— Мы разговаривали и все, — грубо перебиваю. — Еще раз повторяю. Что ты себе нарисовал? Я…
— Ванная, Даша, — и тут же подкрепляет указанное направление очень выразительным по эмоциональному настрою кивком своей головы. — Будь так добра, смой с себя этот аромат, а потом мы поговорим.
— Поговорим? — задумчивым тоном переспрашиваю и быстренько оглядываюсь назад. — Пожалуй, я пойду, и даже разговаривать не будем. Зачем? — хмыкаю, пожимая плечами. — Ты ведь уже все решил. Я воняю мужиком! Слава богу, что не козой или некастрированным бараном.
— Ванная! — Ярослав выкрикивает и тут же замолкает, затем, видимо, быстро сменив гнев на милость, спокойно продолжает. — Прости, но я, правда, так не могу. Ты бегаешь между нами, как…
— Нами? — прищуриваюсь злобно. — Так, вас таких, похоже, слишком много, а я теку и предлагаю, хвостом мету? Это ты сейчас имел в виду? И как? — шипя, повторяю. — Как? Как кто «эта нехорошая Даша»? Не стесняйся, будь любезен.
— Не хочу ругаться с тобой. Причина недостаточная, но…
— Как сучка, Ярослав? — помогаю, накидываю уничижительных, но, видимо, правдивых версий. — Как дешевка, Горовой? Как распоследняя…
— Нет. Закрой рот и прекрати это! — грубо останавливает меня.
— Назови, будь добр, сам. Правда лезет, да? А тебе, святому человеку, тяжело заткнуть фонтан? У меня была жизнь до взрослых встреч с тобой. Ты представляешь? Я не девственница, Ярослав. Но думаю, что ты и так в курсе, ведь слушал же молву, которой потчевали развесившую лопухи толпу.
— Зачем ты передергиваешь? — намеренно тихом тоном задает вопрос.
— До наших встреч, в твоей персональной формулировке — «по-честному», я жила с мужчинами. Их было много. Тебе всех перечислить и по именам назвать?
— Не нуждаюсь, — запускает правую руку себе в волосы, шипит и тяжело вздыхает. — Я не осуждаю.
— А я не каюсь и не нуждаюсь в твоем прощении, тем более, как я погляжу, ты не намерен меня прощать. Да за что, ей-богу? Мне туда? — опускаю свои руки и расправляю плечи, выставляя ему для обозрения свою грудь.
— Даш! — вскрикивает на меня.
— Не буду и не собираюсь. Не дождешься, Ярослав. Карим оставил меня наедине с одной проблемой и ушел в свой персонально золотой закат. Мне было восемнадцать лет, Ярослав. Очень юный возраст для брака с человеком на три года старше. Так он сегодня мне сказал. Хотя, ты знаешь, это, как ни странно, не помешало самому юному Назину в тот же год женится на другой. Брак со мной — несвоевременен, ошибочен, неадекватен, а с ней — самое оно! Еще что-то хочешь знать?
— М? — вскидывает подбородок и внимательно смотрит на меня.
Вот же гад! Ловко-то как тычет меня носом, словно нашкодившего котенка, в собственное дерьмо, размазанное по содранным обоям.
— У каждого есть прошлое! Это твои слова. Я подтверждаю их истинность и говорю, что у меня были двенадцать лет назад интимные отношения с Каримом, но ничего не получилось, мы расстались и пошли каждый своей дорогой. И вот случайно встретились, — ухмыляюсь, а затем прыскаю от смеха, — уж кто бы мог подумать, в задрипанном, как он мне, между прочим, сказал, танцевальном зале…
— Мне это неинтересно, — поворачивается спиной и идет к окну.
— Зачем же ты… — с угрожающим шипением в спину говорю.
— Извини, — отрезает, ставит свои руки на стекло и лбом утыкается в окно. — Даша…
Да поняла я! Ванная! Противный запах! Он типа задыхается, я его травлю. Нервы, нервы, нервы… Потерянный кураж?
— Уже не хочешь? — с усмешкой спрашиваю, разворачиваюсь и быстрым шагом направляюсь в ванную комнату.
Суматошно озираюсь в белоснежном, обшитом с пола и до потолка тонким кафелем, служебном помещении, мельком замечаю свой странный образ в вытянутом по горизонтали зеркале. Я ведь не реву и мне не больно? Просто слезы тихо катятся из глаз:
«Что было, то прошло… Что было, то забыто… Боишься, что не переболит? Переболит, глупышка… Все пройдет, глупенькая Дари-Дори, рыбка!».
Пока со шмыгающими всхлипами, стонами и глубокими вздохами стягиваю свои брюки, зачем-то еще раз в ярких красках вспоминаю сегодняшнюю встречу с Назиным, прокручиваю его уничижительные слова о моем инфантилизме, пустоголовости, бесталанности, да просто откровенной глупости. О том, что я жестока и коварна, Карим даже несколько раз сказал.
Тогда…
Тогда…
Тогда, двенадцать лет назад, я не считала свой поступок глупым или позорным, и уж, конечно, не считала его жестоким, лютым и коварным. «Поступок» был необходим, и на этом ставим точку! Я не собиралась рожать этого ублюдка и становиться матерью-одиночкой в восемнадцать лет, когда передо мной маячила совершенно иная перспектива. Я была молода, сильна, красива и крайне амбициозна. Но я смертельно ошиблась и тут же понесла достойное наказание. А как же? За все нужно платить, вот я и внесла свою плату. Захотела «Дашенька» величия? Так будь добра избавься от бремени! Скидывай балласт — лети. Виню ли в этом кого-нибудь сейчас? Сейчас? Хм? Сейчас разве что только саму себя. Но с каждым годом, если честно, все меньше, меньше, меньше…
Нет, увы и ах! Но не так я представляла молодую и слишком много обещающую мне дальнейшую счастливую жизнь. Я очень сильно хотела свою собственную семью. А что? Об этом говорю открыто! Тем более, когда со мною рядом вращались просто выдающиеся примеры счастливой жизни в крепком браке — он и она, а рядом их маленькие озорные дети, внуки и, возможно, правнуки!
Мои бабушка и дедушка… Образец счастливой и очень смелой пары. Смирнов Максим Сергеевич свою «кроху», Смирнову Антонину Николаевну, боготворил. Он долго ждал ее и вместе с этим верил в чудо, что когда-нибудь его желание исполнится и он возьмет в жены самую прекрасную женщину на свете. Так и произошло! Они всю жизнь вращались исключительно вокруг себя, шли рядом, не сбивая годами отчеканенный армейский шаг, прислушивались к желаниям друг друга, родили двух сыновей, воспитали четырех внуков. Всегда и всюду только вместе. И ушли Смирновы старшие в один и тот же год. Не смогли поодиночке, друг без друга. Сначала мой любимый «деда», а потом — бабулечка. Тонечка ненамного Максима Смирного пережила. Скучала сильно, потом уснула и тихонечко… Ушла!
Отец и мать… Господи! Это зависть, да? Я завидую любимым людям и такого же себе хочу?
А разве я не права в том, что мною избранный мужчина, Карим, которому я отдала и доверила себя, должен был поддержать меня и радоваться тому, что в скором времени я подарю ему маленькую жизнь. Он не смел скрываться, прятаться, отписываться и откровенно забивать, а затем и забывать меня, чтобы потом, по прошествии одного десятка лет, почти случайно встретить в захудалом танцевальном клубе и настырно потребовать от «жертвы» объяснений, как смела эта жалкая алтарная овца от «убийцы и жреца» сбежать. Как ловко он все выкрутил сейчас! Из-за этого ребенка я… Проиграла очень важный чемпионат. Я заболела после процедуры и получила осложнения… Лихорадка, температура, сначала тянущая, а затем и жгучая боль внизу, рвота и головокружение. Все, как по учебнику:
«Возможно сепсис» — шушукались врачи в палате;
а я на хрустящей салатовой подушке ловила слезный водопад и даже у Всевышнего просила:
«Отпусти, пожалуйста. Я ведь заслужила!».
Я заболела…
Сильно и, вероятно, навсегда. Значит, такова моя судьба.
Я заболела… Неизлечимо! А современная медицина все же не всесильна. Так при выписке мне тот доктор шепотом, как будто по секрету, рассказал. Правда, перед этим мне пришлось на некоторый срок остаться в той же больнице, под строгим наблюдением врачей, отрабатывая почти шпионскую легенду, придуманную тогда сильно озадаченным Сергеем. Дядя мне помог! Он помогал тогда и страшно рисковал при этом. Мои родители… Мать и отец… Нет! Я их не боялась. Поздно что-либо уже тогда было менять. Но признаться в том, что их старшая дочь откровенная неудачница, обманутая дура, и, к тому же, сделавшая неудачный аборт, зудящая не пойми какая — высокая или низкая, — самооценка мне все-таки не позволяла.
