— Простите за задержку, товарищ полковник, — сказал я виноватым голосом, хотя особенной вины за собой, понятное дело, не ощущал. Во мне горело желание найти и наказать того мудака, который вздумал шины портить, видимо из желания меня подставить. Хотел бы убить — испортил тормоза. Но побоялся — не один ведь езжу. А если пострадает кто из командования, — диверсанту доморощенному светит трибунал.

— Что случилось? — буркнул Грушевой, крепко держась за ручку. Нас изрядно трясло на мокрой просёлочной дороге, пока ехали в сторону городка с трудным названием Эрженбай. Севрюгин мне показал направление на карте, потом подсказывал, сверяясь с ней, куда свернуть. Следом за нами двигался другой виллис. Я увидел, что за рулём Никифор Пивченко — он возит начштаба, но сегодня вместе с ним сидели бойцы под командованием незнакомого лейтенанта.

Получилась короткая колонна.

— Техническая неполадка в машине была. Исправили, — ответил я уклончиво. Если расскажу комполка, что у моей — а по сути его, раз уж к нему прикомандирован, — машины колеса попортили, устроит разбирательство. Нет, лучше я сам, по-тихому. Найду и накажу.

Грушевой приказал остановиться, когда впереди послышалась частая стрельба. Комполка замер, прислушиваясь. Впереди, в полукилометре, трещали выстрелы, гремели взрывы. Там шёл бой, и среди шума отчётливее всего звучали японские пулемёты. Было понятно: самураи снова рогами упёрлись в китайскую землю и сдаваться просто так не собираются.

— Вперёд! — приказал комполка.

— Товарищ командир, опасно, — подал реплику Севрюгин.

— Быстрее! — проигнорировал его слова Грушевой.

Я втопил педаль в пол. «Что такое опасность? — подумал, ощущая, как в крови начинает бурлить адреналин. — Это моё второе „я“!» Почему-то в такие моменты порой внутри словно моложе становлюсь лет на двадцать. Возникает залихватский пацан, готовый броситься в самое пекло. Эдакий гасконец Д’Артаньян, которому сам чёрт не брат. Но это, к счастью, быстро проходит, иначе давно бы сгинул ещё там, в своём времени.

Виллис промчался мимо сгоревших домишек — вспомнил, что здесь их называют фанза, а по сути та же избушка, что у нас в России. Видать, какая-то деревенька, брошенная местными жителями. Скорее всего, японцы угнали их, пытаясь создать на пути нашего наступления «выжженную землю». Так же фашисты делали в Великую Отечественную, особенно лютовали под Москвой, отступая. Чувствовали, твари, что обратно им не вернуться, вот и мстили.

Пришлось резко затормозить около небольшого домика, поскольку впереди на дороге землю перечеркнула пулемётная очередь — вдалеке стал виден японский ДЗОТ. Я завёл виллис за стену фанзы, все разом покинули машину. Проехать дальше всё равно было нельзя — дорогу перерезал широкий противотанковый ров, который тянулся далеко в обе стороны и терялся между домами. Мы оказались на окраине Эрженбая. Никифор припарковался рядом, побежал за нами вместе с теми, кого привёз.

— Товарищ полковник! Сюда! — из окопа метрах в десяти левее показалась чья-то голова в офицерской фуражке. Грушевой, пригибаясь к земле, побежал туда. Давалось это ему с трудом — сказывалось недавнее ранение. Охрана, взяв полковника в полукольцо и поводя автоматами во все стороны, сопроводила.

Я тоже побежал за ними. Охранять машину можно, не нарываясь на пули, а обзор хороший — тачка как на ладони.

Офицер, который подзывал Грушевого, оказался командиром 409-й пулемётного батальона капитаном Сергеем Антоновичем Бульбой. Так он представился полковнику. Доложил, что его подразделение пробилось между флангами Дадинцзыского и Цзомутайского узлов сопротивления, начало штурм городка Эрженбай.

— У японцев тут опорный пункт в составе одиннадцати дотов и дзотов. Большинство встроены в фанзы. Хитрые, заразы: замазали бетон слоем глины, поэтому отличить дом жилой от такого, в котором есть огневая точка, трудно даже с близкого расстояния, — рассказал капитан. — Город окружает сплошной противотанковый ров и проволочные заграждения. Пулемётные роты капитана Облезина и старшего лейтенанта Трошкина ворвались в Эрженбай с севера и юга. При поддержке миномётчиков завязали уличный бой. Нам очень нужна помощь артиллерии, товарищ полковник, — закончил капитан. — Одними гранатами этих сволочей не выбить.

— Принял, — коротко ответил Грушевой. — Лейтенант! Связь! — скомандовал он. Тот офицер, которого привёз Никифор, быстро приблизился. За ним шёл крупный боец с тяжёлой коробкой рации на спине. Они установили аппаратуру на ящик, наладили её за несколько минут. Полковник связался с одним из командиров батарей и стал отдавать приказы.

Мы с Пивченко отошли в сторонку, чтобы не мешать. Никифор сел, разгладил свои густые пшеничные усы. Достал кисет с махоркой, принялся неспешно сворачивать самокрутку. Потом закурил, пуская густые клубы — мне стоило один раз дыхнуть, как закашлялся.

— Что ты такое куришь, Никифор? — спросил, утирая слёзы от едкого дыма.

— Самосад, — усмехнулся казак. — Жинка прислала. Наш, кубанский. Такого нигде больше нет.

«Вот же невозмутимая личность, — подумал я. — Рядом бой идёт, все на нервах, а этому хоть бы хны».

— Видал я, кто шины тебе попортил, — вдруг сказал Никифор.

— Говори!

— Да ясно всё, как божий день, — усмехнулся он.

— Неужто Лепёхин? — изумился я.

— Ну станет он сам-то руки марать, — ответил казак. — Женька это, ординарец его.

— Невелика птица лейтенант, чтобы ординарцем обзаводиться. Откуда у него такая роскошь?

— Так при штабе Женька ошивается. Числится там писарем. Вот Лепёхин его под своё крыло и взял. Шестерит на него рядовой Садым.

— Садым? Что за фамилия такая странная.

— Так он наш, с Кубани.

— Тоже казак?

Прежде чем ответить, Никифор смачно сплюнул на дно окопа, потом медленно вытер усы платочком, сложил его в галифе.

— Какой он казак? Кизяк! Пакость… — и добавил ещё парочку матерных прилагательных.

— То есть ты сам видел, как он на моем виллисе шины пропорол?

Пивченко коротко кивнул. Не любитель он много говорить, больше молчать предпочитает. Мне же стало вдруг понятно другое: Лепёхин, гад такой, чистеньким решил остаться. Подставил своего ординарца, и мне теперь с кого спросить? С лейтёхи не могу — устав не позволяет, чтобы старшина офицеру морду чистил. А Садыма трогать смысла нет — он лишь исполнял приказ. «Вот же паскудство какое!» — подумал в расстроенных чувствах.

Ясно, из-за чего Лепёхин мне пакостит. Зиночку забыть не может, вот и бесится, что не его выбрала. Ну, и как теперь на этого упыря хитрожопого управу найти? Клин клином вышибают? Подляну ему устроить? Не так я воспитан, к тому же прекрасно знаю, что такое честь офицера. Десантник руки марать не станет, ударяя в спину.

«Ладно, придумаю что-нибудь», — решил и поблагодарил Никифора за информацию. Тот кивнул коротко и продолжил дымить своим кубанским самосадом.

Обстановка между тем на передовой лучше не становилась. Штурмовые отряды застопорились перед японскими укреплениями. Неподалёку от нас расположились миномётчики и били по врагу, но что такое мина, даже выпущенная из батальонного миномёта калибра 82 миллиметра, против толстых бетонных стен? К тому же арматуры противник тоже не пожалел. Есть и другая особенность, — вспомнилось из времени учёбы. Города в Китае исстари обносились толстыми глинобитными стенами, а это — дополнительное усиление.

Нет, тут явно нужен калибр побольше.

Вскоре мы узнали, что следом за нами прибыли три батареи 76-мм орудий. Они заняли позиции и открыли по выявленным опорникам огонь. Сразу стало веселее: мы издалека наблюдали, осколочно-фугасные снаряды начали прошибать укрепления. Правда, для этого пушкарям приходилось стараться бить кучно. Но дело пошло намного быстрее.

Пока арта разносила укрепления, я смотрел вокруг. Руины Эрженбая тянулись в разные стороны, словно обломки мёртвого мира, размётанные невидимой рукой. Узкие улочки, — я представил их оживлёнными и полными жизни, всё-таки здесь многолюдный Китай, — теперь превратились в тесные лабиринты, заполненные развалинами и мусором. Дома, стоявшие здесь веками, были уничтожены снарядами и бомбами, их стены обрушились, оставив после себя только остовы — причудливые, но ужасные своей безжизненностью.