На полпути к складу дорогу мне перегородил «родственник» моей зазнобы, лейтенант Лепёхин.

На полпути к складу дорогу мне перегородил «родственник» моей зазнобы, лейтенант Лепёхин. Высокий, ладно скроенный, он стоял, скрестив руки на груди, словно на параде, но глаза его выдавали глухое напряжение. Смотрел он на меня не то чтобы зло, скорее, с какой-то наигранной серьёзностью, как будто всё уже решил для себя, а меня просто призывал к ответу. Видимо, давно уже решил, что перед ним — простой водила, пусть даже из СМЕРШ, но ему-то какая разница? Ведь он офицер, а я всего лишь сержантский состав.

— Слышь, старшина, — начал он, голос его прозвучал сдержанно, но как-то жёстко. — Нам с тобой поговорить надо.

Я остановился, глянул на него с интересом. Вытянулся на всякий случай, давая понять, что знаком с субординацией. Даже руку вскинул, отдавая воинское приветствие.

— Здравия желаю, товарищ лейтенант! Поговорить хотите? Ну, давайте поговорим, — сказал я, пытаясь сохранить спокойствие. Хотя понимал: дело не к добру. Этот разговор давно назревал. Не у меня в голове, конечно же. Заметно это по тому, как ведёт себя офицер.

Лепёхин шагнул ко мне ближе, прищурился.

— Про Зину, — проговорил он медленно, как будто смакуя каждое слово. — Ты к ней прекрати подбираться. Ты, я вижу, парень не из робких, но и я не пальцем деланный. Понял?

— Не понял, товарищ лейтенант, — отрезал я. Внутри закипело. Во-первых, я намного старше. Даже по нынешним меркам, уж не говоря о моей прежней жизни. Там такого, как Лепёхин, я бы с землёй сравнял и не заметил жидки ошмётков. Потому не имеет он права ко мне так по-хамски, на «ты». Во-вторых, какое его собачье дело, что у меня с Зиночкой?

Потому продолжил зло:

— Она что, твоя невеста? Жена? Или ты от лица всех лейтенантов здесь праведник и ревнитель?

Офицер приподнял брови и стушевался немного. Видать, не ожидал такого отпора.

— Да пошёл ты, — огрызнулся Лепёхин, но тут же взял себя в руки. — Она мне нравится. И я не хочу, чтобы ты к ней лез. Ясно объясняю?

Я засмеялся. И смех мой прозвучал куда более уверенно, чем чувствовал себя на самом деле. Всё-таки ссориться с офицером как-то не хочется. Тем более штабным порученцем. Уж по прошлой жизни знаю, какие обычно при штабах опарыши ошиваются. Они не овсянку с тушёнкой поглощают, а мозги и нервы тех, до кого дотянуться могут. Постепенно в этом достигая вершин, получают звания и должности. Дальше начинают крепнуть, обрастая связями. Смотришь, и вот уже такой опарыш сидит на большой должности где-нибудь в штабе военного округа, вальяжный и жирный, разбогатевший на коррупции.

Но я решил пока не обострять конфликт, хотя руки так и чесались врезать этому хмырю. И ведь как он мог забыть, сколько нам вместе пришлось пережить, а? Вот же сволота.

— Что мне тогда делать, лейтенант? Бегать от неё, как от чумы? Ты ж не хозяин её сердца.

— Хозяин? Да я её с фронта увезу, ясно? Заберу к себе, буду оберегать от таких, как ты, — выпалил Лепёхин, и в голосе его зазвучала явная угроза. — Я приказы отдаю, а не просьбы высказываю, понятно?

Я почувствовал, как у меня внутри вскипает что-то тёмное и тяжёлое. В груди тесно стало от обиды и злости.

— А ты не перегибаешь палку, лейтенант? — сказал я тихо, но с нажимом. — Ты кто такой, чтобы мне указывать? Я не твой подчинённый.

Лепёхин шагнул ко мне ближе, его лицо стало мрачным.

— Не перегибаю, а говорю по делу. Если узнаю, что ты опять возле неё крутишься… — он сделал паузу, словно смаковал свои слова, — я тебя по стенке размажу. Дошло?

Я вскинул подбородок, посмотрел ему в глаза. Угроза его была реальной, и я понимал, что он в случае чего пойдёт до конца.

— Попробуй, — сказал я с лёгкой улыбкой. — Только сначала подумай, чем для тебя это кончится.

Лепёхин ухмыльнулся.

— Думаешь, я боюсь? Думаешь, ты мне страшен? Думаешь, что раз ты из СМЕРШ, так тебе и законы не писаны, а, старшина? — последнее слово он произнёс с презрением. — У тебя кто за спиной? А у меня — командование полка.

Я вздохнул. Понятно, что он силён своей властью, своими связями. При желании, вероятно, даже и до меня добраться сможет. Тем более что я и сам не знаю ещё толком, на кого тут опираться могу. Понятное дело, что на своего брата — шофёров да механиков. Но повыше бы заиметь покровителя не мешало. Вот чтобы такие больше не мешались под ногами, как этот Лепёхин, будь он неладен.

— Знаешь что, лейтенант, — сказал я тихо. — Может, ты и прав, что у тебя есть связи. Но знаешь, в бою все равны. И ты, и я.

Он посмотрел на меня так, будто впервые увидел, с прищуром, как смотрят на врага.

— Не забывай, старшина, — сказал он, — что мы на фронте. Здесь всё быстро решается. Не захотел слушаться — и нет тебя.

Сказав это, он развернулся и ушёл. Я смотрел ему вслед и думал о том, что эта война — она ведь не только с японцами. Она, в некотором роде, конечно, и с такими ещё, как Лепёхин. И вот тут уж надо быть начеку. Потому как самураи — они даже внешне от нас отличаются. А вот такие офицеры-карьеристы — похуже будут. Могут и в спину выстрелить, и подлость какую-нибудь учинить.

Лепёхин ушёл, а я остался стоять на тропе, чувствуя, как в груди медленно растекается тяжёлая злость. Хотелось догнать его, вцепиться в ворот гимнастёрки и хорошенько тряхануть, чтобы выбить всю эту спесь и наглость. Но я знал, что это глупо. Надо держать голову холодной, особенно на фронте. Здесь одна ошибка — и конец.

«Чёртов Лепёхин, — думал я, шагая дальше к складу. — Не знает он, что Зина сама ко мне тянется. С другой стороны, разве поймёшь, чего на самом деле хочет женщина? Она, может, и не любит никого, а просто ищет на войне хоть каплю тепла. Да только Лепёхин этого не поймёт. Ему бы всё по ранжиру. Если сказал офицер „моё“, значит, младший по званию должен облизнуться и дальше пойти несолоно хлебавши».

Склад находился за линией сосен, и к нему вела узкая тропинка. Пока я пробирался через кусты, в голове всё крутился этот разговор с Лепёхиным. Он и впрямь способен на многое. Некоторые офицеры, — знаю по прожитой жизни, и не думаю, что 80 лет назад было иначе, — частенько злоупотребляют своей властью, и если дело дойдёт до конфликта, командование скорее встанет на сторону Лепёхина. Мне же потом придётся всю оставшуюся службу глотать пыль.

Но думать об этом не хотелось.

Когда я добрался до склада, Зиночка уже ждала меня. Она сидела на деревянной лавочке возле двери, будто нарочно устроилась там, чтобы меня не пропустить. Увидев меня, встала и улыбнулась.

— Ну, привет, герой! — сказала она голосом, в котором прозвучала лёгкая насмешка, но глаза блестели тёплым светом. — Давно тебя жду. Как услышала, что вернулся, так сразу стала готовиться. Как чувствовала, что заглянешь на огонёк.

— Привет, Зиночка, — ответил я, чувствуя, как на лице появляется улыбка. — Знаешь, как нелегко было пробиться сюда через все эти наши передряги.

Девушка лишь покачала головой и поманила меня за собой. Мы прошли вглубь склада, где стоял старый стол, покрытый потёртым брезентом. На столе — тарелка с горячей кашей, хлеб и кружка с чаем. В уголке в буржуйке теплился огонёк, бросая на стены тёплые оранжевые блики.

— Садись, я тебе покушать собрала, — сказала она, указывая на табурет. — Ты, наверное, голодный, как волк.

Я расположился, чувствуя усталость во всём теле, и сначала взял в руки кружку. Принюхался: водка. Наркомовские сто граммов, как положено. Выпил, занюхал кусочком хлеба, а потом с наслаждением съел всё, что Зиночка положила. Она молча смотрела, как ем, и лишь когда загремел ложкой по тарелке, добивая остатки, спросила:

— Как всё прошло? Я слышала, что вы с военным корреспондентом в переделку попали.

Я усмехнулся, отломил кусок хлеба и жевал, размышляя, что ей ответить. Рассказать правду? Или приукрасить, чтобы не волновалась?

— Было всякое, Зин. Дело наше военное, ты знаешь какое, не скучное. Ушли мы оттуда целыми, что уже хорошо.