— Этап осуществления пророчества? — припоминаю я.

— Самоосуществления пророчества. Евреи верили в рассеяние, поэтому отправились в него. Развился особый тип сознания народа в изгнании. Жили на чемоданах. Кочевали между Ближним Востоком и западом. Вкладывались в знания и золото — в то, что легче всего забрать с собой в дальнейший путь. В Европе занимали ниши, которые добровольно освободили ударившиеся в аскезу христиане. Торговлю, ростовщичество и заботу о теле. Стали посредниками между востоком и западом, не только занимаясь торговлей между ними, но и аккумулируя философские идеи обоих культурных полюсов. Арабская цивилизация, кстати, тогда в научном плане была сильно продвинутее, чем Европа, помешавшаяся на религиозной аскезе. Эти многообразные философские влияния и породили апгрейд иудаизма, который уже не удовлетворял интеллектуальные запросы иудейских элит. Это обновление получило название «каббала». Устная тора, аристотелизм и платонизм перемешались с гностицизмом и исламским суфизмом.

— Что же в этой каббале такого, что ее используют тайные общества? — осторожненько уточняю у собеседника.

— В ней силен игровой элемент, — Рудольф снова заливается своим специфическим смехом. — Согласно каббале, бог создал Вселенную, используя десять цифр и двадцать две буквы еврейского алфавита. Сами понимаете, какой отличный фундамент для игр ума. Используя данную теорию, каббалисты высчитывали тайные послания в тексте Торы, а еще выясняли все возможные имена бога, которые точно не знает никто кроме иудейского первосвященника.

— Чем-то это похоже на программирование, — задумчиво замечаю я. — Написание мира с помощью букв и цифр. Надо под этим ракурсом пересмотреть «Матрицу». Уверена, откроются новые смыслы.

— Именно, Грушенька. Быстро схватываете суть. Совершенно неудивительно, что каббалу взяли на карандаш всевозможные масоны.

— Простите за вопрос. Вы еврей? — уточняю я.

— Нет, — смеется Рудольф, — мой интерес сугубо прагматичный. Пытаюсь использовать каббалу для игры на бирже. Графики, знаете ли, ходят совершенно не стохастически, а очень даже специфически.

— Я в этом ничего не понимаю, — пожимаю я плечом.

— Смысл в том, что каббалисты очень внимательно относятся к числам.

— К датам тоже? Например, к 21 декабря 2012, на которое пророчат всевозможные апокалипсисы?

— Именно про эту дату не могу ничего сказать. Но да, каббала учит, что всему свое время. И каждое дело лучше сверять с каббалистическим календарем.

С тревогой посматриваю в надвигающиеся сумерки.

— Спасибо за ликбез, Рудольф. Очень интересно, но боюсь, что мне пора. Как-то быстро темнеет.

— Могу пригласить вас в гости, — задорно комментирует мужчина. — Вообще, мы залезли в какие-то дебри. Главная мораль, которую я пытался донести — не бойтесь красок, Груша! Избегать соблазнов — это добровольно раскрашивать мир в черно-белый цвет. Жизнь коротка. Никогда не знаешь, где Аннушка разлила масло.

— Я подумаю над этим, — вежливо заверяю я, вставая со скамейки, — простите, но от приглашения откажусь.

Быстро распрощавшись с новым знакомым, бодрым шагом направляюсь к метро.

Перед сном фыркаю, вспоминая приглашение Рудольфа. Маргарита все-таки была отчаянной женщиной, я бы побоялась лететь куда-то к черту на кулички. Не успеваю додумать эту мысль, падаю в тревожный сон.

Сначала парю на метле над Москвой. Потом проваливаюсь в матрицу, где встречаю Глеба. Всю ночь мы убегаем от агентов Смитов. Пробуем переписать мировую программу. Потом внезапно занимаемся жарким сексом. До рассвета горю в огне.

Аграфена

Сижу в темном зале кинотеатра и смотрю на экранные страсти. С моей стороны был очень опрометчивым выбор французского фильма. Чувствую напряжение, исходящее от моего соседа. И это жутко пугает. Не понимаю, почему я сегодня все не отменила. Нужно уже учиться говорить людям «нет».

Бобрешов явно распалился от откровенных сцен. У меня же они не пробуждают никаких эмоций, кроме возрастающего чувства неловкости.

Рука Степана сползает на мое колено. Успеваю порадоваться, что догадалась надеть джинсы. Сдвигаю ноги в противоположном от своего спутника направлении. Намек понят, рука пропадает.

Кино больше не вижу. Сижу и думаю о жизни. Что вообще мне надо? Степан хороший парень. Идеально мне подходит. Почему девушкам обязательно необходима любовь? И что такое эта любовь. Когда он крадет твое дыхание?

Ага. Крадет дыхание. Пару месяцев. Потом бездыханную выбрасывает на берег необитаемого острова. И ты медленно задыхаешься, как рыба без воды.

А с Бобрешовым была бы целая жизнь. Он похож на меня, с ним спокойно. Без потрясений и бурь. Поворачиваю голову, смотрю на профиль. Нет. Целая жизнь будет пыткой.

Хочу хотя бы один живительный глоток, пусть дальше будет жажда. Главное, глоток сейчас, жажда потом.

Выходим из «Ролана». Думаю, надо бы сказать Бобрешову, что мы должны поставить встречи на паузу. Но трусливо выдаю другое:

— Степ, я не пойду с тобой до метро. Хочу остаться здесь, погулять.

Он наклоняется и невинно целует меня на прощание. И я трусливо не возражаю. Какое-то нелепое чувство вины за недавнюю холодность в кинотеатре.

Иду к ближайшей шаурмичной и покупаю лаваш для уток.

Нападение происходит внезапно. Сильное тело впечатывает меня в холодную бетонную стену. Мягкие губы впиваются в мои, язык раздвигает зубы и властно протискивается в мой рот. Тело узнает Князева раньше, чем это делает разум. Каждая клеточка требовательно ноет, меня бьет мелкая дрожь. Лаваш падает на землю. Мои руки обвивают шею. Пальцы запутываются в волосах на затылке.

Мой первый взрослый поцелуй обжигает и туманит голову. Почему меня раньше так никто не целовал? Потому что я всегда предпочитала хороших мальчиков, а Глеб плохой. От таких как Князев я держалась подальше. И правильно делала. Только подошла ближе и уже погибаю.

Поцелуй прерывается также резко, как начался. Глеб отрывается от моих губ и выдыхает в них вопрос:

— Ты целовалась с ним в кинотеатре?

Готова застонать от разочарования. Но просто отрицательно качаю головой.

Князев тут же отстраняется от меня. Смотрит растерянно потемневшим взглядом. Дышит тяжело и теребит рукой волосы.

— Прости. Я сам не знаю, что творю, — наклоняется и поднимает мой лаваш, — нужно его выбросить, я куплю тебе новый.

— Не надо, я хотела покормить уток.

Нервно вырываю лепешку. Не глядя на Глеба иду к пруду. Руки дрожат, мышцы жутко напряжены. Зла на Князева безмерно за неслучившееся. Хочется развернуться и накинуться на него с кулаками.

Подхожу к воде. Начинаю отщипывать кусочки и бросать уткам. Покачиваясь из стороны в сторону, подплывают ближе. Устраивают бои за лаваш. Смотрю на все это и хочется плакать. Кошусь на Князева, который встал рядом.

— Зачем ты это сделал? — спрашиваю я. Хотя больше хочется узнать, почему остановился.

— Просто слабый, видимо, — ухмыляется Глеб. — Тело диктует воле, а должно быть наоборот.

Поворачиваю голову и с раздражением смотрю на идеальный профиль. Нагло врет и не краснеет. Сейчас ему диктует воля, иначе бы его тело до сих пор было бы прижато к моему телу. Губы терзали бы мои губы, а руки блуждали по всем изгибам. Именно воля сейчас доминирует над его желаниями. И над моими желаниями тоже.

— Почему ты злишься, Груша? — вкрадчиво интересуется Князев.

— Я не злюсь, — отвечаю слишком резко.

— Ты понравилась моей маме, — мягко замечает мужчина.

— Она очень красивая, — говорю уже тише. — Почему она сбежала от твоего отца?

— Он захотел взять четвертую жену, — Глеб наклоняется и поднимает камешек. Запускает блинчики в другую сторону от моих уток, но птицы все-равно пугаются и отплывают подальше.

— Какая разница три или четыре, — не понимаю я, — женой больше женой меньше. Почему две другие женщины ее не смущали, а третья вызвала такую бурную реакцию?