— Это не мой дом.
Все сделали вид, будто ничего не слышали, и еще сильнее захлопотали вокруг нее. И Лея, и Лили называли ее куколкой — но Боже, какая она тщедушная, какая неухоженная! Бабку Корнелию растрогать было сложнее: она была явно ошарашена, когда Гидеон и Юэн (после девятнадцати дней отсутствия) явились к ней прямо в комнату для завтрака и без обиняков заявили: «Мама, мы привезли с собой одну сиротку. У нас не было выбора». Сыновья вернулись вымокшие, грязные, страшно усталые, и Корнелия несколько секунд вглядывалась в Гидеона, пока не убедилась, что перед ней действительно он — борода его будто поседела, а глаза были налиты кровью. Сиротка! Маленькая девочка в лохмотьях, чумазая, с волосами, напоминающими жирные сосульки! Остервенение, с которым девочка почесывала голову, свидетельствовало о том, что у нее вши, а глаза под тонкими дугообразными бровями вызывали тревогу — в них таилась то ли злоба, то ли просто озорство. «Привезли, значит», — только и произнесла Корнелия, на грани обморока. Она величественно возлежала на кушетке, закутанная в широкий шелковый халат, и кормила кусочками вишневого круассана котенка, когда, подталкивая вперед этого найденыша, Гидеон с Юэном ввалились к ней прежде слуг и натащили грязи. «Привезли сюда… значит», — пробормотала Корнелия, разглядывая девочку. Несколько недель она говорила Эдне (но никому из родных, те засмеяли бы ее, скрывая собственное беспокойство и недоверие), что Золотко — дитя эльфов, а не человеческий ребенок. А возможно, и впрямь полукровка.
В конце концов бабка Корнелия все же назвала ее красивым ребенком — маленьким ангелом — и признала, что Гидеон и Юэн поступили правильно, решив привезти ее домой. «В конце концов, мы — Бельфлёры, — сказала она, — и можем воспитать сколько угодно брошенных детей».
Высокомерному Гарту Золотко показалась скорее чудной, нежели красивой. (Да и вообще, что означает — «красивая»?)
Демут Ходж к тому времени был давно уволен: выплатив жалованье за полгода вперед, немногословный Юэн выставил его за дверь (согласно одной из версий, мистер Ходж вызвал гнев Леи: по слухам, он «проучил» Кристабель и Морну линейкой по ягодицам за то, что девочки сунули в карман его старого твидового пиджака несколько перезрелых бойзеновых ягод. По другой версии, Бром вел с презрением заявил, что молодой учитель непомерно преувеличивает свои познания в высшей математике). Бельфлёры разместили объявления о поиске преподавателя как в Соединенных Штатах, так и за их пределами, однако не нашлось ни одного соискателя, чьи рекомендации и личность устроили бы всех. Так что Бельфлёры остались без гувернера. И поскольку отправлять детей в школу — особенно младших — они не желали, им оставалось одно: обучать их дома своими силами. Каждый день с девяти утра до полудня Хайрам преподавал им арифметику, алгебру, классическую мифологию и всемирную географию; два или три дня в неделю в разное время после обеда Вёрнон обучал их сочинению, литературе и «выразительному чтению» (оно заключалось преимущественно в декламации им стихов любимых поэтов перед немногочисленной публикой, хихикающей и готовой вот-вот взбунтоваться). Но свою новую «сестру» Бромвел вызвался обучать сам — во-первых, она вызывала у него любопытство: ведь девочка явилась из далекого, неведомого края, и даже сама ее принадлежность к человеческому роду вызывала сомнения. Какая невнятная, какая грубая у нее речь!.. На каком языке она разговаривает — на индейском диалекте или на своем собственном наречии? Это же настоящая научная задача, думал Бромвел, научить ребенка, как стать человеком… Да, стать человеком — с помощью английского языка.
Но вскоре Бромвел потерял терпение. «Повторяй за мной, — снова и снова говорил он, — пожалуйста, повторяй за мной», или: «Ты слышишь меня? Ты вообще понимаешь?» Гарт, Альберт и Джаспер подглядывали из-за двери и давились смехом. Появление Золотка вывело их из себя. Еще один ребенок!.. Очередной миленький ребенок, занимающий внимание взрослых… Гарт тоже хотел поучаствовать в обучении, но всем было не до него. Особенно его забавляло, что Золотко никак не справлялась с пером — и вечно умудрялась забрызгать чернилами и себя, и Бровмела. Такая безрукая, а еще девчонка!.. И лишь когда Бромвел, подняв очки на лоб, усталым, взрослым жестом потер глаза и проговорил отрывисто и резко: «Возможно, ты полукровка, возможно, недоразвитая, но в обоих случаях нам целесообразнее прекратить занятия», — лишь тогда Гарта накрыло вдруг непреодолимое чувство — не веселье, от которого Альберт с Джаспером становились похожими на хохочущих гиен, а ярость — ярость такая безудержная, что он чуть было не вышвырнул перепуганного Бромвела в окно. Гарт уже подтащил его туда, рыча: «Ах ты маленький подонок! Хитрозадый ты умник! Сейчас мы поглядим, как ты запоешь. Поглядим, как ты знатно полетишь! Я тебе…»
Если бы Гарт был способен — но где уж — анализировать собственные эмоции, то назвал бы это крайним раздражением. Проходили недели, а оно не покидало его — досада, тупой безотчетный гнев и смутное чувство несправедливости. Гарт, пускай на удивление шумный и живой, всегда был мальчиком довольно скрытным: однажды зимним вечером он вернулся домой с катания на санках — в тот день санки перевернулись, однако никто, кажется, не поранился. Только Гарт прижимал к себе правую руку, но другим детям ничего не сказал. Как выяснилось, мизинец на его правой руке был почти оторван (проявившая небывалую находчивость Лея быстро его пришила, хотя и за доктором послали), да и крови мальчик, разумеется, потерял немало. Если Гарт злился, то никогда не объяснял, что случилось, что его расстроило — как правило, он просто давал волю эмоциям. Даже если Иоланда (с которой они делились секретами о родителях и о других взрослых) спрашивала, что с ним, почему он опять не в духе. Гарт лишь бурчал: «Отвяжись ты, дура. Не суй нос, куда не просят».
В детской хранились игрушки, в которые Гарт когда-то играл, но потом перерос — лошади-качалки, карусель, плюшевые звери. — и хотя теперь он с трудом вспоминал их, сам вид этих игрушек наполнял его необъяснимым гневом. Гарт наблюдал, как эта странная девочка, такая же молчаливая, как он сам, бродит среди них, берет в руки и разглядывает, и тоже будто бы узнает их, но не понимает, как с ними поступить. Некоторые из девочек — Кристабель, Вида, и, естественно, Иоланда, которую все необычное и загадочное приводило в восторг, играли с Золотком, старались мало-помалу подружиться с ней, помогали с учебой. Бромвелу вход в детскую был отныне заказан (как ни странно, Гидеон встал на сторону Гарта и наверняка выпорол бы Бромвела, если бы тот не разревелся). Еще они помогали ей вышивать азбуку[17]; она выбрала ярко-фиолетовые, золотистые и зеленые нитки — в точности, как на старой, потрепанной вышивке, висящей в рамке под стеклом на стене, работы некоей Арлетт Бельфлёр: алфавит, цифры от одного до десяти и подпись «Я, Арлетт Бельфлёр, родилась в 1811» — впрочем, изображение порядком выцвело. И никому не казалось странным, что Гарт, который прежде, даже в плохую погоду, был дома редким гостем, теперь то и дело околачивался вместе с девочками в детской, с готовностью вызывался чинить их кукольный домик, когда его миниатюрные дверцы слетали с петель (Иоланда уверяла, что домику лет сто и термиты его не пощадили), двигать по их просьбе мебель (эту моду они переняли у неуемной Леи — в дождливые вечера не было для нее занятия отраднее, чем командовать слугами, указывая, куда что поставить, и в нетерпении перемещать отдельные предметы самой) — хромоногую этажерку из пустых катушек от ниток, покрашенную в ярко-красный цвет и набитую фарфоровыми куклами, крошечными стеклянными птичками, зверюшками и яйцами, которую Гарт мог поднять без малейшего труда и с поразительной ловкостью, не уронив и не разбив ни одной вещицы; детский, набитый конским волосом диванчик, точную копию одного из диванов в гостиной; тяжелую музыкальную шкатулку, три фута в ширину и пять в высоту, напоминающую детский гробик — говорили, будто она сделана в Швейцарии, хотя валики в ней американские. Когда Иоланда воодушевленно, в порыве гордости, нахваливала своего отзывчивого брата — особенно в присутствии Золотка, Гарт вспыхивал и терялся с ответом. Он знал лишь, что странная маленькая девочка с серьезным веснушчатым лицом пристально смотрит на него.
