Ей всегда нравились танцы, еще с рождения, как говорят, с пеленок. Она кивала головкой, лежа в своей прогулочной коляске, если слышала рядом с собой музыку. Ритмично сжимала-разжимала пухленький кулачок, покачивая тельцем. Почти всегда улыбалась и временами подпевала. После того, как Дарья наконец-то сделала свои первые уверенные движения в строго вертикальном положении, она стала усиленно тренировать так называемый танцевальный легкий шаг. Я поощряла ее, вспоминая собственную мать. Но между нами было все-таки различие. Дашка — это рвение, титанический труд, несгибаемая целеустремленность, настроенность на «исключительно успех» и, естественно, врожденный талант, а я… Я обыкновенная характерная девчонка с нереализованными амбициями, пляшущая босиком, в монетками обвешанном цветастом лифе и длинной юбке из такого же фатина, на радость улюлюкающей, как правило, подвыпившей толпе. Моя танцевальная карьера, к сожалению, не сложилась и в гору не пошла. Зато дочь в профессиональном мире латиноамериканских танцев с последующим упором в ее любимую «аргентину» основательно зарекомендовала себя. Мы помогали ей, по крайней мере, старались не мешать ее не просто увлечению. Спонсировали все, на что она указывала пальцем, держали руку на пульсе расписания соревнований, сопровождали и поддерживали на турнирах всех мастей и рангов. Мы болели за Дашкин успех семьей!

Соревнования? Пожалуйста, всегда было готово разрешение от родителей. Индивидуальный пошив костюмов? Я возила Дарью на примерку и даже вмешивалась в творческий процесс с рекомендациями о том, где какой вырез хотела бы оставить, а какой настоятельно попросила бы зашить. Кому все это было больше нужно? Мне или Даше? Кто гнался за победой в мире жесткой конкуренции и ранней пенсии где-то в районе тридцати трех лет?

— Что мне делать, мамочка? — спрашивает рыбка.

Не знаю! Ничего уже не поделать, так жестоко распорядилась, видимо, сама судьба.

— Да-ша… — катаю ее имя по слогам, но с каким-либо советом пока все же не спешу встревать.

— Ярослав выбрал девочку, — икая, произносит дочь. — Он держал ее на своих коленях, смеялся, шутил и развлекал маленького ребенка, словно был с ней знаком до этой встречи, зато я, женщина, как будто будущая мать, застыла, словно изваяние. Ни «да», ни «нет» не в состоянии была произнести, зато устойчивой картинкой транслировалась вся моя никчемная жизнь. Если Ярослав решить взять ее…

— Это будет замечательно, рыбка! — на автомате отвечаю. — Правда, я считала, что в таких вопросах всегда решают двое. Ты специально самоустраняешься от выбора? Вы поругались с мужем?

— Я не знаю. Замечательно? Мам, что тут замечательного? Я совсем не понимаю, — Даша всхлипывает, шмыгает носом и рукой вытирает безобразно вытекающие сопли. — Да я и не знаю, что ему сказать. Если заору от подобия вынужденной радости, он сразу же почувствует фальш, потому что мне невесело, ма. А если откажу, надую губы, стану в позу, то значит обреку…

— Девочка… — мечтательно произношу. — А как ее зовут?

— Не знаю! — грубо отрезает. — Абсолютно все равно!

— Что у вас случилось, Даша, кроме…

— Ничего! — она подскакивает и проходит мимо меня по направлению к двери. — Я, видимо, фригидна в тонких вопросах детворы. Сердцем огрубела, а мозгами охладела, или чувствительна к такому и вовсе не была. Здесь, — дочь указывает пальцем на свой лоб, — лишь тонкий расчет и откровенная похоть, когда нахожусь наедине с мужем. Думаю, о другом. Мне тяжело смириться с тем, чего себя непредусмотрительно лишила. А теперь вынуждена жалкой шавкой побираться по приютам, подыскивая что-то «оригинальное», «близкое» или «знакомое». Это живые дети, а мы выбираем их, словно примеряем на себя фасон. И потом, все-все-все, все наше окружение, родственники, друзья, коллеги будут знать, что внезапно появившийся ребенок не родной. Начнут тыкать в него пальцем, искать какие-нибудь изъяны — раз был брошен на попечение государства, значит, нездоровый, вероятно, неизлечимо больной; станут сочувствовать «бедненьким, несчастненьким» родителям. Скажи, мама, как можно, например, сопереживать мне? Это кара, кара, кара… Я заслужила! Мне нельзя иметь детей! Видимо, это мой рок!

— И что? Пусть говорят, злословят, если нечем больше заняться. Пусть тычут, Даша. Тычут в спину, но не в лицо, а это значит, что ты впереди, как минимум на несколько шагов ближе к своей цели. Куда ты? — провожая взглядом, пытаясь слабо улыбнуться, напоследок спрашиваю у нее.

— Хочу умыться.

— Я что-то не то сказала, рыбка? Ты, видимо, ждала другого, но я разочаровала тебя, — хмыкаю. — Мне жаль. Но я не знаю, что тебе сказать. Ты так и не отважилась на вопрос, Дари-Дори.

— Вопрос? Какой? По-моему, мы поговорили или попытались. Я останусь на ночь здесь, если вы не возражаете.

— Нет, конечно. Но там Ярослав…

На последнее замечание Даша глубоко вздыхает, но не останавливается рядом со мной и ничего конкретного не предлагает. Оттолкнувшись руками от матраса, я распрямляю свои ноги и поворачиваюсь к ее вытянутой спинке лицом.

— Я думаю, что ты приехала за советом, Даша. Мы не закончили, детка. Остановись, пожалуйста.

Она поворачивает голову и искоса посматривает на меня.

— Я слушаю тебя! — выставляю подбородок, растягиваю рот в кривой улыбке и терпеливо жду.

Дочь сохраняет молчание, лишь вполоборота водит взглядом и шумно сопит.

— Мне согласиться с Ярославом? — тихо произносит.

По-моему, она обманывает или страшно ошибается в выборе насущного вопроса. Не то, не то, не то…

— Не знаю, — на это мягко и очень кратко отвечаю.

— Мама! — Даша все же поворачивается ко мне и всем видом выказывает нетерпение и даже некоторую злость.

— Ты не спросила моего мнения четырнадцать лет назад, рыбка. Потому, что не нуждалась в этом? Потому, что мы тебя с отцом достали? Потому, что тебя принудили сделать то, что ты с собою натворила? М? Ты приняла тяжелое самостоятельное решение, не посоветовавшись со мной. А сейчас… — начинаю заводиться, а каждое «потому, что» голосом особо выделяю и подчеркиваю непроизносимую запятую.

— Я тогда ошиблась, мама! — шепчет, глядя мне в лицо. — Сильно и жестоко! Прости, пожалуйста. Я сожалею…

Ну что ж, я очень рада, что хотя бы сейчас она это понимает.

— Не доверяла нам? В чем дело?

— Мам…

— Мы с отцом чем-то обидели тебя? Или…

— Он ушел! — она прикрывает лицо ладошками, смешно зажимая между их ребрами маленький кончик влажного блестящего от слез носа.

— Кто он?

Хотя бы сейчас я хотела познакомиться, пусть и нехорошим образом и не при тех обстоятельствах, с мужчиной, который сумел тогда очаровать собой Дашу.

— Его зовут Карим Назин. Он старше меня на три года. Ты знаешь, — Дарья опускает взгляд, смотрит в пол и топчется на месте, — я очень рада, что он оказался не тем. Рада, что он не мой Ярослав…

Дочь мягко и пространно, даже глупо рассуждает, медленно водит из стороны в сторону головой, даже улыбается, а за ее спиной через слегка приоткрытую дверь я замечаю образ любимого давно знакомого мне человека, чье сильное и волевое лицо искорежено жуткой гримасой ярости и ненависти. Кто же он такой? Я не узнаю в огромной мужской фигуре своего Алешу. Смирнов почти не дышит, а молча, исподлобья, насупив свои брови, скрежеща зубами рассматривает тонкую фигуру нашей девочки. Отец мысленно ругает свое дитя! И готовится ее убить…

— Как ты могла? — шипит Смирнов.

Дарья вздрагивает и зажмуривается, при этом вся сжимается вперед и становится как будто еще ниже ростом.

— Папочка, — пищит, подавшись на меня вперед. — М-м-м-м…

Он все слышал, а мы с ней две недоразвитые дурехи. Я что-то как-то проверяла, периодически оборачиваясь назад. Забыла, «глупенькая одалиска», что это же его дом! Смирнов — полноправный хозяин и семьянин. Здесь нет закрытых дверей для него. Особенно, когда речь заходит о его любимых дочках. Он слышал… Все! Я в этом абсолютно уверена.

— Причина! — Алеша выкрикивает то, что я спросить у Даши не решилась. — Причина у твоего недоразвитого поступка есть? Только…