— Что там? — устало спросил Грушевой.

— Разобрались с ними, товарищ полковник, — ответил я.

Вскоре прибежал лейтенант Севрюгин. Глаза огромные, тяжело дышит, фуражку где-то в пылу боя потерял.

— Где Грушевой⁈ — набросился на меня.

— Здесь я, — ответил тот.

— Товарищ полковник! — с радостью кинулся внутрь фанзы лейтенант. — С вами всё в порядке⁈

— Нормально, жить буду. Доложи о потерях, — сказал Грушевой и не без нашей с Севрюгиным помощи поднялся, поправляя форму. Негоже комполка выглядеть, как босяк из пьесы Максима Горького.

— Я не знаю, — растерялся Севрюгин. — Как только всё закончилось, сразу к вам.

— За мной, — коротко скомандовал Грушевой, покидая наше временное убежище.

Внезапное нападение японцев удалось отбить малой кровью. Из почти двадцати человек личного состава пятеро оказались легко ранены, двое — тяжело. Об этом доложил капитан Багрянов, которому фельдшер перевязывал резаную рану на предплечье — видать, цапнуло штык-ножом. Вид у офицера перед комполка был виноватый. Ещё бы: профукал нападение противника! Заметив, как хмурится Багрянов, Грушевой подошёл к нему и покровительственно похлопал по плечу:

— Не тушуйся, капитан. Главное — отбились. Но впредь боевое охранение выставляй. Не у тёщи на именинах.

После этого комполка скомандовал возвращение в штаб, а воспрянувший духом Багрянов вернулся к управлению своим батальоном. Теперь, к вечеру, когда большая часть японских укреплений в городе превратилась в руины, наступил переломный момент: вперёд снова двинулись штурмовые отряды. Я видел издалека, как они выдвигаются, и ощутил почти неодолимое желание к ним присоединиться. Вот где нужны мои знания и опыт! «Я же простой водила, а капитан воздушно-десантных войск!» — хотелось заорать кому-то и кинуться в самую гущу городского боя.

Но увы. Нельзя. Пришлось садиться за баранку виллиса и разворачиваться. Под ногами валялся штык-нож того японца, который едва не погубил полковника Грушевого. Я решил, что эту железяку подарю Гогадзе просто так, ни за что.

Когда вернулись, комполка, стиснув зубы, самостоятельно выбрался из машины. Подозвал меня жестом руки, а когда я подошёл, протянул руку и крепко пожал мою ладонь.

— Молодец, старшина. Выражаю тебе благодарность от лица командования полка и себя лично. Не стушевался. Нет, ну как он меня, а? Чуть на шампур не насадил, чёрт узкоглазый, — улыбнулся полковник и пошёл в штабную палатку.

Следующим ко мне подошёл Севрюгин. Похлопал по плечу:

— Спасибо, Алексей. Если бы не ты… я бы себе никогда не простил. Ведь Андрей Максимович, он для нас… Знаешь, как его зовём промеж себя? — перешёл он почти на шёпот.

Я отрицательно помотал головой, хотя уже слышал, конечно. Просто захотелось лейтенанту приятное сделать.

— Батей мы его кличем. Понимаешь? Это дорогого стоит. Ладно, оставайся здесь. Мало ли…

Лейтенант ушёл, и рядом со мной оказался Никифор Пивченко.

— Как оно? — спросил, снова доставая свой расшитый кисет.

— Жить буду. Как сам?

— Ничего, — пробасил казак. Деловито оторвал кусок газеты, насыпал туда самосада, свернул толстую сосиску, облизнул край и завершил «творение». Потом так же неспешно высек огонь в самодельной зажигалке, поднёс к краю папиросы — она больше напомнила мне сигару — и принялся курить. Только теперь я заметил, как у него чуть дрожат крупные мозолистые пальцы. Видать, нелегко пришлось Пивченко в той рукопашной.

— Не ранен? — спросил я его на всякий случай.

— Не…

— А чего такой смурной?

Казак помолчал, несколько раз глубоко затянулся и выпустил дым.

— Первый мой… там остался.

Я удивлённо посмотрел на него, пытаясь напрячь доставшуюся мне по наследству память Алексея Оленина: что знаю о биографии Пивченко? Но проще оказалось спросить, чем ковыряться в закоулках мозга.

— Так ты вроде давно воюешь, — заметил я.

— Оно так, а вот человека убивать не доводилось, — хмуро ответил казак и прочистил горло.

Я помолчал, обдумывая ответ. Но ничего на ум, кроме как стандартного ответа, не пришло:

— Или мы их, или они нас. Третьего не дано.

— Могёт быть, — вздохнул Пивченко.

— Есть в Китае город такой большой, Нанкин. В декабре 1937 года его захватили японские войска. Начали с того, что принялись убивать всех подряд. Миллионы людей, включая мирных жителей и военных, были уничтожены. Улицы города были переполнены телами. Японцы просто расстреливали всех, кто попадался им на пути. Жестокость была жуткой. Но это ещё не всё. Самураи, мать их, устроили всякие зверства. Тысячи женщин были изнасилованы, и это были не просто единичные случаи, а масштабное надругательство, охватившее весь город.

Я замолчал, казак докурил свою самокрутку. Положил окурок на землю, старательно затоптал подошвой сапога.

— Ты это мне всё к чему? — спросил.

— К тому, что перед нами не просто враг, а зверь.

— Как немцы?

— Пожалуй, что и хуже. Одних китайцев погубили несколько миллионов.

— Откуда знаешь? — недоверчиво приподнял казак густую бровь.

— Забыл, откуда я? — намекнул ему, и казак коротко кивнул.

По его лицу я понял, что душевные терзания по поводу убитого японца Пивченко постепенно оставляют.

Стоило привести себя в порядок и перекусить немного, как вызвали к особисту. За наспех сколоченным из досок от снарядных ящиков сидел всё тот же сухощавый капитан, к которому я недавно приволок японца. Вошёл, приветствовал его, как Устав того требует. Офицер сделал приглашающий жест рукой. Я приблизился, а вот сидеть было негде. Пришлось стоять, но ничего, мы люди не гордые.

— Догадываетесь, по какому поводу я вас вызвал, товарищ старшина? — спросил капитан, откладывая какую-то папку в сторону. При этом он её, как Глеб Жеглов из «Места встречи изменить нельзя», ещё и перевернул так, чтобы лицевая сторона для меня осталась загадкой. Хотя показалось, будто там мелькнула моя фамилия с инициалами. Ну, а что другого ожидать? Он же особист, а я всё-таки вожу самого командира полка.

«Не „гражданин Оленин“, уже лучше», — подумал я, памятуя о том, как быстро могли в СССР сделать из «товарища», то есть друга и брата по сути, лицо чужое, не внушающее доверия. Скажи капитан так, мне бы сразу стал понятен лейтмотив нашей беседы. Хотя, возможно, в самое ближайшее время он изменится, и я могу отправиться отсюда не приводить виллис в порядок, а прямиком в тыл. Эта дорога имеет одно интересное свойство: вход туда — рубль, выход — тысяча.

— Возможно, японский военнопленный что-то интересное рассказал, и вы хотите узнать, известно ли мне? — прикинулся я Незнайкой. Не буду сразу показывать особисту, что у меня соображалка хорошо работает, и вообще перед ним на самом деле не старшина, а капитан ВДВ, повидавший всякое за годы службы.

— Ошибаетесь, товарищ старшина, — покачал головой капитан и потянул шеей, словно ему жал воротник гимнастёрки. Я и раньше заметил этот жест у него и счёт, что одежда виновата. Но когда офицер сделал это теперь, заметил у него длинный шрам, тянущийся от затылка к ключице. Видимо, какая-то вражина полоснула.

Я потоптался на месте. Ноги и так гудят после сегодняшних приключений.

— Суровикин! — позвал капитан.

— Я! — в палатку вошёл невысокого роста крепыш лет 18-ти: кожа — кровь с молоком, лицо типичного деревенского парня.

— Принеси ящик.

— Есть!

Он вскоре вернулся.

— Присаживайтесь, товарищ старшина.

Я выполнил приказ.

— Вы, говорят, сегодня спасли жизнь комполка? — спросил капитан.

— Ну, это громко сказано…

— Не скромничайте. Мне уже доложили. Вы молодец. Но говорить будем не об этом. А о том акте диверсии, который вы постарались скрыть, — глаза особиста вдруг стали ледяными.

— Акт диверсии? — переспросил я, и офицер скривился, как от зубной боли. — Вы про колёса, что ли?

Капитан перестал морщиться. Я же дал ему понять, что не собираюсь Ваньку валять и прикидываться, будто ничего не знаю.