— Дразнишься, Алёшка.

— Ещё как, милая, — ответил я.

В палатку к своим сослуживцам вернулся только под утро, когда начало светать. Опять не выспался, но зато остался очень доволен тем, как провёл большую часть этой ночи. Особенно хорошо Зиночке. Когда уходил, она продолжала спать, разбросав волосы по набитой сеном подушке. Утомил я её своими ласками.

Вернулся, подремал пару часиков, а потом поспешил к Кузьмичу. Теперь, на рассвете, стало понятно, что передвижная рембаза расположилась на открытом участке посреди тайги, накрытом маскировочной сеткой. Хотя мне подумалось, что можно было бы и не прятаться: с авиацией у японцев совсем плохо. Наша господствует в воздухе, не давая вражеской даже с аэродромов взлететь. Тех, что у неё ещё остались, конечно.

Когда я пришёл, Кузьмич, потирая руки, уже возился со студебекером. Я узнал в нём тот самый, на котором мы ездили искать вражеских диверсантов.

— Здоров, — мастер крепко стиснул мою ладонь. — Готова твоя железная лошадка. Сделали всё, что нужно.

— Что поменяли? — поинтересовался я, осматривая кузов.

Мне показалось, что Кузьмич, окажись на моём месте кто другой, послал бы на три весёлых буквы, чтоб не совал нос не в свои дела. Но ко мне мастер начал испытывать уважение, потому поделился:

— Поменяли колесо — одно было совсем разбито, — начал он, показывая на новую покрышку. — Лобовое тоже пришлось поставить. Подвеску подправили, чтобы меньше трясло на дороге. И, наконец, заделали сквозные дыры на капоте, теперь не будет ничего поддувать, — закончил он.

— Отлично, спасибо! — ответил я, оценивая работу. — Как всегда на высоте, Кузьмич.

Он, хмыкнув, кивнул:

— Заходи, если что понадобится. А теперь давай, не задерживайся, дел и так по самые гланды.

Я сел в виллис и, посигналив, поехал поближе к штабу батальона. Вышел, потянулся, вдыхая свежий утренний воздух, и увидел Гогадзе, который дружелюбно подмигнул мне издалека. Он подходил с широкой улыбкой на лице, излучая ту энергию, которая всегда отличала жизнерадостного грузина.

— Алёша! — воскликнул он, поднимая руку в приветствии. — Здравствуй, дорогой! Рад видеть!

— Привет, Николоз! Всё нормально, только что с ремонтной базы.

— Как там дела? Возятся со студером? — спросил он с усмешкой, останавливаясь рядом.

— Да, всё в порядке. Кузьмич поминает японцев добрым словом, — ответил я, и, вспомнив о своём трофее, добавил: — У меня есть кое-что, что может тебя заинтересовать.

Я достал японскую винтовку с заднего сиденья, обёрнутую в холстину. Раскрыл. Гогадзе, как увидел, ахнул. Чёрные глаза загорелись, он даже подпрыгнул от восторга.

— Вах! Это же настоящая редкость! Можно подержать? — воскликнул он, протягивая руки.

Я передал ему винтовку, и он, аккуратно бережно, стал её осматривать, с восторгом изучая каждую деталь.

— Красавица, — он погладил ложе, словно бедро любимой женщины. — Как называется?

— А чёрт её знает, — пожал я плечами. — Наверное, какой-нибудь «Тип».

— Какой такой тип? — удивился грузин.

— Да у японцев с фантазией хреново. Что ни вещь — то тип. Вот эта, судя по всему, Тип-99. Четырёхкратный прицел, калибр 7,7 мм. Затвор полированный и хромированный. Дистанция поражения 500–600 метров. Кстати, есть крепление для штыка. Японцы это дело любят. У них штыки даже к пулемётам крепятся.

Пока я говорил, Гогадзе слушал и продолжал ласкать винтовку. Вид у него при этом был такой, словно с женщиной нежничает. Я слышал, что кавказцы питают любовь к оружию, но чтобы вот так страстью пылать… не замечал.

— Продай, — неожиданно сказал грузин, глядя мне в глаза. — Что хочешь проси.

— Да зачем она тебе? — удивился я. — Всё равно сдать придётся.

— На охоту буду с ней ходить. У нас в Грузии такой ни у кого больше не будет!

— Да как ты её домой-то довезёшь?

— Это уж моя забота, — хитро хмыкнул Николоз. — Ну продай, а? Что тебе за неё отдать?

— Да забирай, — просто ответил я. — Будешь должен. А что? Пока не знаю.

Грузин аж просиял.

— Лёша! Генацвале! Ты… такой человек! Вах! Люблю, брат! — и кинулся меня обнимать. Я позволил тиснуть себя разок, потом отстранился.

— Ну, хорош, — заметил с усмешкой. — Скажи лучше, что в штабе слышно?

— Минута! — Гогадзе укутал винтовку, убежал, вернулся с пустыми руками. Подошёл и зашептал. — Слышал я, скоро в Японию поедем!

Я от неожиданности дёрнулся и поднял брови:

— Как это — поедем? Туристами, что ли? Вот так запросто купим путёвки и поедем?

Гогадзе загадочно усмехнулся, отведя взгляд в сторону, словно проверял, не подслушивает ли кто.

— Не туристами, Алёша, а по делу. Говорят, большая десантная операция готовится. Мы, может, уже скоро будем высаживаться на японские острова. Война ещё не закончена, и командование решило довести её до конца.

— Десантная операция… — я задумался, прикидывая, сколько это будет стоить в плане людских потерь.

— Да, это не наши походы по тайге, брат. Это серьёзное дело будет, — сказал Николоз, понизив голос. — Тихий океан, японские укрепления, города и деревни… Ты только представь, что нас ожидает!

Я нахмурился, переваривая услышанное. Мысль о предстоящем десанте звучала внушительно и, честно говоря, немного пугала. Здесь, среди сопок и тайги, каждый шаг был опасен, но идея атаковать острова противника казалась чем-то совершенно невообразимым.

— Подготовка к десантной операции, — повторил я вслух, пытаясь осознать смысл этих слов. — Ни хрена ж себе. Таких операций наша армия ещё никогда не проводила. С момента основания в 1918 году Красная Армия привыкла к сражениям на суше: степи, леса, города, окопы, прорывы фронтов. А теперь? Высаживаться на вражеские берега, идти под артиллерийским огнём, под прикрытием флота — это совсем другое.

Гогадзе задумчиво слушал.

Я же подумал о том, что, когда служил в ВДВ, нас готовили к чему-то подобному. Но это всё было лишь учебными высадками, тренировками, имитацией реального боя. Мы учились прыгать с парашютом, быстро рассредоточиваться, брать под контроль важные точки, даже высаживаться с лодок. Но это был лишь учебный полигон, с заранее подготовленными целями и задачами, без настоящих противников, без смертельной угрозы, которая всегда висит над головой в настоящем бою.

Теперь всё будет по-настоящему. Япония… Не думал, что когда-нибудь окажусь там, да ещё с автоматом в руках. Я читал о морских десантах, много знаю о том, как американцы в Нормандии высаживались. «Спасти рядового Райана», «Братья по оружию», — только это достаточно посмотреть, чтобы понять, с чем пришлось столкнуться союзникам.

Но это было где-то далеко, в другой части войны, словно это происходило в другом мире. А теперь предстоит что-то похожее нам. Мы должны стать десантом, преодолеть береговую линию под огнём, атаковать укрепления. Это уже не привычная атака по окопам — это риск на каждом шагу, отсутствие укрытия, возможность утонуть, не дойдя до цели.

Даже русская императорская армия не делала ничего подобного. В Порт-Артуре шла оборона, крепость держалась до последнего. Но атаковать? Высаживаться с моря и идти в бой? Нет, у нас такого не было. И вот теперь — новая страница для Красной Армии. Но какова она будет? Это большой вопрос.

С одной стороны, меня охватывало беспокойство, с другой — чувство решимости. Мы — солдаты. Если прикажут, будем действовать. Будем пробираться через эту неизвестность, как через многие другие испытания. Даже если мы первые на этом пути.

Кстати, а почему именно мы должны высаживаться, а не американцы? Им ведь ближе, логичнее было бы довершить начатое. Японцы сражаются против них на островах, они уже высаживались на Иводзиму, на Окинаву. У них и флот мощнее, и опыт десантных операций накоплен. Казалось бы, естественно продолжить наступление на Японию их силами, с теми, кто уже знаком с подобными операциями.

Но, видимо, всё не так просто. Политика, договорённости… Союзники разделили сферы влияния, и, возможно, мы должны подтвердить свою долю участия. Мы тоже хотим быть частью этой победы. А может, командование решило, что настало время нашим солдатам испытать себя в условиях, которые до сих пор оставались чужими. Или, быть может, американцы просто исчерпали свои ресурсы, и теперь требуется наша помощь, чтобы добить противника.