— Я сделала аборт, мамуля…
Дашка встала ровным столбиком в девять месяцев. И здесь детка стремилась к исключительному первенству! Три месяца до годика, а она уже нетерпеливо топочет в своем манежике, переступая с ноги на ногу. Но ее первые шаги в свободном пространстве были тяжелы. Шаг вперед — незамедлительный шлепок мягкого места об пол. Тяжелейший подъем со стариковским кряхтением, капающие слюни на пол, сопение и снова вертикальное пошатывающееся положение моей малышки.
Шаг! Падение! Подъем!
Шаг! Падение! Подъем!
Мы специально расходились с Лешкой по сторонам и приманивали к себе Дашу какой-нибудь ее любимой игрушкой. Она терялась, как мелкий ослик, стопорясь на перепутье: то ли ей следовать за пищащим арбузным мячиком, то ли штурмовать бастион за дребезжащую пластиковую веточку рябины.
«Что это такое?» — Алексей прокручивал в своих больших руках мелкую погремушку.
«Какая разница?» — смеялась я.
«Она продалась за какую-то дребезжащую фигню, словно…» — муж подкатывал глаза и тщательно подбирал слова, потому что дочь прислушивалась к каждому звуку, который он издавал. — «Моя рыбка внимательно слушает меня? Смотри-смотри, я интересен этой цыпочке!» — он трогал ее за щечку и прикладывался поцелуем к теплому лобику ребенка. — «Слушай папу и будешь всегда счастливой и под надежной защитой, моя золотая рыбка! Папа плохого доченьке не посоветует! Оля, дай мне что-нибудь другое, будь добра. Мне кажется, я обманываю маленькую женщину, предлагая жалкую плату за ее драгоценные шажочки…».
Дашка смешно подкатывала глазки, затем сводила их к носику и не дыша следила за тем, что он делал. Внимательно смотрела, ярко улыбалась, млела от отцовской ласки, завороженно слушала и неуверенными шагами направлялась всегда к Алексею, какую бы игрушку он не брал. Она любила его!
Мой Алеша, ее отец — первая безусловная любовь дочери! Первая и незыблемая… Любовь к мужу, несомненно, займет почетный статус, но, увы, по порядковому номеру — лишь второй!
Чтобы наладить ее неуверенную походку, старые люди порекомендовали нам провести так называемый обряд «зарубания пут» перед ее следующим неумелым шагом.
«Звучит не очень, одалиска!» — страдал Смирнов. — «Как бы не вырубить чего другого. Дикость какая-то, словно мы с тобой язычники. И потом, да пусть шлепается и побольше. Больше шишек — богаче, ярче опыт! Все равно ведь ко мне на руки идет и жалуется на „бо-бо“. А за мной такое не забудется, я уж обязательно пожалею мою доченьку и приложу себя к ней, как лист декоративного подорожника. Но! Но не без лечебных способностей. Так что, меня абсолютно все устраивает, пока она по-голубиному воркует рядышком со мной…».
«Перестань, Алешка!» — запрокинув голову, смеялась я.
Необходимо было перерезать воображаемые путы карапузу, который только-только или в очередной неумелый раз собирался сделать свой первый шаг. Возможно, это уберет неловкость и подтолкнет малыша к новым свершениям и сделает тверже его шаг. Помню, как муж неспешно прокручивал в руках нож, иногда загонял острие себе под ногти, громко шипел и тихо матерился, потом ухмылялся и почесывал рукояткой сильно заросший затылок.
«Я не уверен в этом, одалиска!» — ворчал Смирнов, пока рыбка собиралась с духом, чтобы встать на ножки.
«Зато я уверена, Алеша. Давай!» — кивнула головой, выдавая отмашку мужу на «отрезание» проблем с первыми шагами Даши…
— Аборт? — приставив кулаки ко рту, через зубы произношу.
— Прости, пожалуйста, — пищит рыбка.
— Ярослав знает? — отнимаю руки и прикладываю вспотевшие, но как будто ледяные, ладони к раскаленной коже своего лба, медленно прикрываю глаза и вместе с этим болезненно жмурюсь. Мигрень так не вовремя пришла! У меня сумасшедшим образом раскалывается чугунная от нехорошей информации голова, а немногочисленные мысли разбегаются кто куда и не желают меня слушать.
— Нет, не знает! — Даша поднимается и, слегка пошатываясь, отходит в сторону, там жалко забивается спиной в темный угол и выставляет руки по бокам от себя.
— Когда? — сквозь зубы задаю вопрос.
— Ма-ма… — скулит и крутит нервно головой.
— Когда? — слегка повысив децибелы, еще раз спрашиваю.
— Это не от Ярослава, мама. Ребенок не от мужа, а от другого мужчины. Это было давно! Очень! Но такое впечатление, что два дня назад, — гнилостно, нехорошо хихикает. Я бросаю на нее злобный взгляд, дочь со странным хохотом сразу замолкает. Но ненадолго, а лишь затем, чтобы потом кое-что еще сказать. — Никак внутри меня тот разрыв не заживет. Все кровоточит, кровоточит… Он меня просто убивает! А я проживаю этот чертов эпизод каждый божий день на протяжении нескольких лет, корчась от несуществующих фантомных болей. Понимаешь, что это такое?
Не хочу про это знать! Это неспокойная совесть каленым железом выжигает изнутри. Она себя жалеет, плачет о потере и продолжает щедро потчевать собой то, что надо бы оставить в прошлом и на что смотреть, как на обыкновенный негативный опыт и не более того. А впрочем, я этого не знаю. До абортов ни с одним из своих мужчин я ни разу не дошла. Наверное, я слаба эмоционально или недоразвита физически. Однако, будучи беременной от страдающего наваждениями неуравновешенного мужика, я не посмела сделать что-то гадское с собой. Ярость пробудилась намного позже, когда я случайно встретила вторую, но первую законную, пассию больного идиота и не где-нибудь, а в одной предродовой палате при задрипанной больнице. Его официальная жена в те страшные, а для кого-то последние сутки, рожала вместе со мной…
— Когда? — охрипшим голосом произношу.
— Четырнадцать лет назад. Помнишь…
«Еще бы! Ха!» — откидываю голову и громко хмыкаю.
Рыбке было восемнадцать лет! Уму непостижимо. Такая информация вряд ли быстро переварится и уложится в моей голове. Сейчас могу сказать лишь, что я прекрасно помню, как Даша резко исчезла из поля видимости родительских радаров, правда, перед этим предупредив нас, что едет за город со своим неизвестным кавалером, с которым у нее были чересчур серьезные отношения. Даша, видимо, любила того парня, а он подло обманул ее. Мотивы, чувства, действия, на самом деле, больше не важны. Есть нехороший результат и такие же последствия от ее поступка. Ее ребенку было бы четырнадцать лет, а сама она, возможно, беременна была бы уже вторым или третьим чудом от Ярослава, а не изливала душу в этой странно неуютной детской комнате, стоя как будто на коленях передо мной.
Дочь тогда надолго пропала из виду, но почти каждый час звонила. Тихим голосом спрашивала, как у нас дела, и шептала о том, что у нее все замечательно. У меня хорошо отложилось в памяти, как в один момент Дарья с каким-то вымученным стоном прошептала в трубку:
«Родители, я вас так люблю!»;
а потом жалобно добавила:
«Простите меня!»
и прервала вызов.
Она как сквозь землю провалилась, скрылась из виду, такое впечатление, что сгинула, а потом каким-то боком всплыла под крылом у… Сергея! Сейчас анализирую и понимаю, что:
«Это все неправда и этого не может быть!».
Брат Алеши что-то знал? Или потакал мерзавке? Он помогал, пока мы тешили друг друга мыслями о светлом будущем для дочки? Она коверкала его, а Сережа об этом знал? Или он ее заставил, обозначив процедуру, как единственно выгодную операцию для малышки в тот момент? Аборт, по-видимому, был неудачным и поэтому с детьми у нее теперь ничего не получается:
«Плохой, по-видимому, был расчет, Сергей?».
— Ты была беременна?
— Прости меня, — она сползает вниз по стене и как будто утыкается выпуклыми коленными чашками мне в лицо.
— Ты была беременна, Даша? — шепчу, вглядываясь в ее лицо.
— Да! — сглатывает и опускает голову.
— А сейчас…
— Не выходит! — рыбка горько всхлипывает и упирается лбом в свои согнутые колени, Даша несколько раз прикладывается головой о ноги, ощутимо вздрагивает, но слабо причитает. — Мое на-ка-за-ние! Ма-ма…
Она так похожа на меня. Безусловно, в Дарье есть черты Алешки и его матери, но по характеру рыбка — похоже, стопроцентная Климова, нехорошая копия меня и моего отца. Как мы порой безжалостны к себе, а не только к окружающим нас людям. Мы по-плохому упрямые и по-хорошему настойчивые. Привыкли настаивать на своем и не довольствоваться полумерами. Возможно, фамилия — наш злой рок, постоянный и невыгодный попутчик на том пути, на протяжении которого мы встречаемся с обыкновенными, слегка зашоренными людьми.
