«Зря вы так, парни, — с усмешкой подумал я. — За эту короткую войну никаких контрударов Квантунской армии, на которые бы стоило обращать внимание, не будет».

Когда к вечеру добрались до штаба дивизии, там уже вовсю готовились к переезду на новое место. Но связь ещё работала, и Михе дали возможность связаться с редакцией. Там ему сказали, чтобы мчался как можно скорее и привёз фотографии. В итоге мне пришлось везти его аж в штаб армии, благо тот находился в паре десятков километров.

Там мы с военкором расстались, как добрые друзья. Пожали друг другу руки и даже обнялись на прощание. Миха сказал, что благодарен мне за помощь и обязательно будет ходатайствовать перед командованием армии о награждении. Я только усмехнулся. Знаю брата-журналиста, как облупленного. В голове туева куча планов, и ни один довести до конца не могут, потому некогда всё. Сам таким был. Сколько раз собирался то каталог фотоархива сделать, то статьи отсортировать. В итоге и там, и сям неразобранные кучи, всё по папкам в компьютере.

Ночь застала меня в пути. Я не был уверен насчёт японской авиации, потому нацепил на фары шторки и ехал медленно, чтобы не врезаться в кого-нибудь. Но благополучно добрался до расположения своего батальона, который, на моё счастье, собирался сниматься только завтра утром. Значит, у меня есть время сходить в баню, постираться и проверить машину.

Но прежде надо было, разумеется, доложиться командованию. На месте оказался только замполит. Ему и рассказал, как выполнял приказ о сопровождении военкора Глухаревича. Михмих спокойно выслушал, потом улыбнулся:

— Наслышан уже, Оленин, какую ты заваруху устроил в тылу пехотного батальона, который на японский укрепрайон наступал, — сказал он. — Что, впервые на передке оказался? Помню твоё личное дело: ты, конечно, мужик справный и бравый, фронтовых дорог с 41-го много повидал. Но в боях не участвовал же, так?

Я едва не ляпнул, что прежде приходилось, даже десантно-штурмовой ротой командовал совсем недавно. Пришлось воспоминания отставить на задний план. Не хочется, чтобы нынешние командиры меня в дурку определили. Желательно бы ещё с Зиночкой свидеться, да не один раз.

— Так точно, товарищ замполит. Не доводилось.

Михмих прищурился, глядя на меня с неподдельным интересом.

— Вот это-то и странно. Вроде не участвовал, а как лихо с японцами разделался!

«Интересно, откуда он знает? Неужели Миха успел разболтать?» — подумал, но Михмих тут же сам пояснил:

— Докладывал нам тут капитан Артём Багрянов — командир пулемётно-пехотного батальона на УР. Знаком тебе?

— Так точно!

— Ты им крепко помог со своим военкором. Они после твоего сообщения почти роту японцев взяли в плен. Те решили, что нарвались в наших тылах на резервный батальон, представляешь? Такого шороху ты там навёл, Оленин! — рассмеялся майор. — Может, даже ходатайствовать будет о твоём награждении.

Я лишь скромно улыбнулся. Мол, бывает.

— А ты, оказывается, не так прост, старшина, каким казаться хочешь, — погрозил мне Михмих пальцем. И вроде бы сделал это в шутку, но глаза серьёзными остались. Я подумал, что надо бы поменьше своими «талантами блистать». Вести себя скромнее. Правда, в той ситуации как иначе-то было поступить? Кверху лапками и сдаться? Так японцы пленных не жалуют — они им без надобности. Глотки бы нам с Михой перерезали и поминай, как звали.

— Завтра утром, в семь ноль-ноль, поедешь в штаб полка, Грушевой снова просил тебя к нему откомандировать. Может, его будешь возить, а может… Ну, Арсентий Гаврилович уже согласился, так что бывай, Оленин! — Михмих встал, пожал мне руку. Я развернулся по-строевому и вышел.

Снова захотелось с Зиночкой повидаться. Когда снова-то доведётся встретиться? Пришёл в блиндаж, который скоро придётся оставить насовсем, задумался: нехорошо ведь идти к девушке с пустыми руками. Проблема в том, что я смогу ей подарить, чем порадовать? Она же на складе сидит и при желании может заполучить любую вещь, да хоть отрез настоящего японского шёлка! Тут меня стукнуло в голову: в самом деле, а где бы такой достать? Или хотя бы китайский, разницы-то ведь нет никакой. Это в моём недавнем настоящем запросто можно нарваться на подделку, поскольку умельцы из Поднебесной намостырились не то что шёлк — даже космические корабли подделывать. А здесь, в далёком прошлом, китайцы могут гордиться и шёлком, и фарфором, и…

— Лёха, здоров! — обрадовался мне Серёга Лопухин, будто год не виделись.

Я крепко пожал его руку.

— Ну, как съездил? Слыхал, с приключениями? — подмигнул сослуживец.

— Да было маленько, — уклонился я от прямого ответа. — Слушай, я тут в гости собрался к одной известной тебе особе.

— Так-так? — заинтересовался Серёга.

— Вот думаю, чем одарить.

— Есть за что? — подмигнул рядовой с намёком.

— Много будешь знать — плохо станешь спать, — серьёзно ответил я.

— Понял, — ответил Лопухин, но лыбу тянуть не перестал. — Так а чего нужно?

— Да сам не знаю. У неё всё есть. Я тут подумал: может, шёлковый отрез где найти? Война кончится, она себе платье пошьёт.

Серёга задумчиво почесал макушку под пилоткой.

— Насчёт шёлка не знаю, а вот у Гогадзе, слыхал, есть чай.

— Грузинский, что ли? — усмехнулся я, памятуя о том, что даже в советские времена на первом месте стоял всегда индийский, а грузинский на втором, да и тот к развалу Союза стали такой делать — по вкусу залежалая трава.

— Ну почему грузинский? — поднял брови Серёга. — Настоящий, китайский.

— И где он его надыбал?

— Махнул не глядя, — подмигнул Лопухин.

— На что?

— На тушёнку, кажется. Ты знаешь, у Гогадзе две страсти — хороший чай и холодное оружие. Он же настоящий грузин. Любит всё острое и сверкающее.

— Так-так, — настроение у меня поднялось. — Как думаешь, оценит? — и я вытащил из вещмешка штык-нож, который прихватил у поверженного мной японского солдата. Снял с «Арисаки», разумеется. Саму винтовку бросил, а эту деталь забрал на всякий случай. Вот он, кажется, и представился.

— Ого, — изумился Лёха, беря в руки штык-нож и рассматривая. — Где отхватил?

— У одного японца попросил. Вежливо, — пошутил я.

— И он после твоей вежливости случайно умер, да?

— Сердечный приступ. От радости, — продолжил балагурить я. — Как думаешь, Гогадзе оценит?

— Уверен! — заверил меня Лопухин.

Закрыв штык-нож в тряпицу, я сунул его за ремень и пошёл искать нашего штабного деятеля, как между собой порой называли Гогадзе. По пути всё пытался вспомнить, как его зовут. Память Оленина подсказала: Николоз, а отчество — Заурович. Правда, молод он ещё, чтоб по имени-отчеству величать, всего-то парню 24 лет. Но вот как-то он сумел себя поставить, что к нему порой даже офицеры обращаются так. Правда, на русский манер. Я решил грузина удивить. Когда нашёл его около штабной палатки, протянул руку и сказал:

— Гамарджоба, генацвале Николоз Заурович! — и притом улыбнулся совершенно искренне.

Гогадзе расцвёл в широкой белозубой улыбке.

Я не стал его томить, сразу перешёл к делу. Сказал, что мне нужен хороший китайский чай.

— Откуда знаешь? — удивился Николоз.

— Птичка начирикала, — усмехнулся я.

— Вай, какая хитрая птичка! — усмехнулся грузин в свои густые и чёрные (а-ля товарищ Сталин, разумеется), усы. — Что ж, пойдём, посмотрим, что у меня есть.

Я не стал ходить вокруг да около. Прямо сказал Гогадзе, что денег у меня за чай нет, продуктов тоже. Вот есть японский штык-нож от винтовки «Арисака». Был добыт сегодня в честном бою. У Николоза глаза засверкали при виде вражеского оружия. Он зацокал языком, рассматривая предмет, крутил-вертел его в пальцах, разве на зуб не попробовал. Хотя мне показалось: стоит уйти, как непременно так сделает.

— Что ты за него хочешь? — спросил Гогадзе, явно волнуясь. Решил, видимо, что я заломлю непомерную цену. Ну, а мне-то и надо было: штуки три пачек чая. Грузин обрадовался, как ребёнок, и сунул мне четыре. Я поблагодарил его, крепко пожал руку на прощание и оставил с новой игрушкой. Сам же поспешил к Зиночке.