Зиночка быстро выполнила, что требовалось, помотала головой.

— Я никому!

— Поклянись.

— Клянусь именем Ленина-Сталина!

Я едва удержался, чтобы не улыбнуться. Какие всё-таки люди были наивные почти сто лет тому назад. Но и простые, светлые. Без двойного дна. Вон даже тот здоровяк. Не понравился я ему, обиделся он. Пришёл мне морду бить. А мог бы в спину выстрелить из леса. Кто б потом нашёл его?

— Послезавтра, 9 августа, войска нашего фронта перейдут в наступление. Начнётся советско-японская война. 2 сентября Япония капитулирует, как это раньше сделала фашистская Германия. И всё, Зиночка. Мы с тобой поедем домой.

Девушка выслушала молча. Лицо у неё было такое, словно до её ушей долетело некое откровение. Настолько сильное, что заставило Зиночку сначала вытянуться на табурете, а потом замереть с каменным выражением лица.

— И как вы… об этом… узнали?

— Задремал возле машины. Вот и привиделось, — ответил я просто, словно речь шла о чём-то незначительном. — Может, оно и неправда, а всего лишь сон.

Хоть и постарался уменьшить произведённое впечатление, — на всякий случай, — Зиночка не смогла сильно расслабиться. Но зато я добился главного: смотрела на меня теперь заинтересованными и очарованными глазами.

— Это ещё что! У меня таких видений много было.

— Да? И можете рассказать?

— Зиночка, а что это ты мне всё выкаешь? Давай уже на «ты», я ж не такой старый.

— Конечно, прости, — смутилась она и принялась суетиться на маленьком столике. Принесла тушёнку, подрезала хлебушка, а потом подмигнула мне задорно, и вскоре перед нами возвышалась бутылочка беленькой. Самой настоящей, с сургучной печатью на горлышке.

— Вот, — робко сказала Зиночка. — Приберегала для особого случая.

«Это и есть он, милая, тот самый случай: я к тебе заглянул на огонёк», — сказал я, сбивая печать ножом.

В блиндаж я вернулся только под утро, сильно не выспавшийся. Да и как бы это сделать, если Зиночка оказалась девушкой ну очень жадной до ласк? И сам, чего скрывать, соскучился по женскому вниманию. Потому и покидал склад, когда часы показывали почти пять утра.

Моё возвращение, кажется, никто не заметил. Но утром выяснилось: ошибся. Серёга Лопухин, когда умывались, хлопнул по плечу и сказал тихо, чтобы остальные водители не услышали.

— Не знал, что ты, Лёха, такой ходок! Смелый к тому же. Что, навестил родственницу лейтенанта Лепёхина?

— Кто, я? — изумился в ответ, намыливая руки, лицо и шею. Потом пофыркал, обливаясь ледяной водой и обтирая обнажённое до пояса тело.

— Ну не я же! — усмехнулся Лопухин. — Смотри, Оленин. Допрыгаешься. Узнает лейтенант, три шкуры с тебя спустит.

— Руки коротки, — ответил я. — К тому же он не мой командир, да и вообще. Мы из СМЕРШ!

— Так-то оно так, но всё же… — задумчиво произнёс Серёга.

— Вот потому, — сказал я, вытираясь полотенцем, — ты, друг мой ситный, до сих пор холостым ходишь. Ты вообще хоть знаешь, как там у баб чего устроено, воин?

Лопухин, который был меня лет на десять помоложе, смутился. Даже покраснел. Он-то, хлопая меня по плечу, хотел казаться старше и всем показать: смотрите, мол, какие мы со старшиной друзья-приятели! А это значит, что я ему ровня. Только на поверку выходило, что передо мной — типичный пацан, желающий казаться старше и опытнее. Интересно, а с чего это он, рядовой, мне, старшине, решил ровней стать? Что-то скрывалось с прошлом Оленина, и пока его память не спешила раскрыть данный секрет.

— Знаю я всё прекрасно, — буркнул Лепёхин, лишь утвердив мне в своём мнении. В самом деле: ну когда бы ему личную жизнь устраивать?

— Слушай, Серёга. Напомни-ка: сколь тебе годов?

— Через месяц будет 20, — ответил он недовольно.

Я так и думал. Молодняк. Призвали, учебка, потом отправили сюда. Он даже поучаствовать не успел. Да и то слава Богу. Сколько историй про мальчишек, погибших в последние месяцы Великой Отечественной. Жуть как обидно! Одно дело опытный воин, прошедший четыре года под огнём и сталью. Совсем другое — вот такие желторотики, пороху не нюхавшие.

Всё-таки почему он со мной так панибратски себя ведёт? Сделал зарубку на памяти: надо будет выяснить.

Сразу после завтрака вызвали в штаб полка. Но не начштаба я понадобился и не командиру, а начальнику полковой разведки, майору Грозовому. Оказался он мужиком крупным: ростом 185 сантиметров, под центнер весом, сосредоточенный на своих мыслях. На левой щеке длинный, от виска от подбородка, шрам. Жёсткая щётка усов домиком, как у Молотова. Подошёл ко мне:

— Ты старшина Оленин?

— Так точно.

— Поступаешь в моё распоряжение. Заводи, поехали. Дорогу покажу.

Сзади вместе с майором уселись сопровождающие — два бойца с автоматами. Следом за нами потянулся грузовик. В кабине водитель и ещё один офицер, в котором я узнал лейтенанта Лепёхина. «Ну, хоть одно знакомое лицо», — подумал с каким-то облегчением.

— Куда едем, товарищ майор? — спросил я, когда выехали из расположения части.

Он посмотрел на меня с интересом.

— Что это ты любопытный так, старшина?

— Как говорил великий полководец Суворов, каждый солдат должен понимать свой манёвр.

— Образованный, ну-ну, — хмыкнул Грозовой. — Нужно забрать кое-кого из медсанбата и отвезти в штаб армии. Задача понятна?

— Так точно, понятна. Только…

— Ну что ещё?

— Виноват, товарищ майор. Я туда не ездил. Дороги не знаю. Прошу подсказывать.

— Хорошо. Пока прямо. На следующем перекрёстке направо.

— Есть, — ответил я и подумал: «Интересно, далеко ли до штаба армии?» Хорошо, после завтрака успел долить полный бак. Запас хода у Виллиса 475 км. Плюс пара канистр запасных. Но это если по шоссе. Здесь таковых не наблюдается. Ладно, пусть вполовину меньше проедем. Не может ведь быть, чтоб штаб армии находился отсюда очень далеко. Хотя… вероятно, он даже в Хабаровске. Туда около трёхсот километров. Ладно, дотянем как-нибудь. Не откажут ведь свои-то слить с десяток литров.

Пока ехали, майор Грозовой молчал. Его сопровождающие тоже. Но остро посматривали по сторонам, — на две стены сплошной тайги, которые тянулись вдоль дороги, почти не прерываясь. Редко приходилось перебираться через какую-нибудь речушку, скорее тут ручьи, ничего серьёзного. Это Уссури на западе, да ещё с протоками по обеим сторонам. Вот там придётся помучиться. Понтонные мосты наводить и следить, чтобы японцы их не разбомбили.

Вскоре останавливаемся в расположении медсанбата. Здесь пока спокойная, размеренная жизнь. Ни раненых, ни их криков и стонов. Не бегают медики в окровавленных халатах, не выносят санитары из операционных части тел или трупы погибших. Тишина, покой, сверчки в траве прыгают да птицы в тайге поют. Красота, прямо-таки курорт!

Майор выбирается из машины. Двое вооружённых бойцов следом за ним. Вижу, как из студера вышел Лепёхин. Встал, потянулся. Заметил меня. Я ему кивнул, а он демонстративно отвернулся. Видать, решил, что такое поведение старшины по отношению к нему, офицеру, — панибратство. Или про нас с Зиночкой узнал? Это вряд ли. Если только не дежурил около её склада всю ночь в ожидании, пока не выйду.

Да ну, ерунда. Он бы просто так мне уйти не дал. Поднял тревогу. Мол, чужой в расположении стратегического объекта!

Пока жду, проверяю уровень воды и масла, скаты, но неожиданно из палатки, куда пошёл майор, выбегает он и его бойцы громыхают сапогами следом, стягивая автоматы с шей. Вижу, как Грозовой тянет пистолет из кобуры. Вид бегущих ко мне вооружённых людей заставляет внутренне напрячься.

— В машину! Быстро! — кричит мне майор издалека. Прыгаю за руль, завожу.

Группа оказывается в виллисе, Лепёхин растерянно стоит возле грузовика.

— Здесь жди! — крикнул ему Грозовой, мне приказал. — Поехали! Скорее! Туда, — и махнул рукой в сторону, противоположную той, откуда мы приехали.

Мчимся по грунтовке, машина подпрыгивает, её швыряет на ухабах, и мне приходится, словно гонщику «Формулы-1», с бешеной скоростью крутить баранку, чтобы нас не влепило со всей дури в ближайшую сосну или ель. Стрелка спидометра показывает 60–70 километров в час. На шоссе — тьфу, а не скорость! — но я впервые лечу по тайге, по бездорожью почти, и адреналин плещется в крови.