Но однажды теплым апрельским днем, возвращаясь в экипаже из деревни домой (она часто ездила туда в гости к дочке ректора — единственной девушке по соседству, которая была не ниже ее по положению), Гепатика заметила вдруг среди других рабочих на обочине дороги молодого человека, поразившего ее воображение. Высокий, без рубахи, в соломенной шляпе, низко надвинутой на глаза, он, медленно подняв голову, со спокойной уверенностью существа столь дикого и столь неприрученного, что ему еще не ведома боль, которую способен причинить человек, уставился прямо на Гепатику, восседавшую в двухместной коляске в желтых в горох платье и чепчике. Ни один другой мужчина в округе не посмел бы смотреть на нее столь откровенно; даже маленьким детям, живущим поблизости от замка, строго наказывали: не глазеть.
Но как глупо он выглядит, думала Гепатика — без рубахи, с блестящей от пота, густо-волосатой грудью, — он просто… восхитителен! (Не так часто в те времена доводилось увидеть мужчину с голым торсом, особенно на дороге вдоль озера: негласно она считалась собственностью Бельфлёров, хотя официально была доступна для всех. Просто невроятно, думала Гепатика. И как же странно!)
Заметила она и то, как он хорош собой — пусть непривычно смуглый и бородатый (а она была вовсе не уверена, что ей нравятся мужчины с бородой). День за днем она встречала его у дороги, и он опускал свой топор, чтобы посмотреть на нее; лицо такое мужественное, широкое, с сильным загаром, а глаза темные — темные и блестящие, излучающие свет (или так ей казалось). Сплетничать с кем бы то ни было или подтрунивать над ним она не могла, потому что все время думала о нем, думала и думала, и стоило ей только представить свой визит в деревню или прогулку к озеру, как сердце девушки начинало так колотиться, что она чуть не лишалась чувств.
И если более скромная девица (или, по крайней мере, более осторожная) стала бы ждать, когда они с юношей вновь случайно встретятся, Гепатика, проявляя упорство и пылкость, более приличествующую скорее одному из ее братьев, наводила справки у слуг и деревенских и вскоре выяснила, что ее «предмет» — из переселенцев (вроде бы он недавно приехал из Канады, а до того обитал в Висконсине), что он сейчас подмастерье кузнеца и наемный рабочий в деревне. А зовут его Дуэйн Доути Фокс.
«У него есть родные? — без всякого стыда спрашивала Гепатика. — А жена есть?»
Очевидно, у него никого не было — вообще никого. Никто даже не знал, где именно он живет.
«О, разве не в деревне?» — спрашивала Гепатика.
Он работал в деревне, а вот жил, насколько было известно, в лесу, в горах. Странный, молчаливый нелюдим… Впрочем, у него была репутация прекрасного работника.
И вот как-то чудесным весенним днем Гепатика явилась в деревню в сопровождении девушки-служанки и, отослав ее с каким-то поручением, сама по себе, безо всякого страха, направилась прямо в кузницу (деревенского кузнеца ее семья никогда не нанимала, потому что к тому времени уже обзавелась собственным) и встретилась с Дуэйном Доути Фоксом. Никто не знает, о чем они говорили в свою первую встречу — вероятно, их беседа была неловкой и натянутой, ведь Гепатика все же наверняка была немного смущена, хотя, возможно (она была невероятно изобретательной девочкой, фантазеркой, а лгала с таким неотразимым обаянием, что никто не порицал ее всерьез), она просто щебетала о своем любимом пони, о том, что его необходимо заново подковать. А может, она расспрашивала его про Канаду, про то, какие дикие звери и что за индейцы там обитают; или про Висконсин; или интересовалась, что он думает про нового президента; в общем несла разную чепуху, какая только приходила ей в голову.
Вот так они познакомились и полюбили друг друга, Гепатика Бельфлёр и смуглолицый чужак, известный только по имени — Дуэйн Доути Фокс. И в значительной мере благодаря врожденной изворотливости Гепатики они ухитрились встретиться пять или шесть раз (всегда — или в лесу, или на безлюдной тропинке вдоль Лейк-Нуар; а однажды на берегу Кровавого потока, на высоком обрыве), не возбудив подозрений семьи. Но стоило первым пересудам достигнуть стен замка, как Гепатика с сияющими глазами привела в дом Фокса и представила его — представила как своего будущего мужа. Ее миниатюрная ладошка лежала в его громадной лапе; ее вьющиеся волосы цвета пшеницы касались его плеча. Дело даже не в любви, откровенно призналась она. Нет, это вопрос жизни и смерти. Они просто не могут жить друг без друга…
Как и следовало ожидать, семья поначалу возражала. Но Гепатика просто шепнула что-то матери на ухо, может, правду, может, нет, быстрые, лихорадочные слова, вечные, как мир. И помолвка состоялась. А потом и свадьба — закрытая церемония в старой часовне при замке, где присутствовало лишь несколько родственников.
«Ты счастлива?» — завистливо спрашивали Гепатику кузины.
В ответ она лишь улыбалась им, демонстрируя свои белоснежные зубы, и они всё понимали. Но было нечто тревожное (во всяком случае, так они наперебой утверждали после) в несдержанности ее чувств… Нечто чрезмерное, преувеличенное, нездоровое. Вы бы только видели, как это темное чудище сжимало ручку своей невесты, как улыбалось неуверенной, но, несомненно, чувственной улыбкой!.. Да просто оказавшись вблизи этой парочки, вы ощущали неприкрытую пылкость этой «любви»…
Бельфлёры, впрочем, не поскупились и подарили новобрачным небольшую ферму у подножия гор, у Норочьего ручья, с обещанием оказать любую помощь, какая понадобится Фоксу, а еще — это не было высказано прямо, но, безуслосвно, подразумевалось — принять Гепатику обратно, как только она пожелает (ибо она была не первой из Бельфлёров, кто заключил брак из сумасбродства. И вполне могла, как некоторые другие, проснуться однажды утром с ясным осознанием, что совершила ошибку).
Шло время: недели, месяцы, полгода. Новобрачные жили уединенно. Их регулярно приглашали в замок, но они не приезжали. Родители Гепатики испытывали отчаяние; потом — возмущение; а после — недоумение. И вновь отчаяние: но что тут можно было поделать? Они сами (без приглашения) отправлялись на ферму, когда осмеливались, и проводили около часа в неестественном общении с Гепатикой, которая выглядела и вела себя почти точно так же, как раньше, и уверяла их, что с наслаждением ведет старомодную жизнь домохозяйки, которая сама готовит и прибирает в доме. (Впрочем, было непохоже, что в доме прибирались. А пирог, который она подала им к чаю, налитому в чашки севрского фарфора, уже щербатые, был прогорклый на вкус — и ничуть не напоминал выпечку, что она когда-то готовила дома.) Дуэйн Доути Фокс все время был в поле, работал. Или в сарае. Работал. С обнаженным торсом, в своей грязной, лихо заломленной набок соломенной шляпе, в забрызганном навозом сапогах. Он лишь махал своей лапищей в ответ на приветствие родственников и тут же, согнувшись, скрывался внутри, словно прячась, из смущения или из презрения. Как он неотесан, их новоявленный зять! Какой сиволапый, как в нем мало от человека!
Один из дядюшек Гепатики как-то встретил Фокса в строительной лавке у озера и был просто поражен его видом: он готов был поклясться, что муженек его племянницы не выглядел прежде настолько смуглым и волосатым. И какой грубиян: парень издал какое-то хриплое ворчание, так что владелец лавки едва понял, что ему нужно. Его мощные плечи сутулились, шея раздалась, борода была спутанная, клочковатая. Хуже того, он почти не ответил на учтивое приветствия своего родственника. У него лишь вырвался носовой звук, то ли фырканье, то ли рык — и всё.
И как только семейство Бельфлёров породнилось со столь примитивным созданием!
Всю долгую зиму молодые не показывались, но после первой же оттепели Гепатика приехала в замок, без сопровождения — сказала, что просто решила нанести дневной визит, не устраивая лишнего шума. И хотя она вела беседу в своей обычной манере — очаровательно, ребячливо, забавно, — было очевидно, что она несчастна, а под глазами у нее залегли глубокие тени. Но на все вопросы она отвечала в том же беззаботном, шутливом духе, упомянув только, что жаль, мол, Дуэйна было никак не уговорить приехать — ведь он так застенчив, ужасно застенчив, и просила его извинить.
