— Если он арестует и посадит Сэма, с остальными мы разберемся сами. Хайрам может собрать их всех и произнести речь…

— Не уверен, что у меня есть такое желание, — ответил Хайрам в явном смущении. — Потому что Сэм, в конце концов, не один.

— Он их лидер. Они его выбрали.

— Там есть еще двое-трое. Я не знаю имен, он называет их своими «адъютантами». И еще восемь-девять, может, десять человек, которые занимаются организацией всего этого… У меня где-то записаны их имена. Это надежная информация. Далеко не все работники, конечно, за Сэма, некоторые из них нервничают, и правильно делают; они работали на нас много лет подряд и знают, чего ждать, но с этими новыми идеями — устроить стачку, проделав путь в тысячи миль в тряских колымагах, — еще бы, разумеется, они напуганы. Поэтому приходят ко мне, тайком. И сообщают информацию. Я практически уверен в ее достоверности, но штука в том, что все меняется ужасно быстро, и сейчас прямых сторонников Сэма, может, человек двадцать пять, а может, часть из них уже отпала, о, сколько можно толочь воду в ступе, уже битый час это обсуждаем…

— Стачка — это как война, это крайняя мера, никто не хочет бастовать, потому что пострадают все, — но если собственники не проявят благоразумия, если не согласятся поступить по справедливости…

— Вся беда в том, что они приехали впритык. В телеграмме, было сказано, что они «задержались по не зависящим от них обстоятельствам» — с каких это пор сборщики фруктов выражаются подобным образом!

— Это проделки Сэма, выкопал дурацкое выражение в каком-то журнале.

— Мне лично не понравилось их поведение с самого начала. Они даже в глаза мне не смотрели. Я, значит, стою в комбинезоне, с непокрытой головой, как шут гороховый — вода со льдом для каждого, горячий обед по случаю приезда, а они говорят, мол, Баркера с ними теперь нет, и что-то бормочут, посмеиваясь, и никто не смотрит мне в глаза, и тут этот их задиристый герой-коротышка в алой рубашке подходит ко мне… Я заметил, как он наблюдал за мной и перешептывался с дружками, а потом подходит и представляется, так, мол, и так, я Сэм, законно избранный представитель рабочих — он намеренно не назвался «бригадиром», потом протягивает мне руку и вынуждает меня пожать ее!.. Он протягивает руку мне!.. Эта петушиная рубашка, усы топорщатся, из ноздрей и ушей волосы торчат. Вы уверены, что Юэн не может его арестовать?

— Нет — пока не будет применена сила. Пока не начнутся стычки.

— А что, будут стычки?

— Они могут нападать на наших работников или поджигать постройки — да черт их знает! Они понимают, что мы не можем помешать им, они прекрасно чуют, к чему вы тут все склоняетесь. От такого, как Сэм, ничто не утаишь.

— Думаю, ты преувеличиваешь. Ведь одно дело…

— Переговоры — лишь предлог. На самом деле их цель — поставить нас на колени. Да, Бельфлёров — на колени! Они хотят, чтобы мы умоляли их. Потому что знают, мы у них на крючке: фрукты поспели, вот-вот начнут гнить, а нам явно не светит вести дела, как раньше.

— Убрать Сэма, и они станут шелковыми, как прежде.

— Дело не в Сэме, поймите же. Сэм не один. За него даже женщины, Боже ты мой, они не хотят терпеть такое положение. Весь этот стрекот, крики, которые мы постоянно слышим…

— Я ничего не слышал.

— Но дело не в Сэме. Они хотят, чтобы он говорил за всех. Он не один.

— Ты все преувеличиваешь.

— Это ты преувеличиваешь!

У дверей раздался какой-то шорох, все оглянулись и увидели, что в маленькую курительную комнату заглядывает сам престарелый Жан-Пьер. Он выглядел немного растерянным; засаленный шелковый халат свободно болтался на исхудавшем теле. Ноэль быстро поднялся, чтобы предложить брату стул, но старик остался стоять, часто моргая.

— Что-то стряслось? — прошептал он, хватаясь за ворот своего халата. — Нам грозит опасность?

— Жан-Пьер, не волнуйся. Ничего не стряслось, нет никакой опасности, мы всё уладим. Не расстраивайся.

— Пожар? Кто-то хочет устроить пожар? Поджечь замок? Но зачем? Что же будет? Что нам делать?

— Ничего не стряслось, — сказал Ноэль и похлопал брата по плечу. — У нас всё под контролем.

У Жан-Пьера затряслась челюсть, словно в припадке, его скрюченные пальцы задрожали. Слезящиеся глаза забегали по сторонам, но ни на ком не задерживались, как если бы он не узнавал никого из присутствующих.

— Опасность? — шептал он. — Здесь, в замке Бельфлёров?

А позже, ко всеобщему удивлению, переговоры продолжились с относительным успехом.

Сэм с двумя своими «адъютантами» пришли к кучерскому дому, и стороны обсуждали ситуацию с половины пятого вечера до глубокой ночи; были выдвинуты следующие требования: улучшение условий проживания, санитарных условий, качества еды и воды, а также подписание официальных договоров — причем в присутствии юристов с обеих сторон; и, конечно, повышение жалованья. Одно за одним каждое условие выставлялось на обсуждение и принималось. Лишь по вопросу жалованья споры были нешуточные: Сэм заявил, что его «избиратели» хотят увеличить ставки на двести процентов в час, на что Бельфлёры заявили, что Сэм лжет.

— Так мы разоримся, — сказал Ноэль. — И вы это знаете!

— Ничего подобного! Бельфлёры не разорятся, — и Сэм лукаво улыбнулся, быстро сверкнув зубами.

Они продолжали спор, порой повышая голос, и один из Бельфлёров покинул стол переговоров, возмущенно фыркнув, а Сэм, немного потерявший голову от возбуждения, или собственной смелости, или от того, что долго ничего не ел, так сильно ударил кулаком по столу, что кольцо фальшивого золота на его пальце оставило царапину на сияющей поверхности.

— Я заплачу! — запальчиво воскликнул он. — Я куплю новый стол…

— Не говорите чепухи, — был ответ.

Около часа ночи они сговорились на ста шестидесяти процентах. И это было очень много. Ноэль все повторял, с неподдельной горечью, ибо был в этом убежден: так мы разоримся.

Итак, они договорились, ударили по рукам, и Сэм сказал, что утром проведет голосование среди работников, впрочем, он абсолютно уверен, что результат будет положительным (и тогда, добавил он со своей скользкой, неверной улыбочкой, мы наконец-то сможем приступить к работе — ведь ради этого, собственно, мы сюда и приехали); Бельфлёры пообещали вызвать своего юриста и пригласить второго, независимого, который будет представлять интересы работников. Ровно в час ночи Сэм с товарищами ушли, а Бельфлёры вернулись в замок, чтобы как следует выпить и уснуть. Гидеон, хотя выпил больше других, не мог заснуть дольше всех, до пяти утра.

Он рассматривал свою увечную правую руку. Он ведь правильно подобрал слово? На ней отсутствовал мизинец, отсутствовал полностью. Люди беспокойно оглядывали его руку, смутно понимая, что чего-то недостает. Еще был безобразный рваный шрам в том месте, где его укусил карлик. Рана заживала, как обычная царапина, и должна была постепенно затянуться, но по какой-то причине превратилась в довольно заметную отметину. Кажется даже, думал Гидеон, что он продолжает расти.

Однако — поразительное дело: какие мерзкие сюрпризы способно преподносить нам собственное тело…

А наутро Сэм со своей притворно-виноватой улыбочкой заявил, что «его люди» наложили вето на предложение о повышении жалованья.

Остальные предложения они, конечно, приняли; собственно говоря, это были их собственные требования; но они отказываются принять повышение ставок на то шестьдесят процентов и велели ему, Сэму, сообщить Бельфлёрам, что согласны как минимум на сто восемьдесят пять.

— Значит, наложили вето… — тихо произнес Ноэль.

А Хайрам с изумлением, заикаясь, воскликнул:

— «Вето»!.. На «п-предложение»! Этот сброд, об-бор-ванцы, шлюхи и полудурки!..

— Им нужно не только повышение жалованья, — продолжал Сэм, складывая перед собой в замок темные, загорелые руки. — Нои кое-что еще: бесплатное медицинское обслуживание по требованию, страховки, туалеты внутри помещений, а не на улице, и холодная питьевая вода во время работы.