— Да, — шумно выдыхает.

— Понимаешь, что обратной дороги нет?

— Да, конечно. Дядя Сережа… — и снова просит, снова кривит губы.

— Это наш с тобой секрет? Все верно, Дори?

— Угу, — шмыгает, ручкой оттирая влажный и слегка сопливый след.

— Придется пройти полноценное лечение здесь и сообщить родителям, малая.

— Нет! — пытается подняться и адской коброй тянется ко мне. — Нет! Я смогу сама. Мне просто нужно время…

— И лекарства, Даша. Тихо-тихо. Твой доктор все мне рассказал.

— Я не могу воспользоваться общим счетом, дядя.

Отличные дела! У Дарьи, видимо, закончились собственные финансовые средства. Помочь деньгами? Пиздец, как это пошло! Мы с ней родные люди, а я фактически занимаюсь укрывательством попавшего в беду ребенка брата. Тут или пан, или пропал! Но и оставить рыбку здесь я не смогу. Совесть, да и огромная любовь к этому ребенку, сука, не позволит!

Вероятно, будут охрененные проблемы с братом. Но лучше с ним, чем что-то нехорошее случится с ней!

— Даша? — целую маленькую ручку. — Надо остаться и пролечиться здесь. Согласна?

— Нет.

— Под наблюдением врачей. Я помогу с деньгами, об этом не волнуйся.

— А папа…

Искривляю рот и втягиваю губы:

— Не скажу, малыш, не переживай.

Для него она останется «его малышкой», «любимой девочкой», «Дари-Дори» и маленьким птенцом, случайно, по сучьей, видимо, неосторожности, выпавшим из семейного гнезда, в которое я снова незаметно подложу ее.

Даша

У него ведь шрам на лбу? Странно, раньше как-то этого совсем не замечала. Видимо, сильно не присматривалась или просто не хотела знать, запоминать, вдаваясь в жуткие подробности.

Очень тонкие волосы, словно на голове нестриженный пушок новорожденного ребенка, такой редкий, куцый, молью побитый, щенячий подшерсток. Бог ты мой! Они что, рыжие? Или медные, или красные? Вдобавок — довольно крупные веснушки, как попало разбросанные на ярко-розовых щеках, и безобразные коричневые пятна на толстой шее, еще немного на рыхлых плечах и странно тонких, как для мужчины, предплечьях. Подаюсь лицом к рядом спящему и неосторожно своей голой грудью задеваю его нос. Нет! Он ведь мне не очень нравится, если честно, хотя… Хотя… Хотя… Погоди-ка, погоди-ка… Шлепаю указательным пальцем по своим губам, затем немного отстраняюсь, как будто бы издалека рассматриваю образ, а насладившись внешним видом, снова возвращаюсь и притягиваюсь ближе голым телом к спящему мужчине:

«В общем, так, ничего! Ничего хорошего, естественно! Или все-таки нормально? Ну, не идеально, конечно же! Или… Нет, нет, нет! Он не тот!».

— М-м-м… — он водит кончиком своего носа по теплой и немного влажной коже, а затем оскалившись с какой-то жадностью и силой прикусывает прыгающий перед его носом мой сосок.

— Ай-ай-ай! — ладонями отвешиваю по рыжей морде, а ногами упираюсь гаду в пах. — Больно-о-о-о! Отпусти меня!

— Дашка, заканчивай пялиться. Какого черта? Это очень странно и адски бесит. Рассматриваешь, словно видишь в первый раз. Или ты колдуешь? Привороты шепчешь? — выпустив мою грудь, с шумным выдохом переворачивается на спину. — Ох, е. ать, который час?

— Половина седьмого утра, Карташев, — растирая укушенный сосок, с обидой в своем голосе, произношу. — Я не шептала — больно надо! Просто смотрела на тебя.

— Не выношу, когда ты так делаешь, Дарья. Тебе об этом хорошо известно!

— Ну, извини. Подумаешь! Ведь ты же смотришь на меня! — забрасываю одеяло на свое плечо, скрывая тело от недовольного соседа.

— Чего тебе не спится, киска? — забросив одну руку себе на лоб, зевая, сонно выговаривает вопрос.

— Я уже выспалась, Артем, — прикладываю кулачок ко рту, зубами трогаю свои костяшки, несколько раз провожу рукой по горячим, пружинящим от жара, губам.

— Выспалась? — из-под расслабленной на лбу ладони одним серым глазом рассматривает меня. — Ты спать сюда, что ли, пришла, артистка?

— Нет, конечно. Просто ты спросил…

— Да похрен, Дарья. Такая рань! А-а-а-а! — еще раз сильно зевком растягивает рот.

— Тёма-а-а, а ты подвезешь меня… — рисую пальцем по его губам.

Мужчина застывает с мертвым взглядом и приоткрытым ртом. По-моему, он напрочь забыл, что хотел сейчас сказать. Уж больно заторможенно и очень странно выглядит.

— Тём, — толкаю осторожно в грудь, — ты чего? Что случилось? Тебе плохо?

— Какой сегодня день недели? — не моргая, шепчет. — Даша, какое сегодня число?

— Пятница, — ухмыляюсь, — тринадцатое, как по канону. Я…

Артем подскакивает на кровати. Сдирая с меня одеяло, закрыв свой голый зад мечется по комнате, в поисках какой-нибудь одежды. Он суетится? Дергается, ах как дергается, Карташев Артемий! Ха! Пока он этого не видит, я плотоядно улыбаюсь — похоже у рыжего засранца что-то нехорошее произошло или только-только намечается и, видимо, сегодня гарантированно произойдет.

— Поднимайся! — повернувшись ко мне лицом, как собака, рявкает. — Чего разлеглась как будто бы на пляже жопу греешь?

— Я… — опешив, переспрашиваю. — Не поняла! В чем дело и что это за тон? Две минуты назад ты был спокоен, как удав, сладко зевал, потягивался, разминал конечности, соски мои кусал, ты даже спрашивал, зачем я поднялась в такую рань, ты злился, что мне не спится и я, как дурочка, разглядываю тебя. А сейчас… Как ты со мной разговариваешь? Артем, это очень грубо, — убавляю звук и строю по-кошачьи глазки. — Что с тобой? Странная перемена настроения, к тому же…

— Вставай, кому сказал, — тычет пальцем мне в лицо и, как собаке, отдает команды. — Собирайся и очень быстро. Даша, пожалуйста, не тяни время. Пора!

Я его не узнаю! Мужчина, по всей видимости, после сна взбесился?

— Ты чего? — присаживаюсь на кровати, к груди подтягиваю ноги, дрожащими руками обнимаю свои плечи.

— Поднимайся, Дарья! Я что, не четко произношу слова?

— Прости, пожалуйста, но я не совсем… — не спуская глаз, слежу за его порывистыми движениями. — Что не так? Ты можешь объяснить? Остановись хоть на одну минуту, у меня от твоего мельтешения кружится голова.

Он суетится, бегает по комнате, что-то ищет, рыщет, рычит, а главное, совсем не смотрит на меня. Он меня стыдится? Или боится? Поднимаю руку и пятерней стараюсь распрямить свою густую, сильно завивающуюся копну. Пружинистые пряди не слушаются мягких пальцев, я, как будто подвергая самобичеванию, просто выдираю волосы. Линчую с наслаждением темно-каштановую голову!

— На хрен пошла! Так понятно? — тон просьбы резко изменяет.

Вот же сволочь! Грубиян проклятый!

— Более, чем!

Наверное, для одного утра оскорблений предостаточно? Или еще чего стоит подождать? Задрав подбородок, расправив плечи, выставив не слишком полную грудь вперед, отвернувшись от него, с нескрываемым презрением во взгляде рассматриваю то, что происходит за окном.

— Какого хрена… Да бля-я-я-я же! Даша!

— Ты женат, Артем? — шиплю то, что уже и так понятно. Прямо спрашиваю лишь за тем, чтобы подтвердить свою догадку. — Есть, по всей видимости, по таким себе явным признакам и по быстро изменившемуся тону и довольно странному поведению, законная супруга? Да? Я угадала, все верно поняла? А впрочем, не надо, не объясняй, не утруждайся, пожалуйста. Я сейчас уйду.

— Даша! — с читаемой угрозой в голосе возле моих голых ног кружит. — Зачем сейчас об этом? Господи! Киска, милая, ведь ты же понимаешь… Я просто прошу тебя уйти и все, больше ничего, ничего такого. Ну же, кисонька! Потом созвонимся, встретимся и я заглажу всю вину. Ты будешь не в обиде. Кисуленька? Ну ладно-ладно, тише-тише. Чего надулась, как мышка на крупу. Ну, прости меня. Ты испугалась? Давай-давай, подъем-подъем. Дашенька, ты же…

Довольно, тварь! Теперь я тоже в курсе! Вернее, в своей единственной догадке стопроцентно убеждена! Безусловно! Ему ведь тридцать пять — можно было бы и догадаться, «рыбка»! Артем уверенно и давно женат на чудной милой женщине, которой два раза в неделю, на протяжении уже двух месяцев с завидным постоянством, изменяет? Вот же сучья тварь! Он наставляет своей «любимой», «чудной» женщине со мной, как со случайным и, видимо, дешевым удовольствием, ветвистые рога. Чтобы не накладно было — вертится кобель туда-сюда.