Я передал товарищам слова японца. Жилин слушал молча, сжимая автомат в руках. Марченко хмурился, обдумывая ситуацию и поглядывая по сторонам. То же делал Прокопов.

— Что делать с ним? — спросил я тихо, не отводя глаз от Ямамото. — Взять с собой? Вряд ли дойдёт. По цвету крови видно — артерия перебита, жить ему осталось несколько минут.

Слова повисли в воздухе. Все знали, что дальше. Жилин посмотрел на японца, потом на меня, в его глазах не было сомнений. Он молча поднял руку и, резко согнув пальцы, сделал знак: «кончай его».

Я поднялся, чувствуя, как пальцы немеют от хватки на автомате. «Хватит на сегодня казней, — подумал. — Снайпера завалил, а этим пусть сами занимаются». Внутри что-то обожгло, как будто каждый из этих шагов по дороге войны оставлял глубокие шрамы. Накопилось.

— Сержант, с этим сами, — бросил я Жилину, даже не оборачиваясь.

Отошёл на несколько шагов, почувствовал, как напряжение отпускает. За спиной раздался короткий шум, хрип, затем снова воцарилась гнетущая тишина. Всё кончено. Весь мир застыл на мгновение, словно восстанавливая равновесие после очередной смерти.

Но впереди была работа.

Мы начали обыскивать лагерь. Кто-то из японцев мог носить документы или записки, которые помогут нам понять их замыслы. Марченко, всегда быстрое на глаз дело, наткнулся на планшет. Внутри — карта, помеченная странными значками. Жилин внимательно её осмотрел, прищурив глаза, будто пытался разгадать неведомый шифр.

— Это может пригодиться, — бросил сержант, аккуратно сложив карту и убрав в карман.

Когда мы двинулись назад, я заметил неподвижную фигуру впереди. Кэцян, которого мы оставили на страже, лежал, будто спал. Я шагнул быстрее.

— Эй, дружище, проспишь своё счастье! — крикнул ему, чтобы разбудить.

Парень не ответил.

Вдруг накатившая тревога стала липкой, как влажный лесной воздух после бури. Подойдя ближе, понял — бедняга был мёртв. При осмотре оказалось: крошечный осколок впился в висок. Наверное, высунулся, чтобы посмотреть, как идут дела, и в этот момент его настигла эта смертельная крупица нашей гранаты.

— Чёрт… — тихо выдохнул Марченко, рассматривая его.

— Жалко парнишку, — произнёс Прокопов.

— Отнесём в деревню, — твёрдо сказал я.

Нам было жаль пацана. Кэцян не был солдатом, а всё равно погиб как один из них. Я забрал у него так и не пригодившуюся винтовку.

Мы быстро соорудили носилки из палок и веток. Положили на них тело Кэцяна и отправились обратно в деревню. Дорога, хоть и знакомая, теперь казалась тягучей и мрачной. Тишина тянулась за нами, и каждый шаг отзывался где-то глубоко внутри. Вес тела мальчишки не чувствовался даже — настолько он при жизни был худым, а теперь и вовсе словно последние килограммы растерял по дороге.

Когда мы вошли в деревню, местные жители начали собираться. Увидев мёртвого Кэцяна, они сначала замерли, а потом испуганно попятились. Кто-то прикрыл рот рукой, будто пытаясь сдержать крик. Было видно, что они не ожидали такого поворота. Ещё немного, и началась бы паника. Видимо, решили, будто это мы паренька жизни лишили.

— Старосту сюда! — крикнул я.

Через пару минут появился Вэнь Цзябао, старый и немощный, но с каким-то уважением во взгляде. Видимо, сразу оценил: мы несли паренька с уважением, а не как мешок с картошкой. Китаец подошёл, посмотрел на Кэцяна и нахмурился. Я объяснил ему, что произошло.

— Скажи им, — попросил я старика, — он погиб героически в схватке с японцами. Кэцяна больше нет, но он герой.

Вэнь Цзябао медленно кивнул, подошёл к людям и что-то сказал по-китайски, его голос дрожал от волнения. Жители замерли, потом начали шептаться между собой. Глаза старика наполнились слезами, и он добавил что-то ещё, голос его стал твёрже.

Постепенно в толпе стало меняться настроение. Я увидел, как сельчане склонили головы в знак уважения. Потом паренька у нас забрали и унесли.

Мы двинулись докладывать лейтенанту, как всё прошло.

Когда мы вернулись в деревню, солдаты, что остались здесь, с удивлением смотрели на нас. Увидев носилки с телом Кэцяна, стали перешёптываться. Никто не ожидал, что мы придём обратно так быстро, да ещё с покойником. Жилин вытащил из планшета карту с пометками, передал её Добролюбову. Тот нахмурился, пробежал глазами по линиям и значкам.

— Так, значит, сами разобрались? — с недоверием спросил он, переводя взгляд с карты на нас. — Сколько их было?

— Десять, — ответил я. — Все вооружены до зубов, готовились выступать.

Лейтенант посмотрел на меня пристально.

— А точно больше никого? Ведь если это была только часть группы, то остальные могут ударить, и тогда нам будет туго.

Я пожал плечами.

— Лагерь был небольшой. Всё проверили — других не нашли. Но, кто знает, может, они где-то рядом, могут быть на других тропах. Один раненый говорил, что их отправили для удара по штабу фронта. Вполне вероятно, что они действуют небольшими группами.

Добролюбов нахмурился ещё сильнее.

— Плохо. Если это правда, то времени у нас мало. Вдруг эта группа не последняя? Нужно передать в штаб, чтобы усилили охрану. Но для этого сначала нужно вернуться и передать вот это, — он похлопал по планшету, куда убрал японскую карту.

Лейтенант посмотрел на меня и кивнул в сторону старосты. Я подозвал Вэнь Цзябао. Тот, увидев наш жест, подошёл неторопливо, переминаясь с ноги на ногу. Добролюбов протянул руку.

— Примите мои соболезнования за Кэцяна, — сказал он, сжав ладонь старика. — Он погиб как герой. Простите за это.

Старик медленно кивнул, его лицо было сосредоточенным, словно он обдумывал каждое слово.

— Спасибо за освобождение… И за продукты, — пробормотал он тихо, почти шёпотом. — Мы много потеряли, но вы дали нам шанс.

Добролюбов чуть наклонил голову, словно прощаясь, затем добавил:

— Желаю вам удачи. Пусть это будет началом новой жизни.

Старик снова поблагодарил, уже тише, и мы на этом попрощались. Местные жители стояли неподалёку, молчаливо наблюдая за нами. Видно было, что они пережили много горя, и слова прощания означали для них больше, чем простое расставание.

Мы быстро загрузились в машины и поехали обратно. Дорога была долгой, местами разбитой. Влажная глина и грязь усложняли путь, но мы двигались уверенно. К вечеру вернулись в штаб. Лейтенант тут же направился к командованию докладывать о выполнении задания. Жилин увёл своих. Мы с Пивченко остались вдвоём.

— Что, Никифор, — я мотнул головой в сторону студебекера и улыбнулся. — Махнёшь не глядя? Смотри, какая штука. Поди, оценил уже?

— Оценил, — буркнул казак. — Ну его на хер, — произнёс вдруг зло.

— Надо же, — опешил я. — Что так? Мощная же машина. Слыхал поговорку: танки грязи не боятся? Вот студер, он же как танк.

— Не хочу, — сказал Пивченко, как отрезал. — Мне виллис больше нравится. А тут я… да хер знает, как чинить эту бандуру. Помнишь, когда её те двое, с пулемётом, прошили? Радиатор мы ещё на дороге меняли.

— Ещё бы не помнить. Я-то думал, они из моего виллиса дуршлаг сделают.

— Так мы пока возились, я проклял всё. Тяжёлые детали, хрен подлезешь. Не, не хочу, — повторил он.

Что ж, вскоре оказалось, что Никифору повезло: ему разрешили вернуться на свою машину. Радостный, казак убежал. Я же остался около штаба. Жутко хотелось есть. Даже просто жрать. А ещё бы сто граммов наркомовских…

Добролюбов пришёл ко мне, когда уже начинало темнеть. Я сидел у машины, проверяя оружие, и не сразу заметил его приближение. Лейтенант подошёл тихо, будто не хотел отвлекать. Я поднял голову, и он сразу протянул руку.

— Молодец, Лёша, — сказал он, пожимая мою ладонь. В его голосе не было обычной строгости, только удовлетворение. — Хорошая работа. Командование оценило всё положительно. Вынесли нам благодарность за уничтожение диверсионной группы.

— Это радует, товарищ лейтенант, — ответил я, чувствуя, как усталость дня отступает. В голове крутились мысли о том, что для нас это была очередная операция, а для кого-то спасённый штаб или жизнь.