Вот же блядь.

— Лекс, можешь это подержать? — слышу голос Кати за секунду до того, как она сует мне в руки мою тарелку с завтраком, к которому я почти не притронулся, чашку с кофе и утреннюю газету. — Хочу сделать пару кадров.

Мне остается только мысленно врезать себе по затылку.

Катя из тех женщин, которые умеют видеть красивое везде и всегда. Это реально мистика какая-то, потому что она даже ободранные осенние деревья фотографирует так, что в пору на выставку и брать какой-нибудь гран-при. Но она обладает уникальным для женщины качеством — сначала наслаждается жизнью, а потом, если останется время, делает фото. А не как это часто бывает, когда в погоне за красивыми постами в социальных сетях, успевает растаять морожено и намертво остывает ужин.

То, что Катя взялась за фото сейчас — красный, мать его, сигнал, что она больше не пытается наслаждаться моментом, а просто использует его с пользой. Но я молча терплю, даже когда она, в попытке убрать лишнее со стола, перекладывает мне в руки все новые и новые предметы, и даже случайно (скорее всего, нет) пачкает рубашку в персиковый джем.

Наименьшее, что я заслужил в ответ на свою отстраненность сегодняшним утром.

О чем мы вообще разговаривали после того, как потрахались в душе и по привычке почистили вместе зубы? Раньше я мог сходу назвать десяток тем, но сейчас на уме крутится что-то на тему погоды и красивого вида из окна нашего номера.

— Ну как тебе? — Катя, наконец, перестает кружить с телефоном над столом, садиться на свое место и показывает мне пару сделанных снимков.

— У тебя получилось вкуснее, чем у местного шеф-повара, — говорю совершенно искренне.

Хотя в таком моем состоянии, вся еда на вкус как бумага, будь она хоть трижды виртуозно приготовленной.

— Говори это тише, иначе нас попросят спуститься через ограждение, а не по лестнице, — смеется Катя.

Но я не даю обмануть себя этой показной беззаботностью. Если хорошенько покопаться в памяти, она вообще ни разу не показывала чувства: даже когда в далеком прошлом рассказывала печальную историю ее многолетних отношений, всегда улыбалась и выглядела беззаботной, как будто речь шла о коротком курортном романе.

— Прости, что я веду себя как козлина, солнце. — Это ни капли не оправдание, просто констатация факта.

На мгновение она задумчиво хмурится, а потом откидывается на спинку стула и принимает позу, которую я называю «серьезный разговор». Кажется, меня сейчас будут вполне заслуженно осуждать, приговаривать без права на обжалование и линчевать прямо в зале суда.

— Мне есть о чем беспокоится? — спрашивает с таким видом, как будто у нее давно есть доказательство, но для окончательного разгрома не хватает только моих позорных попыток отвертеться.

— Нет, Катя, все под контролем.

Зачем я это сказал? Прозвучало так, будто ситуация точно давно пошла под откос.

— Есть что-то такое, что мне нужно было бы знать? — продолжает Катя, хотя по ней не скажешь, что мой предыдущий ответ ее не устраивает.

Немного раздражает, что она ведет себя как следователь на допросе, но я все это заслужил. Если бы не вел себя как последняя скотина и не пытался так топорно загладить косяки — она точно не стала бы придираться к каждому слову. Но даже в такой ситуации, Катя ведет себя адекватнее всех остальных женщин, которых я знал достаточно тесно, чтобы успеть хотя бы раз выяснить отношения.

— Кать, все хорошо, — пытаюсь придать своему голосу максимум убедительности. Но чтобы хоть как-то объяснить свое поведение, не придумываю ничего лучше, чем сказать часть правды: — Я купил «Гринтек». Через подставную фирму, но де-факто он теперь принадлежит мне.

Катя берет паузу, чтобы осмыслить мои слова, а потом спрашивает, правильно ли все поняла.

— Это ведь тот «Гринтек», который у тебя забрали брат и невеста?

— Ага, — кривлюсь как от болезненной оскомины, и еле слышно матерюсь себе под нос. До сих пор не могу понять, почему Марат ушел с нашей встречи целым и невредимым, если у меня чесались кулаки и было полное моральное право разбить его хлебало до состояния мясного фарша.

— Ты говорил, что собираешься сосредоточиться на «Интерфорсе», — продолжает Катя.

Еще одно свидетельство ее уникальности — она не просто делает вид, что слушает весь мой словесный понос, она реально слышит и вникает. И от этого еще хреновее: если бы я не был такой скотиной, то уже давно расставил бы все точки над «i» — или с ней, или с Викой.

— Я не могу просто так выбросить на улицу сотрудников «Гринтек». Там остались те, кто начинал вместе со мной. Им пришлось работать с Маратом не от хорошей жизни, а теперь из-за наших семейных разборок они оказались между молотом и наковальней.

— И что ты планируешь?

— Слияние, — пожимаю плечами. И вкратце рассказываю об итогах общего собрания и моих планах на слияние. — Юристам нужно время, чтобы правильно подготовить документы — это позволит избежать неприятных судебных исков в будущем.

— Ты молодец, — совершенно серьезно говорит Катя.

Но хотя бы не начинает петь мне дифирамбы, а то бы шкала моей самооценки точно опустилась ниже уровня говна.

— Поэтому я такой заёбаный в последние дни и…

— А твоя бывшая? — перебивает Катя, и от прямоты ее взгляда неприятно сжимаются яйца. — У нее ведь были двадцать процентов акций, да? Этот вопрос ты тоже решил?

— Они по-прежнему принадлежат ей. — Нет смысла увиливать.

— То есть вы… видитесь? — Осторожный вопрос, забрасывание удочки. На самом деле она хочет узнать другое, например — как часто виделись до этого дня и сколько это еще продолжится, где мы видимся, по каким вопросам, в какой обстановке.

Я буду просто конченым гандоном, если буду врать ей в лоб, глядя в глаза.

— У Виктории должность директора экономического отдела, так что да — мы виделись, потому что она, как и остальные сотрудники «Гринтек», присутствовала на общем собрании.

— Надеюсь, ты не собираешься уволить ее по какой-то нелепой статье?

— В смысле? — Не знай я Катю так хорошо — решил бы, что она ёрничает.

— В том самом смысле, что ваши с ней прошлые конфликты не должны влиять на работу.

— Если ты намекаешь на ее профессиональные способности, то Виктория разбирается во всем этом примерно так же, как чихуахуа — в ловле мышей. Хотя из них двоих, я бы все равно поставил на собачку.

Катя ненадолго замолкает, оставляя без ответа мою последнюю попытку отшутиться. Сначала просто молчит, потом залипает в телефон. Неудивительно, что через какое-то время к нашему столу подходит обеспокоенный официант и, бросая многозначительные взгляды на наши почти нетронутые тарелки, интересуется, все ли хорошо. Я уверяю, что с завтраком нет никаких проблем и оплачиваю счет.

— У меня ведь нет причин для беспокойства, Лекс? — Ката возвращается к разговору уже когда я помогаю ей сесть во взятый на прокат кабриолет. Ей очень нравится изображать французскую актрису времен черно-белого кино и повязывать на волосы косынку. Из всех женщин на свете, ей, кажется, этот аксессуар идет больше всего.

— Тебя ведь интересуют не рабочие вопросы, да?

— Ты прекрасно знаешь, что меня интересует. — Впервые за время нашего знакомства Катя дует губы как капризная девочка.

— Все в порядке, малыш. — Я чувствую себя последним мерзавцем, когда переклоняюсь через дверцу и целую ее в губы — нежно и осторожно, как поступил бы, будь она на самом деле утонченной изящной парижанкой. — Это просто работа.

«Ага, блядь, работа, — ржет надо мной мой собственный дьявол, — только какого хера ты только что представил на ее месте другую?»

Официально — я первый человек на свете, который на сто процентов знает, как ощущается вареный в собственном сером веществе мозг.

— Я больше не могу, — стону охрипшим от постоянный зазубриваний голосом, пока Хасский сует мне под нос еще пачку еще одну увесистую пачку распечатанных таблиц. — У меня букв перед глазами путаются, боже. Почему нельзя просто посмотреть какие-то обучающие видео в Ютубе?