Я усмехнулся: «Ясукаты, звучит забавно, очень даже по-нашему». Офицер презрительно скривил губы. Решил, видимо, что мне противно слушать.

— Во время русско-японской войны господин Оку командовал 2-й японской армией, с которой участвовал в сражениях при Ляояне, на реке Шахэ и Мукдене. Мой дед сражался за славу Японии и 1 апреля 1906 года был награждён орденом Золотого коршуна первой степени.

«Как пышно, торжественно и длинно», — заметил я про себя.

— А твои другие предки? — спросил, пытаясь узнать больше.

— Мой прадед, Сигэру Сотокити, служил военным советником при дворе Осахито, императора Комэй. Тогда император сражался с сёгунатом, чтобы упрочить свою власть. Он всегда говорил, что служение императору — это величайшая доблесть. Он привил своим потомкам уважение к чести и долгу, и я горжусь своим наследием.

— А ты? Ты готов следовать их путём, даже если это приведёт к смерти? — спросил я.

— Я не могу предать свою семью и своих предков. Мой долг — защищать Японию, даже если это значит, что я погибну, — ответил он с твёрдостью в голосе.

— И ты веришь, что твоя жизнь стоит этой преданности? — уточнил я.

— Каждый самурай знает: жизнь и смерть — это всего лишь две стороны одной медали. Я продолжаю сражаться, чтобы сохранить честь своего рода, — произнёс он, гордо поднимая голову.

Я почувствовал, что его вера в свои идеалы крепка, но в то же время осознавал, что он заперт в замкнутом круге традиций. Снова усмехнулся: представил, что бы сказал офицер, если бы увидел, во что его страна превратится восемьдесят лет спустя. Какие эпатажные личности будут разгуливать по улицам Токио, и так получится, что едва ли не единственными носителями гордости и чести останутся представители якудза.

Я снова глянул на японца, его лицо оставалось бесстрастным.

— Вы знали, что рано или поздно придётся воевать с СССР. Почему ваша страна так слабо подготовилась в техническом плане? Посмотри на наши танки и сравни с вашими. Небо и земля! А артиллерия? Авиация?

Сигэру слегка нахмурился, прежде чем ответить.

— Мы не считали Советский Союз таким сильным противником, — начал он с лёгкой ноткой презрения в голосе. — Наша стратегия основывалась на том, что военные действия будут проходить на юге, а не на севере. Мы думали, что сможем захватить нужные ресурсы и установить контроль над регионами, прежде чем столкнёмся с советскими войсками. За это время сумеем развить технологии, чтобы нанести вам сокрушающий удар.

Я нахмурился, обдумывая его слова.

— Но разве не были очевидны масштабы советской армии? Мы же реформировали РККА с середины 1930-х годов. Почему вы не вложили больше сил в развитие техники, например?

— Мы, — продолжал нравоучительно японец, — рассчитывали на другое. В начале войны у нас было преимущество, и мы надеялись, что наши навыки и стратегия обеспечат нам победу, даже несмотря на недостатки в технике.

— Превосходство в духе, — произнёс я с сарказмом. — Это все равно, что воевать с палками против танков.

Японец покачал головой, но продолжил:

— Мы верили в нашу самурайскую честь, в силу духа и стойкость. Но, — тут он замялся, подбирая слова, — война изменила наши взгляды. Теперь мы осознаем, что одних только традиций недостаточно. Техника — это важная часть войны.

— Значит, вы не видели в нас настоящую угрозу? — спросил я, проникаясь к его мнению. — И теперь расплачиваетесь за это.

Он взглянул на меня с вызовом.

— Мы не расплачиваемся. Мы боремся. Каждый боец, независимо от техники, делает всё возможное для своей страны. Мы сражаемся до конца.

Я решил сменить тему.

Я внимательно посмотрел на катану, которая сверкала в солнечном свете, как будто сама была живой. Это было не просто оружие; в ней скрывался целый мир традиций и легенд. Я решил спросить японца об истории этой катаны.

— Расскажи мне о своей катане. Как она попала в твои руки?

Лейтенант немного задумался, будто пытался вернуть воспоминания из далёкого прошлого.

— Эта катана, — начал он, — принадлежит моему роду на протяжении более четырёх столетий. Она была создана мастером по имени Мицуи Хара, известным своей искусной работой. Существуют легенды, что он был вдохновлён духами предков, когда создавал своё оружие.

Я слушал с интересом, представляя, как мастера века назад работали над каждой деталью. Это вам не современные штамповки вроде «настоящих финок НКВД», которыми якобы можно монеты рубить. Их клепают на японских фабриках, а доверчивые граждане скупают.

— По легенде, однажды, во время шторма, когда молнии разрывали небо, Мицуо, не обращая внимания на опасность, пришёл в кузницу. Он чувствовал, что силы природы вдохновляют его. В то время он решил, что сможет создать катану, которая будет отражать саму душу самурая.

Офицер, кажется, оживился, его голос становился все более уверенным:

— Мицуо работал над этой катаной три дня и три ночи без остановки. Говорят, что он не только ковал сталь, но и смешивал её с водой из священного источника, считая, что она принесёт удачу и защитит владельца меча от врагов и злых духов. Каждый удар молота был полон страсти и духа, и в процессе он вложил в оружие свои надежды и мечты.

Я покачал головой: а штука-то непроста! С историей.

— Когда катана была завершена, — продолжал японец, — Мицуо провёл ритуал освящения. Он принёс ею к священному дереву и, произнеся молитвы, представил катану духам предков. После этого она стала не просто оружием, а символом мужества и чести моего рода. Я горжусь, что владею ей, — добавил офицер с гордостью в голосе.

В этот момент виллис подкинуло, словно мощной пружиной.

Мгновение спустя я почувствовал, как кузов машины стало трясти, словно мы оказались на высоких волнах. Всё вокруг заполнилось надрывным рёвом мотора и буханьем колёс по неровной дороге. Я и японский офицер, сидящий рядом, были словно в замедленной съёмке. В одну секунду он крепко вцепился в сиденье, а в следующую — уже повис в воздухе, его лицо исказилось от страха и недоумения.

Я вдавил ногу в педаль тормоза, но она не сработала. Рванул ручник, и тоже бесполезно: он с хрустом сломался. Виллис оказался почти неуправляемым. Как назло, мы теперь летели с горки. Вокруг мелькали кусты и деревья. Когда машина подскочила ещё раз, меня подбросило вверх, и я чуть не вылетел наружу. Успел сильнее вцепиться за баранку, но ладони заскользили по металлу, не в силах удержать опору. В этот момент японец, кажется, потерял контроль. Он вскрикнул и, на мгновение забыв о своей гордости, попытался схватиться за меня. Его глаза расширились от ужаса, когда он осознал, что мы в опасности.

Внезапно ещё один сильный толчок! Виллис влетел в очередную ямку, и обе наши фигуры, словно куклы, всё-таки выпорхнули из сидений. Я почувствовал, как тело Сигэру ударилось о меня, и мы оба, не успевши понять, что происходит, ласточками полетели из автомобиля. В воздухе будто замерли секунды, а затем я столкнулся с холодной землёй и, прежде чем остановиться, перекувырнулся несколько раз, в итоге брякнувшись на спину. В кожу сразу же вонзились хвойные иголки.

Японец бухнулся рядом, его катана ударилась неподалёку и отскочила в сторону. Я быстро поднялся, ещё не осознавая всей силы удара, и огляделся, пытаясь понять, что произошло. Сигэру был в порядке, хотя выглядел немного растерянным. Он стремительно вскочил на ноги, его лицо снова стало серьёзным, но взгляд уже был полон не гордости, а растерянности.

Мы выжили чудом. Если бы обоих впечатало в деревья, то всё. С десяток открытых переломов с обильным кровотечением гарантированы. Но на этот раз судьба улыбнулась нам — вместо того чтобы встретиться с деревьями лицом к лицу, мы приземлились на мягкий, немного замшелый грунт.

Отрывки воспоминаний о том, как мы вылетали из Виллиса, ещё крутились в голове, но теперь пришло время оценить ситуацию. Я осмотрелся вокруг, и сердце забилось быстрее от мысли, что мы могли быть мертвы. Все ещё слышался гул двигателя, но постепенно стихал. Вокруг разносился шорох листьев и треск веток, как будто природа пыталась скрыть следы нашего падения.