Проявленная им слабость стала сигналом другим племенам, и на территорию клана начались весьма активные посягательства. Воины отважно защищали свои земли и находящиеся на них богатства, однако годами это продолжаться не могло. Вместе с потерями, копившимися со временем, росло и недовольство всей складывающейся по кусочкам ситуацией.

Внутри появилось несколько котов, считающих, что предводителю пора сложить свои полномочия. Это только усилило подозрения Ри’Хана, и, когда его первый помощник Дар’Кар, или Громкий Коготь, сказал ему об этом напрямую (смена мест), предводитель лично решил заручиться поддержкой людей.

Конечно, даже им он не мог довериться, однако посчитал, что нанятые для охраны головорезы помогут обезопасить лес от бывших друзей, ставших неприятелями.

Ри’Хан окружил всё вооруженной охраной: лес, лагерь, даже к своим детям, ведущим спокойную деятельность, он приставил по телохранителю. Этой участи избежали лишь Дар’Лан и Хо’Гель, а тяжелее всего пришлось юной А’Доре, ведь к ней был практически круглосуточно приставлен вечно хмурый и молчаливый человек, без каких-либо эмоций отдёргивающий её от активных занятий.

Да, это был Норико. Юная кошка поначалу совсем не желала находиться рядом с ним, искренне просила, чтобы с ней был кто-то из племени, однако отец оставался непреклонен. Со временем Роза даже свыклась с таким бытием, и, казалось, что всё понемногу начало налаживаться.

Но тут среди ясного неба грянул гром. Те самые недовольные, заручившись поддержкой некоторых наёмников, решились на радикальные действия. В лагере вспыхнуло восстание. Вспыхнуло огнём, расползлось по деревьям, разлилось брызгами крови.

Братоубийственный бунт пожирал клан изнутри, и всё племя раскололось на две части. Некоторые бежали, другие остались сражаться во имя своего дома, но силы явно были неравны. Хуже всего оказалось то, что во главе всего кошмара, обрушившегося, как камнепад на головы, стоял никто иной, как первый помощник Дар’Кар.

Сам повелитель, как и его преданные воины, свирепо защищал своё племя и своих детей несмотря на то, что сил в нём было не так много, как раньше. Он находился в шатре на вершине одного из высоких деревьев, старался помогать своим воинам с высоты, однако внутри внезапно объявился Дар’Кар.

Его бурая шерсть была окрашена кровью, во взгляде металось что-то между усталостью и злобой, тяжёлое дыхание хрипело болью от ранений. Между ним и Ри’Ханом не прозвучало ни единого слова: оба и так знали, кто из них и по какой причине там находился.

Дар’Кар был славным воином, однако душу его медленно поглощала тьма. В какой-то момент от присущей ему рыцарской чести не осталось и следа, он стал лжив и алчен, стал замыливать предводителю глаза. Быть может, сам понимал, что пришёл в дом для совершения ужасного греха, который невозможно было искупить, но в котором он сам, поглощённый жаждой власти, видел спасение себя и всего племени.

Ри’Хан же знал, что некогда его ближайший соратник ждёт лишь одного — его смерти. Без предводителя, каким бы сильным не было племя, оно существовать не может. Однажды ему лично пришлось бы добровольно сложить полномочия, однако прямо сейчас не было того, кому можно было передать бразды. Дар’Кар был силён, но его алчность и желание потакать собственным амбициям, не заботясь ни о чём другом, совершенно не делали из него подходящей кандидатуры.

Он пришёл убить его, забрать власть силой, и Ри’Хан готовился схлестнуться с ним лицом к лицу. Однако, как оказалось, тот пришёл не за ним.

Юная А’Дора была здесь же. Пряталась за баррикадой, сделанной из мебели и подручных предметов. Царившие вокруг огонь, дым и кровавый дождь пугали юную леди едва ли не до потери сознания. Она сидела за грудой мебели, поджав уши и закрыв глаза. Ей слышался хрип отца, выкрики людей и котов, находящихся внизу. Их последние, болезненные стоны. Не хотелось верить, что прямо там, буквально в паре десятков метров, в своём кровожадном танце пирует смерть. Ведь только что все они разговаривали и веселились, и вот их уже нет.

А затем с грохотом отворилась дверь. Она на миг приоткрыла глаза, и тут же они расширились до размера баганских монет. В дверях стоял тот, кто учинил весь этот происходящий кошмар, держа в руках нечто, похожее на круглый амулет. Он выставил его впереди себя, направив на укрытие Розы. Та от испуга зажмурила глаза, не в силах кричать, а затем… А затем раздался гулкий удар.

А’Дора открыла глаза и увидела, как отец разломленным луком пытается раз за разом ударить своего бывшего помощника, но тот, имея явное преимущество в силе, ловко уходил в сторону, а затем сам контратаковал.

Голыми лапами он выдернул обломки лука и отшвырнул их в сторону. Секунда, и они уже сцепились, как дикие звери. Оба покрытые кровью, израненные и тяжело дышащие, они царапали друг друга, падали и поднимались, наносили друг другу мощные удары и всё равно продолжали сражаться.

Однако Ри’Хан стал слабеть раньше. Подлая подножка, миг промедления, и точный удар в челюсть выбил его из равновесия. Он стойко выдержал, но понял, что долго сопротивляться не сможет.

И тут в комнате возник человек! Тот самый наёмник, островитянин Норико, что защищал юную А’Дору всё это время. Секундой ранее предводитель видел, как бегущий к палатке Норико спихнул с верёвочного моста, соединяющего два крупных дерева, другого нападавшего. В его голове возник один единственный приказ.

— Хватай Дору и беги!!! — проорал он, хрипя.

Тот мешкать не стал. Ворвавшись в комнату, он оттолкнул Дар’Кара, схватил юную кошку за руку и будто сокол выпорхнул на улицу. Израненный палач попытался перекрыть им путь к побегу, но тот взмахнул обнажённой катаной, опалив болью его лапу, и умчался прочь.

А’Дора едва ли поспевала за Норико. Ей не хотелось верить, что всё это происходит. Весь её небольшой рай, наполненный любовью, заботой и мечтами о прекрасном будущем, рушился на глазах. Лес пылал злобным огнём. Иглы жестокого металлического звона кололи слух, а в голове эхом отзывалось одно единственное слово. Крик отца:

— Беги!.. Беги… Беги…

***

— Беги!… Беги… Беги…

Тлеющие огоньки костра, лёгкий горелый запашок, улавливаемый дыханием — то, что должно было успокаивать, заставляло её вспоминать. Вспоминать то, как вспыхнуло восстание, как пришлось бежать, и как в последний раз она услышала голос отца. Для А’Доры, ушедшей вместе с Норико за тысячи километров прочь от того леса в места, где их никто и ни за что не решиться искать, эта картина стала кошмаром, периодически являющимся ей и терзающим разум, словно колючая терновая ветвь.

Её имя осталось там же в прошлом. Чтобы не выдать себя, она назвалась Розой. Крайне распространённое женское имя, носимое повсеместно. Оно напоминало ей племенное, данное отцом. Служило, надеждой на то, что хорошие времена придут, что всё станет, как раньше, или даже лучше. А вот имя А’Дора она предпочитала не вспоминать.

Она смотрела на огонь, пыталась отвлечься, но мрачные мысли преследовали её. Не помогало ничего: ни пение птиц, ни наблюдение за затухающим бытом лагеря. И вдруг тлеющие угольки разгорелись с новой силой. Она обернулась и увидела, как рядом с ней присела Марисса. С её ладоней сорвались тонкие струйки пламени, устремившиеся к пеплу и заставившие его воспылать вновь.

— Ух ты, как это у тебя так красиво получилось? — восхищённо удивилась Роза.

— Ты никогда не видела, чтобы я колдовала? — поинтересовалась с улыбкой демонокровная, а затем горизонтально поднесла ладонь к своему лицу, легонько дунула, и по ней прокатились восемь небольших огоньков, закружившись в лёгком танце и формируя кольцо, которое затем изящным движением проплыло до запястья девушки и зафиксировалось там, как браслет.

— Ва-а-а-ау, — протянула Роза. — Это… так красиво… — Марисса в ответ лишь одарила ту очаровательной улыбкой.

— Ты ведь и сама умеешь колдовать, — напомнила ей демонокровная.

— Умею, — согласилась Роза, коротко кивнув. — Но не так хорошо, — грустные нотки прозвучали в голосе. Некши опять отвернулась к огню, задумавшись о чём-то своём. Марисса проследила за её взглядом и произнесла: