Я очень сильно облажалась…

Значит, выкручиваться должна была сама… Я и крутилась, как могла!

— Даш…

Прикрываю мокрые глаза. Зачем он сюда вошел? Я еще не чистая, Горовой! Выйди… Мне нужно смыть трупный запах прошлого, который твой сверхчувствительный нос не выносит.

— Я не закончила, Ярослав. Вожусь слишком долго…

Вернее, это ты слишком рано в ванную зашел, я не успела… Смыться или в свою раковину от проблем залезть.

— Я с тобой. Ты не возражаешь, кумпарсита? — очень нежно прикасается кончиками пальцев правой руки к моим оголенным плечам. — А?

— Нет, конечно, — поворачиваю и опускаю голову, пересушенными от соленой влаги губами трогаю замершие на моей выпуклой ключице мужские пальцы.

Затем разворачиваюсь лицом к Ярославу и взглядом утыкаюсь ему в грудь. Ничего не изменилось, и он по-прежнему одет. Только…

— Я его снял, Даша. Не хочу тебя пугать, но прогресс не настолько шагнул вперед, электроника все еще не терпит воду. Ты как?

Да плевать на это! Его отсутствующая рука абсолютно не заботит меня.

— Можно? — глазами показываю на то, что я хотела бы снять его рубашку.

— Да, — и дополнительно в знак своего согласия, прикрыв веки, покачивает головой. — Пожалуйста…

Старательно и не спеша просовываю каждую маленькую пуговицу в петлицу, проглаживаю ткань, щупаю ее фактуру, всматриваюсь в переплетение нитей — красивый внутренний узор, словно рубашечная кровеносная система, питающая верхнюю одежду; немного поднатужившись, вытягиваю полы из его брюк, провожу пальцами вдоль пояса, специально задевая раскаленную мужскую кожу. Ярослав шипит и… Сразу от меня отходит!

— Я что-то…

— Нет-нет, — сделав шаг вперед, снова возвращается ко мне. — Продолжай, пожалуйста.

Закладываю руки в разворот мужской рубашки, плавно, круговыми движениями подбираюсь к его плечам, царапаю ногтями кожу, добавляю свои губы и лицо. Я трусь о него, словно попрошайничаю ласку. Хочу почувствовать нежность, ощутить внимание и себя, конечно, показать.

Наконец-то освобождаю Ярослава от рубашки, внимательно рассматриваю его тело и тут же опускаю взгляд. У него красивая сильная фигура, рельефный пресс, быстро вздымающаяся грудь и… Три мелких бледно-розовых кратера на левых ребрах. Кончиками пальцев провожу по контуру разломов…

— Это ведь от пуль? — присаживаюсь и к каждому притрагиваюсь губами. Облизываю и запуская кончик языка в искусственные враждебные ложбинки. Раскрытым ртом фиксирую границы шрамов, причмокиваю и отпускаю. — Болит? Болит? Болит? — для каждой раны повторяю. — Как же это вышло, Ярослав?

— Уже нет. Это следы от осколков. Рядом с машиной разорвался снаряд, а бронежилет не выдержал, слегка подвел. Мелочь заскочила под него, а я сразу не заметил, ты знаешь, даже не почувствовал. Уже потом понял, что что-то не то, когда кровь наполнила разгрузку. Вес защиты сильно увеличился, да и в глазах начало темнеть. Не хочу об этом говорить… На хрена я… Неважно! Договорились?

— Угу, — облизываю его сосок и зубами осторожно зажимаю, Ярослав зажмуривается, оскаливает зубы и шипит змеей.

— Д-д-д-даша? — заикаясь, шепчет мне в макушку.

— Угу? — ерзаю щекой и глажу его спину.

— Можно? — правой рукой проводит по позвоночной впадине, кончиками пальцев подбираясь к моим кружевным трусам.

— Конечно, — обнимаю и сильнее прижимаюсь к Ярославу.

Господи! Как он тактичен, внимателен и осторожен. Он абсолютно не спешит, как будто бережет наш первый раз? Первый раз? Смешно, ей-богу. У нас с ним за спиной огромный опыт. В этом я на все сто процентов убеждена. Он был женат, а я была беременна. Так что, мы знакомы с мужской и женской анатомией не понаслышке. Он ведь был восходящей гоночной звездой, а я — лакомым кусочком для потенциальных половых партнеров на многочисленных гастролях. Мы очень взрослые люди, у которых есть, что друг другу в постели показать. Зачем тогда так нежно, чувственно, эмоционально… Он действует со мной так, словно хочет на пожизненное привязать. Приятно, приятно, черт возьми, приятно… Безусловно! С ним и чувственные ласки великолепны. Какой-то юной и неискушенной сучке повезет…

Запускает свои пальцы под толстую эластичную резинку моих трусов, отводит в сторону и стягивает крохотное нижнее белье, опуская его с напряженных ягодиц, полностью оголяет мой зад. Я дергаю ногами, а трусы как будто бы по мановению волшебной палочки или моему желанию побежденным флагом спадают на пол. Переступаю быстро и тут же прижимаюсь к Ярославу.

— Ты такой горячий. Мягкий, слишком нежный, как для взрослого мужчины. Ты…

Такой красивый…

Вода шумит и очень сильно бьет, затем пронзает кожу, прищипывает и кусает нас, немножечко щекочет, а Ярослав настойчиво играет с моим телом. На мне не осталось ни одного уголка и потайного места, в котором бы не побывали его язык, губы и… Руки! У Горового нет большей части левого предплечья. Он, видимо, слегка приврал, когда сказал, что лишен половины верхней конечности. Скорее, четверти — он просто плохо посчитал! У него есть и бицепс, и крайне напряженные мышцы, есть даже острый локоть… Нет кисти и, конечно, пальцев. Но это не мешает Ярославу трогать мое тело, даже обнимать и властно прижимать к себе. Он чересчур подвижен, как для немощного инвалида, разыгрываемого из себя с одной, по-видимому, лишь глупой целью потешить скучающую публику зевак.

— Я уже чистая? — прижавшись спиной к нему, шепчу. — Не воняю прошлым. Что там с обонянием, товарищ? А с дыханием? Нос разложило? Все хорошо?

— Не совсем, — ухмыляется. — Немного лучше, но неидеально, кумпарсита.

Вот же козел! Видимо, бестактность и нахальство — его второе имя.

— Что это значит? — забрасываю голову ему на плечо и рассматриваю уже известные мне родинки на его щеке. Обрисовываю ногтем каждую, но губами трогаю только избранную. Одну! Слишком темную и крупную. Похоже, это их богиня, величественная родинка на мужской рельефной скуле!

— Это означает, что ты новый запах не приобрела, кумпарсита.

— Не понимаю, — ерзаю, то и дело губами задевая крупное пятно. — Теперь твоя очередь, что ли, метить территорию, герой?

— Ты мной не пахнешь, — обняв меня калеченной рукой, другой сжимает поочередно слишком возбужденную грудь. Вздрагиваю, сильнее прогибаюсь в пояснице и подставляю своих крошек для его ласк.

— Еще…

Он их не трет и не щипает, не стискивает и не выкручивает… Он, действительно, меня ласкает. Господи! Закатываю глаза и вслух несу:

— За что?

Слышу, как он прыскает и ухмыляется.

— Наверное, идем в кровать?

Чего?

— В кровать? — выкручиваюсь, освобождаюсь от тисков и разворачиваюсь к нему лицом. Опускаю свою руку и прикасаюсь к члену Ярослава, который довольно продолжительное время… Стоит и чего-то ждет. Вот это выдержка у обоих! Настойчивость той самой плоти, ее напор, а также силу, твердость, желание и небольшой скулеж я ощущала на всем протяжении нашего совместного купания. Обхватываю ствол рукой, осторожно сжимаю и несколько раз провожу вдоль него. Тепло… Очень горячо!

— Ты большой…

— Дашка, идем в кровать, — сбивая свое дыхание, сипит мне в ухо. — Я тебя хочу.

— Хочешь? — зажмурив глаза, переспрашиваю, словно дополнительный комплимент на свою отзывчивость прошу.

— Хочу…

Да мы бесстыжие, нахальные и наглые, абсолютно бесцеремонные и раскрепощенные… При свете дня курсируем по этой комнате в чем мать нас родила. Кусаемся, целуемся, толкаемся, ласкаемся, рычим, шипим, хрипим и стонем… И чем-то «нехорошим» занимаемся!

Когда в последний раз мне было хорошо? Гм! Надо подумать. Трудно вспомнить, если честно. Как-то этот месяц абсолютно не задался. То разоблачения, то склоки, то драки, то призраки давно забытого прошлого, то взбесившиеся обманутые жены, то обиженные бывшие парни, то новые знакомства и свидания «по-взрослому». А тут, пожалуйста…

Ярослав прокладывает неспешную дорожку поцелуев от шеи к моей груди, прихватывает то правый, то левый сосок, отстраняется, потом чему-то улыбается, дует на кожу. Наслаждается, подлец? Или метит? Что его так веселит?