— Ну что там? — прошептал он, оглядываясь.

— Лагерь японцев, — ответил я, тяжело дыша от напряжения. — Десять человек. Оружие чистят, ножи точат. Время уходит.

Жилин нахмурился, кивнул, обдумывая услышанное. Он сразу понял, что ситуация серьёзная.

— Десять, говоришь? А нас всего четверо, — произнёс он, понизив голос. — Не считая проводника. Прокопов, твои мысли?

— Численное превосходство на их стороне, — тихо отозвался разведчик. — Прямой атакой пойти — самоубийство. Надо обойти их или подойти так, чтобы не успели среагировать. Уложить нескольких с первых выстрелов.

Я кивнул, понимал его ход мыслей. Ситуация не оставляла много пространства для манёвра. Кэцян сидел рядом, молчал, смотрел в сторону, как будто его всё это не касалось. Я ожидал от него хотя бы совета, но он явно решил предоставить инициативу нам. С другой стороны, что понимает мальчишка в военных действиях? Он простой крестьянский паренёк, с него и спрос гладок.

— Надо взять их по-тихому, — тихо добавил я. — Уложим двоих-троих на месте, остальных –быстро. Если дадим им время организоваться, у нас не будет шансов.

— И как ты себе это представляешь? — Жилин посмотрел на меня, всё ещё размышляя.

Я вздохнул, прикидывая возможные варианты. Все замолчали на мгновение, обдумывая.

— Лейтенант Добролюбов мог бы подсказать, как действовать, — тихо сказал Жилин. — Но решать нужно сейчас.

Кэцян по-прежнему молчал, не вступая в разговор.

— Окружить лагерь и забросать гранатами, — предложил Марченко, тихо, но с уверенностью. — Оставшихся добьём из автоматов. Для этого надо разойтись с четырёх сторон, подойти поближе, чтобы наверняка.

Прокопов прищурился, окинув взглядом деревья вокруг, будто прикидывая, как это можно сделать.

— С четырёх сторон, говоришь? — переспросил он. — Значит, каждому по сектору. А Кэцян?

— Оставим здесь, пусть ждёт, — предложил я, оборачиваясь к нашему проводнику. — Не будем его втягивать. Его дело — показывать дорогу, а не воевать.

Лицо китайца не выражало ни страха, ни согласия. Он лишь сидел молча, как будто всё, что мы говорим, не имеет к нему отношения. Может, не понимал? Или делал вид.

— Думаешь, справимся? — Жилин бросил взгляд на меня, потом на Марченко.

— Если всё сделаем чётко, у нас будет шанс, — ответил я. — Главное — сработать синхронно. Гранаты бросят их в шок, а оставшихся добьём быстро. У нас нет времени на долгие манёвры.

Марченко кивнул, сжимая рукоятку своего автомата. В глазах его светилась решимость.

— По-другому никак, — добавил Прокопов. — Если затянем, они могут уйти. Мы их окружим, сожмём кольцо. Главное — не ошибиться с расчётом.

Я посмотрел на остальных и вздохнул, понимая, что другого выхода нет.

— Тогда двигаем. Сигнал — кукушка.

— Умеешь? — поинтересовался Жилин.

Я коротко кивнул.

— Кэцян, останешься здесь, — подвёл итог, сжимая в руках автомат. Китайцу отдал снайперку. Показал на неё: — Стреляй только в самом крайнем случае, понял? Пользоваться умеешь?

— Да, — он взял оружие, деловито осмотрел, отодвинул затвор, проверяя, есть ли патрон.

Подумалось, что, может, не стоит незнакомого китайца оставлять за спиной с оружием. Но другого выхода нет.

Все кивнули, и мы, распределив сектора, стали обходить японский лагерь.

Мы разделились, японский обошли лагерь с четырёх сторон. Всё происходило на пределе концентрации. Я шагал сильно пригнувшись и очень медленно, осторожно переступая через корни, стараясь не шуметь. Время словно замедлилось — каждая секунда казалась вечностью. Ветер чуть шевелил ветки, а тишина давила на уши. Правда, ещё накрапывал дождь, и скрадывал звуки. Впереди среди деревьев мелькали шалаши японцев. Шаг, ещё шаг — ни звука. Я видел, как в стороне, краем глаза, крадётся Прокопов, совсем с другого фланга Марченко почти растворился среди деревьев.

Лагерь казался безмятежным. Японцы занимались своими делами — чистили оружие, правили штыки, кто-то подшивал одежду. Не подозревали ничего, что смерть уже ходит вокруг них. Небольшой костёр, на котором дымился котелок, бросал слабый свет, выхватывая их фигуры среди шалашей.

Взял в руку «лимонку», стиснул её крепче. Сердце билось часто, как перед боем всегда бывает. Время пришло. Мысленно выдохнул, сосредоточился.

Секунда… две… И вдруг откуда-то издалека прозвучал сигнал — короткое, приглушённое кукованье Жилина. Это было то, что мы ждали. Все застыли в долю секунды, потом в едином движении, без промедления, разом метнули гранаты. Не в одну точку, а как уговорились заранее: примерно в середину своего сектора.

Я кинул свою с полной силой — граната описала дугу и исчезла среди японских шалашей. Сам же нырнул за толстую сосну, за которой и спрятался, памятуя о том, что осколки могут разлететься на двести метров. Вскоре бабахнуло четырежды. Глухие взрывы, прозвучавшие почти одновременно, оглушили, перекрывая всё вокруг. Пространство вокруг заполнилось земляной пылью, листьями, иголками, ветками, каким-то тряпьём. Всё это разлетелось во все стороны, а потом начало падать. Не считая, конечно, звенящих осколков из разлетевшихся на куски чугунных рубашек. Едва бахнул первый взрыв, некоторые японцы испуганно заорали. На смену крикам пришли отчаянные вопли. Они смешались с взрывами, а потом разом всё стихло, и снова стало слышно, как шумит ветер, падают капли дождя…

Мы осторожно двинулись в лагерь, продираясь сквозь дым и резкий запах горелого дерева и металла. В ушах всё ещё стояли отголоски взрывов. Вокруг лежали мёртвые японцы — неподвижные, в беспорядке разбросанные фигуры среди шалашей. Некоторые тела частично прикрывали ветки, как будто они пытались найти укрытие в последние секунды.

Шли медленно, с оружием наготове, внимательно осматриваясь. Не было уверенности, что все враги уничтожены. Сердце стучало где-то в горле, но с каждым шагом напряжение становилось чуть слабее.

Вдруг я услышал слабый стон. Звук доносился из-под одного из шалашей. Жестом остановил Жилина и Марченко, оказавшихся ближе всех. Мы осторожно приблизились, обходя тела. Я наклонился, откинул ветки, готовый выстрелить, едва замечу малейшую угрозу. Будь мы сейчас в моём времени, раздумывать не стали бы. Дали очередь, и только потом стали смотреть. Чёрт его знает, на что можно напороться, лучше подстраховаться. Любопытство на войне — вещь смертельно опасная.

Но в этих условиях нам требовался «язык». Правда, в таком случае стоило бы поаккуратнее действовать. Подождать, когда какой-нибудь диверсант пойдёт «до ветру», и там спеленать его, да поговорить с пристрастием. Но не было времени — слишком активно эти черти таёжные готовились выступать. Когда весь лагерь на ушах стоит, потихоньку погадить в отдалении не получится.

Когда я откинул обвалившуюся стенку шалаша, там, на земле, лежал один из японцев, раненый. Он тихонько стонал, держа руку на левом плече, из которого сочилась кровь. Лицо его было бледным, глаза полуприкрыты, он явно был на грани сознания. Казалось, каждое дыхание давалось ему с трудом.

Я присел перед ним на корточки и заглянул в его лицо. Он увидел меня, его глаза расширились от боли и страха.

— Как тебя зовут? — спросил я тихо, но твёрдо.

Он посмотрел на меня с удивлением и попытался что-то сказать, но только слабо закашлялся. Затем, собрав силы, прохрипел:

— Ямамото… Такеши.

— Какая часть? Сколько вас было? — продолжил я допрос, чувствуя, как его дыхание становится всё более тяжёлым.

Он закрыл глаза, тяжело вдохнул, потом еле слышно выдавил:

— 16-я пехотная бригада, разведка. Мы были… десять человек… больше никого.

Я посмотрел на Жилина и Марченко. Всё сходилось — десять, как и предполагали.

— Цель? — задал последний вопрос, приближаясь к его лицу.

Ямамото медленно открыл глаза и выдохнул:

— Засада… на штаб. Хотели напасть… сегодня ночью.

Его голос почти сорвался на шёпот, и он снова затих, с трудом переводя дыхание.