«Бабу свою поучи щи варить», — вспомнилась мне поговорка. Я снова сосредоточился на дороге, стараясь не обращать внимания на его тон. Машина вела себя капризно, но знал, что выдержит. Главное — не допустить ошибок и не застрять.

Чего нельзя делать в дороге? Правильно: строить предположения. Лепёхин на это дело то ли по глупости, а скорее по незнанию болт положил, и вот результат: стоило въехать в очередную низинку, как виллис по самые оси провалился в грязь и застрял. Мои попытки выехать враскачку ничего не дали. Стало ясно: сожгу на хрен сцепление, если стану продолжать. Лейтенант, поняв, что застряли, посмотрел на меня так презрительно, словно я высказался в духе: «А что, товарищ командир? Давай бросим всё это к чёрту, пойдём в ближайшую деревню, купим бухла и повеселимся на сеновале с местными бабёнками?»

— Ну, и как это понимать, товарищ старшина? — злобно поинтересовался Лепёхин, скрестив руки на груди и уставившись на меня с нескрываемым раздражением.

— Что как понимать? — отозвался я, стараясь держаться спокойно. — Так, товарищ лейтенант, дорога тяжёлая, не предугадаешь, где застрянем.

Лепёхин прочистил горло и отвернулся, явно считая меня полным идиотом, который водить не умеет настолько, что может запросто посадить виллис в лужу по самое не балуй.

— Ладно, — сказал он наконец. — Что будем делать?

— Ну, во-первых, — начал я, выбравшись из кабины и ступив в грязь, которая оказалась мне почти по колено. — Надо освободить машину. Подкопаемся под колёса, найдём доски или ветки, чтобы подложить под них. А там посмотрим, что дальше.

— Приступайте, — буркнул Лепёхин. При этом сам остался в машине, предоставив мне полную свободу действий. Я едва не обматерил его. Надо же, какой рыцарь на белом коне, твою мать! Расселся, а мне самая грязная работа. А между прочим, мне капитана неделю назад присвоили, чтоб ты знал! Правда, погоны сменить так и не успел, — угодил сюда.

Но пришлось понизить градус своих эмоций. Всё-таки он здесь офицер, а я нет, так что… Пришлось погрузиться в суровую реальность прифронтовой дороги. То есть почти прифронтовой. Война у нас с японцами пока официально не началась. На календаре — седьмое августа всего лишь.

— Эх, ну что ж, попробуем, — вздохнул я, достав лопату и начав выкапывать грязь из-под колёс. Лепёхин сначала презрительно наблюдал за моими действиями. Но поскольку тяжёлая это работа — из болота тащить бегемота, а время идёт, он, видя мои старания, нехотя присоединился.

Обоим пришлось тяжело: мокрая земля вязла на лопате, а грязь скользила под ногами, делая каждый шаг мучительным. Было ощущение, что всякий раз, когда ногу пытаешься поднять, можешь без подошвы остаться, с одним голенищем.

— Старшина, а кем ты был до войны? — спросил вдруг лейтенант, отряхивая грязь с рук. — Судя по разговору, ты человек грамотный.

«Нашёл время, твою дивизию», — подумал я и вслух ответил:

— В пресс-службе губернатора работал, журналистом.

Продолжил копать, но остановился, увидев, как замер Лепёхин и таращится на меня во все глаза.

— Где-где? Кем? — переспросил лейтенант.

Только теперь до меня дошло: в запале сказал правду, а тут такое… ни к селу, ни к городу. Потому пришлось поднатужиться и рассмеяться.

— Да пошутил, товарищ лейтенант! В газете я работал, «Ленинградская правда» называется. Может, слышали?

— Неуместные у вас шутки, старшина.

— Виноват.

— Ладно. А в армию как попали?

— Так по призыву. 23 июня 1941 года.

Лепёхин помолчал некоторое время, поскольку ему пришлось отойти к ближайшей сосне и наломать веток. Он подтащил их к виллису, бросил под правое переднее колесо.

— А если бы не призвали, то продолжили работать журналистом?

— Не думаю, — честно ответил я. — Надоело врать.

— В каком это смысле? — нахмурился лейтенант и глянул на меня подозрительно.

Да что ж такое-то! Опять выкручиваться буду.

— В том самом, что вот даёт райком поручение, и райсовет должен его выполнить, так? Например, крышу перекрыть на доме на такой-то улице, номер такой-то. Он это делает, но только на бумаге. Райком получает доклад: «Всё хорошо, прекрасная маркиза». Помните, как в песне Леонида Утёсова?

— Да.

— Ну вот! Доклад есть, райком поручает газете статью написать, как идёт починка крыш. Как жители Ленинграда встретят осень и зиму без протекающих потолков. А на деле что? В домах сырость, крыши текут, как и раньше. Кому стыдно? Мне, как журналисту. Под статьёй моя фамилия стоит. Выходит, я и есть тот самый брехун! В общем, когда повестка пришла, я даже о брони просить не стал. Достало враньё!

Столько распинался перед Лепёхиным, а он мне что в ответ? Ну твою ж мать, летёха!

— Враньё, говорите? — он скептически поднял бровь, опять перейдя на официоз. — А может, вы и тут врать собрались? Специально машину в грязь загнали, чтобы задержать передачу важной информации. Или, может, у вас тут свои дела? А? С японцами, например.

— Какие ещё дела? — я бросил на него быстрый и полный ненависти взгляд. — Я делаю свою работу.

— Да уж вижу, как вы её делаете, товарищ старшина! — пробурчал Лепёхин, снова набрасывая ветки под колесо.

Мне в этот момент очень захотелось засветить ему в морду. Лопатой. Еле сдержался. Вместо этого мы продолжали, постепенно освобождая машину из грязевого плена. Через некоторое время удалось подложить под колёса достаточно веток, найденных неподалёку.

— Попробуем снова? — спросил я, возвращаясь на водительское место. Лепёхин кивнул, внимательно следя за моими действиями.

Я медленно нажал на газ, машина задрожала и начала выбираться из грязи. Сначала медленно, потом быстрее, и, наконец, виллис выехал на твёрдую землю.

— Получилось! — воскликнул я с облегчением, глядя на Лепёхина. Тот, наконец, расслабился и даже улыбнулся, хотя его высокомерие не исчезло полностью.

— Ну, молодец, старшина, — признал он, располагаясь рядом.

Мы продолжили путь, но теперь я был настороже, внимательно следя за дорогой. Лепёхин молчал, иногда бросая на меня задумчивые взгляды. Видимо, в его голове что-то изменилось. Может, перестал всё-таки считать своего спутника за малейшую провинность врагом народа? И откуда в нём столько этого дерьма, интересно? По идее, это мне, как старшине СМЕРШ, надо видеть повсюду врагов. А получается, меня хрен пойми в чём подозревает этот желторотик.

Чудеса, да и только!

— Старшина, так вы, говорите, корреспондентом «Ленинградской правды» были? — зачем-то спросил Лепёхин, когда отъехали от того треклятого места с пару километров. Я насторожился. Чего он переспрашивает, не контуженный вроде. Да и когда бы успел-то? Пока его из училища выпустили, Великая Отечественная уже и закончилась.

— Был.

— Долго?

Задумываюсь. А сколько, в самом-то деле? Но самое главное: кой чёрт меня ляпнул сказать, что я в газете-то работал? Ведь это моя жизнь, Владимира Парфёнова, 1975 года рождения такая. Сначала школа, потом РВВДКУ, дальше служба в армии, потом увольнение в запас, дальше работа журналистом, СВО, ну и вот я тут, кручу баранку автомобиля из страны, которая пока даже не придумала «холодную войну».

Но какая судьба у Лёхи Оленина? Вдруг он до армии сапоги тачал или трактористом работал? Даже если просто грузовик-«полуторку» водил, то… в общем, кажется, я крупно вляпался. И неслучайно с такой ехидцей в голосе интересуется товарищ лейтенант. С другой стороны, он что, моё личное дело изучал? Так это вряд ли, поскольку мы с ним из разных частей. И ни должностью, ни званием летёха не вышел, чтобы совать свой тонкий, как у цапли нос куда попало.

— Да несколько лет, — ответил я уклончиво. — Сначала просто газеты развозил на грузовике по киоскам Рос… кхм! Союзпечати, ну а потом как-то решил свои силы попробовать.

— Интересно, — задумчиво произнёс Лепёхин. — Это что же получается, товарищ старшина: газета «Ленинградская правда» публикует враньё?