— В бою, — коротко ответил я, давая понять, что разговор не стоит развивать дальше. Никакого впечатления на грузина это не произвело.

Николоз ещё раз окинул меня взглядом, а потом прочистил горло, явно готовясь к тому, чтобы рассказать нечто важное. Он хотел произвести впечатление. «Его любимое занятие», — подумал я с иронией.

— Ты знаешь, кем был мой прапрадед? — спросил грузин, склонив голову набок и внимательно глядя на меня.

— Просвети, — ответил я, ощущая, что сейчас последует что-то интересное.

Николоз слегка приподнял бровь, словно удивляясь моему невежеству.

— Он был князем Константином Гогадзе, — произнёс он с явной гордостью в голосе. — Не слышал?

Я отрицательно покачал головой.

— Вах! Мой прапрадед воевал вместе с Багратионом в Отечественной войне 1812 года, — продолжил Николоз, его глаза блестели при воспоминании о героическом предке. — Ему сам Кутузов после Бородинского сражения в награду преподнёс саблю. Сабля, понимаешь? — повторил он, акцентируя внимание на этом слове.

Лицо собеседника светилось гордостью за родовые корни, а я молча кивнул, понимая, что для Гогадзе эти рассказы о прошлом — не просто истории. Для него это прямая связь с предками, с их победами и славой. То, чем он гордиться будет и детям, если заведёт их, передаст по наследству. «А мне и передавать теперь некому, — вдруг подумал я. — Семья моя осталась там, в другом времени».

— К чему ты это мне говоришь, не пойму? — спросил я, слегка нахмурившись.

Николоз скривил губы, словно знал, что я не сразу уловлю суть.

— Для грузина сабля — это не просто холодное оружие, — начал он, его голос стал глубже, серьёзнее. — Это символ чести, рода, наследия. Сабля в моём роду всегда передавалась от отца к сыну. Она как часть меня. Как ты вот сейчас держишь катану и чувствуешь её силу. Я чувствую то же самое, когда беру в руки саблю моего прапрадеда.

Он на мгновение замолчал, внимательно глядя на меня, словно искал понимания.

— А теперь, — продолжил он, — ты представляешь, что для меня значит эта катана? Это не просто трофей или кусок металла. Это символ другой великой традиции, другого народа, который тоже чтит своё оружие, как и мы, грузины. Если я привезу её домой… да вся Грузия обо мне говорить станет!

Я посмотрел на него с интересом. Ну до чего ж тщеславный!

— Прости, но я добыл её в бою. Едва не погиб. Она мой трофей.

— Не можешь подарить? Продай. Что хочешь? Всё отдам! — страстно заговорил Николоз, его голос дрожал от желания. Остальные пассажиры посмотрели на него с интересом. Девушки стали шушукаться, посмеиваясь. Гордый грузин не удостоил их даже взглядом.

Я мог понять его. Но эта катана… она уже стала частью чего-то большего, частью меня самого. И тот момент, когда меня буквально унесло в 1904 год, на гору в окрестностях Порт-Артура… было в этом что-то мистическое, неподдающееся разумному объяснению. А главное — когда я держу в руках меч, то ощущение, словно он наполняет меня силами и знаниями, которых раньше не было. Чудеса, да и только!

— Николоз, — медленно сказал я, чувствуя, как напряжение возрастает, — эта вещь не на продажу.

Грузин замер, взгляд его стал жёстче, но быстро сменился на что-то более смиренное. Видимо, он понял, что этот разговор не приведёт к результату.

— Нет, всё-таки скажи, что ты хочешь? — спросил он, в глазах его читалось настойчивое любопытство.

— А что у тебя есть? — ответил я, иронично поднимая брови. Думал, что после этого он отстанет. Какое там!

Грузин крепко задумался, его лицо изменилось, когда он начал перебирать в уме свои «сокровища» и трофеи.

— У меня есть некоторые вещи, которые могут пригодиться, — начал он, как будто сам не веря в свою удачу. — Слышал про Sturmgewehr 44?

Я слегка усмехнулся.

— Слышал, — ответил сразу. Не буду же рассказывать, что буквально в этом году оружейник Михаил Калашников, опираясь в том числе на Sturmgewehr 44, уже разрабатывает свой образец, который войдёт в мировую историю под названием «АК-47». Интересно, у Гогадзе откуда эта «машинка»? Видимо, привёз с западного фронта, хитрец. Или здесь уже выменял на что-нибудь.

— Это не то, что мне нужно, — сказал я. — Говорю о чём-то более ценном.

Грузин на мгновение замер, затем выдохнул, словно собрался с силами.

— Я могу предложить тебе помощь, — наконец произнёс он. — У меня есть связи. Я знаю несколько людей, которые могут помочь с решением некоторых вопросов. Тебе это не пригодится?

«Вот она, грузинская мафия в действии», — шутливо подумал я.

— Прости, дружище. Но это всё меня совсем не интересует.

— А что же тогда тебе нужно⁈ — вскричал Гогадзе так громко, что даже писали, задремавшие под шум мотора, вздрогнули и посмотрели на него.

— Николоз, — сказал я, твёрдо глядя ему в глаза. — Если ты хочешь остаться моим другом, давай договоримся: эта катана — моя. И точка.

Грузин поник. Опустил глаза.

— Как скажешь, генацвале, — произнёс с тоской.

Мы продолжили путь. Студер трясло на ухабах, приходилось крепко держаться за жёсткую лавку, что то и дело норовила крепко долбануть по пятой точке. Никакого комфорта. Но зато едем, уже хорошо. Память подсказала когда-то увиденное настоящим Алексеем Олениным — многокилометровые маршевые колонны советской пехоты, уныло бредущие по бескрайним степям Украины в сторону Днепра. Лил дождь, было холодно. Под ногами — грязное месиво. Но надо идти, и тысячи людей шагали, с трудом выдирая ноги из жижи, чтобы сделать ещё шаг к Победе.

Я попросил водителя остановить студебекер у того места, где остался мой несчастный виллис. Как только колёса грузовика скрипнули, замирая, я спрыгнул на землю. Гогадзе, видя, куда направляюсь, выбрался вслед за мной. Другие бойцы тоже потянулись. Кто оправиться, кто перекурить.

Мы с грузином подошли к машине, которая выглядела гораздо хуже, чем я её запомнил. Она лежала на боку, сильно помятая, со всеми следами той страшной аварии, которая едва не отправила нас с пассажиром на тот свет. Радиатор теперь уже не парил. Вид у боевого внедорожника был действительно плачевный. «Краше в гроб кладут», — вспомнилась поговорка. Я наклонился, чтобы ещё раз осмотреть повреждения.

Гогадзе поцокал языком, присев рядом.

— Этот железный конь уже не встанет, — сказал он, скептически качая головой. — Проще его пристрелить, чем пытаться починить. Давай тут бросим, а? Спишешь на боевые потери. Я свидетелем буду.

Я выпрямился, вытер грязь с ладони и посмотрел на него серьёзно.

— Верного друга в беде не бросают, Николоз, — твёрдо ответил я, словно говорил о боевом товарище, а не о груде железа. — Мы его на ноги поставим. На колёса, то есть.

Грузин улыбнулся уголком губ, слегка недоверчиво покачав головой.

— Этого «друга», похоже, словно танком переехали, — не сдавался он. — Лучше взять что-то новое, а это в металлолом.

Но я не собирался сдаваться. Виллис за всё время службы не подвёл меня ни разу. Как бы не жаловались на американскую технику, эта машина переживала и болота, и камни, и даже сдюжила после обстрела из японского пулемёта. Бросить её сейчас, только из-за поломки, когда от нас требовалась лишь возможность починить и дать ещё один шанс, я не мог.

— Нет, — решительно сказал я. — Будем тащить.

Гогадзе развёл руками.

— Ну, ты упрям, как осёл. Но помогу, если хочешь, — сказал он с лёгким смешком в голосе. «Странный он всё-таки тип этот Николоз. Над оружием трясётся, а вот автомобиль, от которого пользы, даже, и побольше будет, готов бросить». Конечно, я понимал, что Гогадзе в какой-то степени прав. Возиться с виллисом механикам придётся очень долго. Даже представляю, какими херами Кузьмич покроет мою голову, когда увидит, что за металлолом я ему притащил. Но я твёрдо решил: раз доверили мне автомобиль, буду его спасать, как он меня.

Мы пошли обратно к грузовику за тросом. Я забрал из кузова нужные инструменты и подошёл к «виллису». После нескольких минут возни удалось закрепить трос на одной из уцелевших металлических частей рамы. Гогадзе помогал, хотя я видел, что он по-прежнему скептически относится к затее. Но, как говорят, в бою и конь хромой пригодится, если другого нет.