Но тут появилась Вика со своим тупым пари.

И я, блядь, повелся на все это как мамина целка на голые сиськи.

Когда мышцы окончательно приходят в тонус, добавляю немного теплой воды и прижимаюсь лбом к стенке душевой кабинки, снова и снова задаваясь вопросом: как, черт подери, я согласился на это пари? На хер мне это было нужно? Почему в моем идеальном плане безоблачной жизни, вдруг появилась огромная трещина, «неожиданно» похожая на куриную жопу?!

А что в итоге? Марат каким-то образом узнал, кто собирается его сожрать и решил действовать на опережение. И хоть это может ничего, ровным счетом, не означать и никак не ухудшить текущую ситуацию, я терпеть не могу, когда в бизнес-делах мяч оказывается в руках противника, кроме случаев, когда именно так и было задумано мной. Ни в одном из вариантов развития событий Марату отводилась только одна единственная роль — быть главным зрителем на онлайн показе фильма под названием «Твоя жизнь катится в пизду!»

Я заканчиваю с водными процедурами, чищу зубы.

Смотрю на свою заросшую рожу в зеркало и решаю, что еще один день нормально переживу с уже заметно отросшей щетиной. К тому же, бриться сейчас — значит, потратить еще пару минут, и окончательно просрать шанс реабилитироваться перед Катей за то, что наплевал на ее утренние старания.

Она уже ждет меня на кухне — недовольный взгляд, пустые тарелки, демонстративно торчащая из раковины ручка сковородки и пустая чашка со следами кофе.

— Приятного аппетита, Лекс — говорит она и утыкается взглядом в экран ноутбука.

У меня в жизни есть одно правило, которое я поставил заглавным в любых отношениях с женщинами — больше никогда и ни за кем не бегать, не упрашивать и не извиняться там, где я откровенно не косячил. Сегодня явно не тот случай, когда нужно с намыленной рожей искать самый красивый в мире букет и кольцо с камнем, который будет видно из космоса. С другой стороны — это Катя. Она вообще образце адекватности в море женщин, которые привыкли гнобить мужиков за пропущенный звонок.

Так что ради нее я готов делать исключения.

— Кать, у меня работа. — Я загружаю порцию молотой арабики в кофемашину и пока она пыхтит и варит мне порцию крепкого, как нокаут, эспрессо. — Если бы я валялся до обеда каждый раз, когда нужно ебашить, то ничего этого не было бы.

— Да да, — бросает она, все так же не отрывая взгляд от ноутбука. — Я все понимаю, Лекс. Поэтому решила избавить тебя от необходимости тратить время на завтрак, который я готовила всего каких-то… тридцать минут.

— Малыш, не бузи.

— И ради этого встала в шесть утра. — Она как будто беззаботно пожимает плечами, но я секу, что все это время ее пальцы нажимают на одни и те же клавиши. — Хотела принести какое-то тепло в наши механические отношения в ухе «сунул-вынул-привет-пока».

Я сажусь перед Катей на корточки и медленно, подавляя ее сопротивление, закрываю крышку ноутбука.

Мне нравится, что в редкие моменты наших ссор она никак не кривляется — не сопит, не дует щеки, изображая обиженную бусинку. Она просто смотрит в упор с видом человека, который готов и согласен только на конструктивный диалог. Я даже почти могу представить далекое будущее, в котором наши отношения эволюционирую до стадии, где мы сможем уладить любые разногласия короткой перепалкой взглядами. Наверное, именно к таким отношениям и должен стремится любой нормальный мужик.

— Давай заменим завтрак на ужин? — делаю еще один шаг к примирению. — Готов разрешить над собой полное издевательство и героически купить все продукты по списку, который ты мне выдашь.

— Так просто, да, Лекс? Типа, можно посмотреть на меня вот такой милой моськой — и все тебе простится?

— Ну я еще и откупные солидные предлагаю так то.

— С каких пор омары и устрицы стали достаточным поводом для прощения?

— Понял — омары и устрицы.

Катя поджимает губы, чтобы не улыбнуться, но все-таки прыскает от смеха и в шутку бьет меня кулаком в плечо.

— Учти, Яновский, мое терпение не безгранично! А список вещей, которыми ты можешь попытаться вымолить у меня прощение, становится короче с каждым днем!

— Я исправлюсь, малыш. Клянусь. Крест на пузе.

— Заруби себе вот тут. — Она ощутимо тычет меня пальцем в лоб, а потом тянется, чтобы поцеловать.

Если бы все проблемы в моей жизни можно было решить устрицами и клешнями.

— Это что…такое? — Я останавливаюсь в метре за порогом, боясь продвигаться дальше по этому странному месту, которое в объявлении об аренде почему-то называлось как «бюджетная однокомнатная квартира».

— Что именно вас интересует? — Мужчина солидных лет, по виду — и по запаху! — напоминающий автослесаря, проходит дальше по темной тонкой кишке, которая, видимо, служит тем, что язык не поворачивается назвать коридором.

— Меня интересует, где квартира, — говорю то немногое, на что после увиденного способен мой изнасилованный мозг.

— Так вот она. — Останавливается напротив старой деревянной двери, на которой так облупилась краска, что от созерцания этой пародии на «коттеджкор» у меня нервно дергается веко. — Комната восемнадцать квадратов. Диван. Стенка. Телевизор. Балкон. Правда, не застекленный, но на пятом этаже оно ни к чему.

— Стенка? — Я заставляю себя прошагать вслед за ним, мысленно желаю себе стойкости и заглядываю внутрь, надеясь увидеть что-то типа гипсокартонной перегородки, вписанной в приличный декор. — Боже.

Это не стенка, а «стенка».

Длинная, словно намертво приколоченная к одной из стен вереница шкафов. За стеклом одного из них — хрусталь и пара сервизов. И рыбки. Набор рюмок в форме карасей.

Я чувствую себя так, будто меня без спроса затолкали в машину времени и отправили во времена старых советских фильмов.

— Это жены. — Мужик озадаченно трет торчащих из-под засаленной кепки затылок. — Померла два года назад. А я думаю — да пусть тут стоит, добро ее. Оно ведь еще от тетки досталось. Может, вам сгодится на что — вы берите, не стесняйтесь.

Интересно, и зачем же мне может пригодится старый сервиз? Снимать гламурные видео на фоне, прости господи, бабушкиного ковра на противоположной стене?!

Я еще раз осматриваю комнату и понимаю, что этот странный зуд на затылке — это мои вставшие от ужаса дыбом волосы. Уверена, если бы они могли разговаривать, то уже во все горло орали караул.

А потом мое внимание привлекает темное шевелящееся пятно на балконе, и я с ужасом пячусь назад. Хозяин квартиры, заметив мой взгляд, довольно хмыкает, открывает дверь и пропускает внутрь непонятно откуда взявшегося огромного — нет, гугенотского! — лохматого черного кота. Я в ужасе пячусь назад, потому что эта зверюга прямой наводкой идет прямо на меня. Вид у него примерно как у головореза, на котором уже метку негде ставить — одно ухо порвано, на морде пара заметных царапин, а длинная шерсть очень агрессивно стоит дыбом.

— Что это?! — пронзительно взвизгиваю я, когда, не рассчитав пространство комнаты, упираюсь спиной в стену, а зверюга продолжает зажимать меня уже буквально в стену. — Оно бешеное!

— Да нет, это свои, — беззаботно смеется мужик, присаживается на корточки и пару раз гладит зверюгу по голове. Тот останавливается, но как будто еще раздумывает, стоит ли вот так, без единой царапины, отпускать меня живой.

— Свои? — Я не то, чтобы бой-баба, но и трусихой никогда в жизни не была. Тем более, никогда не боялась кошек. Но это… Ну, в общем, оно что угодно, но точно не простой котик. Да у моей приятельницы у добермана морда проще и добродушнее, чем у этого «кота». — Вы не говорили, что в довесок квартире идет Лохнесское чудовище!

После этих моих слов мужик должен был бы просто взять кота за шкирку и выставить вон, но вместо этого он только громко смеется, приговаривая: «Лохнесское чудище, ну надо же!» А котяра продолжает смотреть на меня голодными желтыми глазами.