчал вдруг полковник, стирая с лица первые крупные капли, упавшие сверху. Я бросил взгляд наверх — небо потемнело, затянулось тяжёлыми свинцово-серыми тучами.

— Кажется, дождь будет, — сказал я, только чтобы поддержать разговор.

— «Дождь будет», — передразнил меня Грушевой. — Да что ты знаешь, Алексей, о местном дожде?

— Ну… ничего не знаю, — честно признался я.

— То-то и оно. Это такая жопа… — проговорил полковник и добавил ещё парочку крепких слов.

— Можно узнать, товарищ полковник, а почему?

Некоторое время мы ехали молча. Грушевой погрузился в размышления, забыв, кажется, о моём вопросе. Всё это время дождь падал как-то неохотно, крупными каплями, стучал по лобовому стеклу и остальным частям виллиса, по нашим каскам, одежде и оружию бойцов охраны. Спустя пару минут, когда мне уже казалось, что ответа не услышу, комполка заговорил:

— Скверная история. Знакомы мне эти дальневосточные дожди. Они порождение восточных, тихоокеанских ветров. Обрушивают на тайгу столько воды, что переполняют русла рек, ручьёв и речек. Начинается характерное для Дальнего Востока летнее половодье. В это время грунтовые, иногда шоссейные дороги накрывают бурно мчащиеся потоки, — рассказал Грушевой.

— Надо бы остановиться, крышу поставить, — сказал я, и полковник коротко кивнул.

С установкой верха пришлось повозиться. Сначала требовалось достать его из задней части внедорожника и размотать, затем разложить и прикрепить. Возни много, зато ливень нам был теперь ну почти не страшен. Хотя мы и так уже все промокли, даже несмотря на то, что накинули прорезиненные плащ-палатки. Да только пока облачались, нас и залило водой по самые…