Лея прогоняла детей, ее раздражали эти глупые байки. Она не верила, что горбун состряпал такую дурацкую безделицу и уж тем более что он пугал с ее помощью детей. И неправда, что от него чем-то воняет, она лично ничего не чувствует. Интересно, что этот достойный жалости человечек за последнее время как будто подрос на дюйм-другой; его беспощадно скрюченное тело постепенно стало выпрямляться. Возможно, сказывался благотворный эффект хорошего питания, которое он получал в замке, а также спокойной обстановки и неизменно доброго к нему отношения.

И вот теперь он обратился к ней с совершено неожиданной просьбой: позволить ему изготовить отвар, который избавит замок от паразитов раз и навсегда.

— Прежде чем пожалуют губернатор и его приближенные, мисс Лея, — проворковал он.

— Но у нас нет крыс, — запротестовала было Лея. — Ну, может, есть несколько — где-нибудь на дворе… Скажем, в старых сараях… Или, может, в подвале. Ну и мыши: вот мыши точно есть.

Паслён с прискорбием кивнул.

— Да. Мыши имеются.

— Но не так уж их много, чтобы беспокоиться, правда же? В противном случае мы бы давно вызвали профессионального морильщика. К тому же у нас есть кошки.

Губы Паслёна искривились, но он промолчал.

— Значит, ты утверждаешь, что крысы есть? — спросила Лея с нарастающим раздражением.

— О да, мисс Лея. Целые полчища.

— Но откуда ты знаешь? Ты сам их видел?

— Я способен на определенные умозаключения, мэм.

— Но… Я думала, что наши кошки справятся…

Карлик прищелкнул языком.

— О нет, мисс Лея. Куда уж им.

И вот Паслён приготовил в кухне замка свое ядовитое зелье на основе мышьяка. Он наполнил разбавленным ядом два чайника, по галлону каждый, и оставил на медленном огне на несколько часов, пока почти вся жидкость не выкипела. Этот яд, как всех уверял карлик, привлекал только грызунов — и был смертелен только для них. Кошки и собаки не притронутся к нему; детей он тоже не заинтересует — при обычных обстоятельствах.

— Но ведь крыс не так уж много, — строго сказала бабка Корнелия. — Соглашусь, полевые мыши иногда проникают в подвал… ну и конечно, в амбары… Возможно, есть и пара лесных хомяков, я почти не сомневаюсь — препротивные твари, но вряд ли это серьезно. Не понимаю, зачем нам понадобилось это массовое уничтожение.

— Кажется, это несколько чрезмерно, — сказал дядя Хайрам.

— Но раз уж Паслён приготовил свой отвар, — с лукавой улыбкой заметил дедушка Ноэль, — мы, конечно, должны испробовать его. Жаль, если такие старания пропадут втуне.

И вот утром на следующий день, когда почти все члены семейства еще спали, Паслён прошелся по всем комнатам замка и по хозяйственным помещениям, разбрасывая кристаллы отравы белоснежного цвета по всем углам. Затем он наполнил водой ведра и миски и расставил их в больших залах замка, на всех трех этажах; он притащил несколько тяжелых тазов с водой в подвал, а еще несколько поставил снаружи — среди кустов, рядом с декоративными деревьями и на ступенях черного входа. Его лоб, побледневший, весь в складках от напряжения, вскоре покрылся каплями пота, а с лица не сходила деревянная улыбка. Домашние кошки при его появлении рассыпались в стороны или запрыгивали куда повыше и оттуда следили за ним блестящими прищуренными глазами. То одна, то другая из собак принималась лаять, но неуверенно, как-то робко. Паслён не обращал ни малейшего внимания на животных, но сосредоточенно расставлял свои ведра, миски, кастрюли, тазы и даже корыта, покряхтывая от усилий.

А потом уселся и приготовился.

Ждать пришлось недолго: через полчаса появились крысы.

Из подвалов, из стен, из кладовок и шкафов, с сеновалов и из-под половиц, из плотно набитых диванных подушек, из чуланов, из библиотеки Рафаэля (где книги сплошь в кожаных переплетах) полезли крысы — они пищали, скреблись и сверкали глазами, обезумев от жажды. Были особи длиннее фуга, были и детеныши, розовые, безволосые. Все они бежали, неслись, словно спятив, налезая, царапая друг друга, повизгивая, перестукивая коготками по полу, топорща усики. Как страшно они хотели пить! Они с ума сходили! Осатанели. Взбесились. Они отвоевывали друг у друга очередь к воде, бросались в тазы с головой — некоторые, в своем отчаянном желании напиться, и правда утонули. Сколько было писку и визгу! Никто никогда не слышал ничего подобного.

Крысиные реки, мышиные и землероечные потоки налезали друг на друга, топотали внутри стен и, как только находили отверстие или непрочное место, просовывали головы и выбирались наружу, устремляясь к воде… Бельфлёры в ужасе забирались на мебель, как можно выше, кто-то устроился даже на обеденном столе в главной зале, не сводя глаз с кишащей, попискивающей массы. Господи, как их много! Кто бы мог подумать! И как невыносима была их жажда, с какой алчностью они пили воду, пили, пили и пили, словно никак не могли напиться! Нет, никто из Бельфлёров никогда не видел ничего подобного.

А потом, почти сразу, началась агония.

Каждую секунду десятки тварей буквально взрывались, словно воздушные шарики, и вскоре уже катались по полу, забираясь друг на друга, пища, визжа, царапаясь, кусаясь. Они извивались, из пасти у них шла пена. Лапы трепыхались в судорогах. Их писк, и без того резкий, стал совсем невыносим, и обитателям замка пришлось изо всех сил зажимать уши, чтобы не закричать самим.

Какая дикая картина, завораживающая в своей омерзительности. Все эти раздутые крысиные тельца! Брюшки побелели от натуги, кожа растянута и вот-вот лопнет, лапки молотят в воздухе, будто пытаясь выгрести, хвосты — твердые и прямые, как палки. Смерть невидимкой металась от одной крысы к другой, касаясь усатой морды там, надутого живота здесь, пока, по прошествии немалого времени, последняя из тварей не околела. У всех вывалились языки, тоже раздутые и ярко-розовые. В смертельном успокоении самые крупные экземпляры напоминали человеческих младенцев.

Паслён надел рыбацкие сапоги, доходящие ему до бедер, и стал бродить меж трупиков, беря один за другим за хвост и складывая в брезентовые мешки. Если какая-нибудь тварь умерла не до конца, он наступал ей на брюхо, с силой надавливал — исход был предрешен. (Некоторые из Бельфлёров отворачивались. А другие в ужасе смотрели, не в силах отвести глаз. Кого-то отчаянно тошнило, но до рвоты дело не дошло, и они просто глазели, не имея сил пошевелиться.) Хотя Паслён работал споро и эффективно, хотя никто из грызунов не оказал сопротивления и не пытался уползти прочь, все же «уборка» заняла у него порядочное время.

В каждый из мешков уместилось от пятидесяти до ста крыс, в зависимости от размера тварей. (Были среди них гиганты норвежской породы, а землеройки, напротив, — меньше мыши.) Всего же на круг вышло тридцать семь мешков.

Тридцать семь!..

Но, когда Паслён с поклоном приблизился к Лее, необычайно бледный после тяжелого дня, она сказала, что недовольна тем, что он не предупредил членов семьи; ведь никто и представить не мог, сколько паразитов водится к замке. Это было неприятно, проговорила она дрожащим голосом, весьма неприятно… особенно для старшего поколения. Вся эта возня, писк, визг и эта отвратительная агония. В самом деле, мерзкое зрелище.

— Тебе следовало предупредить нас, Паслён.

Паслён поклонился еще ниже. Через некоторое время он осмелился поднять глаза и впился взглядом в край ее юбки.

— Но мисс Лея не сердится, правда?

— О, ну что ты — я, сердиться!.. — Она нервно рассмеялась.

— Возможно, я действовал неосторожно, — пробормотал Паслён. — Но ведь крысы подохли. Как вы сами видели.

— Да. Верно. Я видела.

— Так, значит… Мисс Лея не сердится на меня?

— Пожалуй, нет. Ты и впрямь славно потрудился.

— Славно?

— Превосходно! — устало сказала Лея. На какой-то миг ей стало дурно, стены и потолок словно закачались, и ее обдало волной густого и таинственного болотистого запаха, который источал низкорослый слуга. — И все же мы были захвачены врасплох — ведь, знаешь, мы были уверены, что наши кошки вполне…