— Что здесь происходит? — тихий мужской голос останавливает ее намерение. — Вы кто?

— Жена ее бывшего кобеля! — без стеснения выплевывает этому охраннику в лицо. — Артем — мой муж и отец моей дочери! — снова орет на меня. — Запомнила, мразь?

— Да, — глотая слезы, не поднимая головы, шепчу. — Извините…

— Вам пора…

Краем глаза замечаю, как этот Слава, по-прежнему не вынимая левой руки из своего кармана, берет разъяренную фурию под локоть и практически тянет на выход.

— Уходите!

— Ты еще кто такой?

— Уходите, пожалуйста.

— Дрянь! На чужих мужиков лезешь? Отольются тебе слезы всех обманутых женщин. Он мой! — орет куда-то вверх, словно своим ором наслаждается. — Отпусти меня! Пусти, сказала!

Слава резко убирает свою руку и пятится назад от вопящей и бьющейся в истерике бабы. Спокойно ждет, пока она уберется из помещения, а затем развернувшись, почти бегом направляется ко мне, с безобразно раскрытым ртом, сползающей по бездушной и холодной стене.

— Даша, что с тобой? Даша…

— Не трогай меня, — выставляю руку, безопасно огораживая себя, опускаю голову и под нос себе одно и то же бормочу. — Не подходи, не приближайся, не смей. Стой, где стоишь! Не трогай…

Даша

Во всем, что со мной происходит, виновата, без сомнений, только я сама. Не хотелось бы именно сейчас перекладывать ответственность на кого-нибудь другого, тем более что ни к чему хорошему излишняя жертвенность сложившегося положения гарантированно не приведет, зато кусать себя я буду больше, сильнее и даже изощреннее. Противоположный по предполагаемому действию произойдет эффект.

— Пожалуйста, если тебя не затруднит простая просьба, то держись от меня подальше, на достаточном для размаха моих легких расстоянии. Так далеко, чтобы я могла полной грудью дышать. Я не нуждаюсь ни в твоем, ни в чьем-либо еще участии и уж, конечно, нет необходимости в жалком, где-то даже унизительном, сочувствии. Ни жалость, ни сопереживание, ни любезно оказываемая помощь, ни щенячий взгляд, ни какие-то дебильно-ванильные слова, еще наигранное сюсюканье, и уж, конечно, ни искусственное дыхание по дедовскому методу «рот в рот» не отвернут то, что уже определенно произошло. Поэтому не стоит проявлять тут благосклонность и строить из себя беспокоящуюся и сострадающую моему состоянию натуру. Отойди, пожалуйста, — не договаривая основную мысль, шиплю. — Туда-туда! Я же не в обмороке, а мое не совсем, возможно, адекватное поведение и жалкие слезы — всего лишь чертов эффект глубокой неожиданности от того, что эта обманутая сволочью жена учудила. Не ожидала я, что женщина с чудесным редким именем Станислава станет лопасти здесь распускать. Так что, давай назад! — сильнее выставляю руку, заставляя отступить его еще, в общей сложности, где-то на полметра. — Назад, назад, назад — кому сказала? Ничего не случилось — все нормально! — не поднимая глаз, негромко и достаточно уверенно произношу. — Все! Забыли о том, что произошло, и о том, чему ты стал случайным свидетелем! Здесь это не обыденность, сегодня просто моя карта неудачно на сукно легла. Телохранитель мне тоже вроде бы не нужен, так что отодвинься на три-четыре шага. И еще, надеюсь, что нет необходимости в донесении до твоего сознания, что этот скандал должен носить отпечаток тотального неразглашения. Просто-таки совершенно секретное событие! Андерстэнд ми? — жду, что он в ответ хотя бы утвердительно кивнет. — Ты меня понял, Слава? Не стоит об этом по смене передавать или шушукаться по коридорам. Больше ничего не будет. Уверена, что эта женщина сюда больше не придет, а с тем козлом у меня связи, к моему огромному сожалению, с очень недавних пор нет. Что смотришь? — бросаю быстрый взгляд на лицо сочувствующего мне мужчины. — Теперь нужно оправдаться и перед тобой, что ли? Письменно или вполне достаточно, если исповедь состоится в устной форме? А кто ты вообще такой?

— Не стоит. Это не мое дело, — со снисходительной улыбкой отвечает. — Успокойся, пожалуйста.

— Вот именно! Хорошо, что мы пришли к консенсусу. Отошел назад! — насупившись, рычу. — Ну-у-у?

Он издевается надо мной? Смеется, что ли? Еще бы! Когда, а самое главное, где такое можно еще увидеть? Две женщины дерутся за одно-единственного дурака в штанах и с эрегированным членом. Или все-таки на лице этого мужчины странный испуг? Он, видимо, распереживался, что не смог бы третьим в нашу связку стать? Все-таки смешанные пары, силы разные, да и мотивация, наверное, не подходит. Мы с Карташевой, по ее очень и очень субъективному мнению, не поделили подающего большие надежды на совместное будущее мужика. Да забирай его себе… Шалава! Так же она меня назвала?

— Все нормально. Уйди и оставь меня. Справлюсь сама. Твоя компания здесь точно не нужна. К тому же моя работа на сегодня — Господи, спасибо, — наконец-то закончена. Будем считать, что последние клиенты урок оплатили в полной мере, но в последний момент передумали и не пришли сюда. Я предположу, что вдвоем охромели на четыре ноги. Надеюсь, что и в этом ты меня поддержишь. И? Чего ты ждешь? Свободен! Я в зрителях на свой приход абсолютно не нуждаюсь. Тем более сейчас хочу переодеться, если ты не возражаешь?

Какой ошеломительный сумбур шиплю!

— Я могу тебе помочь? — присаживается на корточки напротив моего тела, согнутого почти в два раза возле стены. — Давай руку, Даша?

— Ты меня услышал, Славик? В чем дело?

— Никому не расскажу, — спокойно произносит. — Обещаю.

Ну надо же! Может быть, клятву с него взять на всякий случай?

— Все! Благодарю за честность и за обещание. Закрой дверь с той стороны, будь любезен.

— Тебе нужно подняться и пересесть на что-то более теплое. Да вон хотя бы на диван, — направление указывает легким кивком назад. — Давай-давай…

Отрицательно мотаю головой! Господи! Неужели так тяжело понять, что его участие, вернее, некоторое соучастие в неприятном инциденте мне откровенно неприятно. Просто бесит этот спокойный и все знающий тон, это снисхождение в глазах, переживательность за мой зад, наверное, за щеку. Он так внимательно смотрит на меня, словно ищет какой-то дефект развития. Он есть, малыш, — тут ты не ошибся! Гнилая червоточинка даже проявилась! К тому же, чересчур давно.

— Ты не мог бы, — прикрыв веки, шепчу, — просто на фиг удалиться, смыться с горизонта, слиться и оставить меня в покое. Не нуждаюсь в чьей-либо помощи, а вот от тишины и одиночества — мне нужно все хорошо обдумать, не откажусь. Так что, пожалуйста, будь добр, — вскидываю подбородок, резко распахиваю глаза и почти в лицо ему кричу, — оставь меня в покое. Довольно снисхождения!

— Хорошо, — с глубоким вздохом выпрямляет ноги, одернув свои слегка задравшиеся на коленях джинсы, выходит из тренерского помещения, в котором благочестивая жена Артема Карташева преподнесла жалкой танцовщице весьма и весьма поучительный урок.

Прислушиваюсь к чмокающему щелчку дверного замка, затем пару раз приложившись головой о стену, беззвучно, про себя хриплю:

«Не знала, я ничего не знала, не знала… По ее мнению, разве это честно, разве справедливо? Он обманул ее, а наказали не за что меня? Есть в мире хоть какая-то высокая идея? Почему таким, как эта Станислава — все, да еще в избытке, а таким танцовщицам, как я, откровенное ничто, шиш с маслом и без соли? Ни „спасибо“, ни „пожалуйста“, ни „почета“, ни „уважения“ — одни сплошные затрещины и пинки под юркий зад?».

Уткнув лицо в согнутые колени, раскачиваюсь на полу, отстукивая носками какой-то одной лишь мне известный танцевальный такт.

С самого начала ничегошеньки не выходит. Возможно, я неправильно себя веду? Хотя, как знать…

Отец учил меня быть добрее и открытее, но не развязнее, а общительнее; быть чуткой и способной на благожелательный контакт, к тому же, никогда не скрывать своих чувств, прямо говорить о том, что уже есть и чего еще хочу, к чему стремлюсь и что намерена сделать, чтобы достигнуть всего, к чему иду; открыто транслировать свои эмоции и четко считывать людское настроение. Но я ведь так и делаю. Улыбаюсь, когда мне грустно, помогаю, когда хотела бы просто, как люди говорят, с закрытыми глазами на диване плюшевым медведем полежать, прислушиваюсь, удовлетворяю всё, что пожелают, все просьбы и желания окружающих людей. Делаю добро другим, а на сдачу получаю увесистые оплеухи и затрещины, выслушиваю в свою спину, иногда в лицо, жуткие оскорбления и с нескрываемым достоинством ношу от всей души навешанные на мою грудь, как эксклюзивные, очень дорогие ожерелья, скотские и подлые, мерзкие, а иногда и абсолютно противоречивые ярлыки. Я так больше не могу…