— Вы свое имя мне сами назовете или мне лучше поинтересоваться в отделе кадров? — спрашиваю свою помощницу. Но мысленно делаю зарубку избавиться от нее как можно скорее. Не представлю, что каждое утро меня, в своей собственной приемной будет встречать такое кислое лицо.

— Бовт Валентина Григорьевна. — Она произносит свои имя таким тоном, будто делает мне королевское одолжение.

— Хорошо, Валентина Григорьевна. А теперь сварите мне американо со сливками и с одной таблеткой сахарозаменителя.

— У нас нет сахарозаменителя и…

— … значит, вы купите его и позаботитесь о том, чтобы его запас не заканчивался, — перебиваю я.

— … и в мои обязанности не входить варить кофе, — с каменным лицом продолжает она, как будто все, что я только что сказала, действительно ее не касается. — Я занимаюсь входящими письмами и составлением вашего графика. Остальное, Виктория Николаевна, вам придется делать самой. Кофейный автомат в коридоре, направо, потом налево и до конца.

— Кофейный автомат? Я же…

Когда два года назад я впервые пришла на собрание акционеров и нас угостили тем ужасным напитком туалетного цвета, который язык не повернется назвать «кофе», я потратила кучу времени и сил, чтобы закупить нормальные кофемашины и заключить договора с надежными поставщиками хорошего кофе. Марат сразу сказал, что его такие мелочи не интересуют и отстранился, но я точно знаю, что все кофемашины были поставлены и подключены. Да я лично пару раз заезжала, чтобы проверить, все ли работает.

— Полгода назад, — как будто прочитав мои мысли, бесцветно сообщает Валентина Григорьевна. — Марат Эдуардович распорядился, чтобы технику демонтировали, потому что еще в декабре мы прекратили договор с поставщиками кофе, а проводить техобслуживание не работающих кофемашин стало слишком нерентабельно.

Я закатываю глаза и издаю протяжный злой стон. И плевать, что его могут услышать даже в коридор. Почему буквально все, за что бы я ни взялась — либо продано, либо не работает? Этот тотальный «северный пушной зверь» когда-нибудь вообще закончится?!

— Если меня будут спрашивать — я впала в спячку! — говорю в сердцах, хватаю свое расписание и захожу в кабинет.

Закрываю дверь.

На всякий случай осматриваюсь, чтобы убедиться, что хотя бы здесь меня не подстерегает очередное несчастье с топором. Но единственное, чего мне стоит опасаться — тонны пыли, которая буквально стоит в воздухе как плохой фотофильтр. Я моментально чувствую першение в носу и, повинуясь инстинкту, распахиваю настежь окно. Высовываюсь туда, чтобы сделать пару глотков чистого воздуха, разворачиваюсь и предпринимаю еще одну попытку осмотреть кабинет. На столе, заваленном бумагами и папками, стоит чашка, рядом с которой валяются фантики от конфет и выпотрошенная пластика валерьянки. Пара массивных полок в углу, на которых стоят какие-то непонятные книги. Судя по названиям — написанные еще до того, как плохой метеорит убил динозавров. На красивой кованной стойке около окна — горшки с абсолютно высохшими растениями. Теперь практически невозможно угадать, что в них раньше жило, но их всех постигла одинаково жестокая участь. Поэтому я и не завожу цветы — нужно быть дисциплинированным, чтобы не забывать вовремя их поливать, пересаживать и удобрять, а некоторые еще и купать. Практика показала, что я с точностью до минуты могу помнить когда у меня маникюр или съемка, но цветок забуду полить даже если он будет ходить за мной по пятам.

Вывод из всего увиденного неутешительный — в этот кабинет не заглядывали с уборкой после того, как его владелиц уволился. Понятия не имею, что у них тут за внутренний распорядок, но что-то во всем этом нужно срочно менять.

— Почему в моем кабинете такой армагеддон? — Выхожу в приемную и широким жестом приглашаю Валентину Григорьевну своими глазами в этом убедиться.

Но она даже не шевелится — только вопросительно смотрит на меня поверху своих ужасных старомодных очков. Я несколько мгновений жду, что она все-таки выковыряет из себя хотя бы каплю совести и бросится исправлять свои косяки, но она, по-видимому, даже не пытается это сделать.

— Да там пыль столбом! — выхожу из себя и снова закашливаюсь, абсолютно не нарочно. — Цветы засохли! На столе можно рисовать картины! И грязная посуда! И все это, судя по виду, находится в таком состоянии не один месяц!

— Анна Сергеевна уволилась полгода назад, — механически говорит моя секретарша, и для солидности озвучивает точную до дня дату. — С тех пор кабинет пустует.

— Это не повод превратить его в конюшню! — Моему возмущению нет предела. Нужно сделать паузу, чтобы перевести дыхание, взять себя в руки и вспомнить, что проявлять слишком много эмоций в адрес подчиненных — очень непрофессионально.

Но эту Мадам Невозмутимость вообще ничем не прошибить. Она никак не реагирует на мой возмущенный тон, только все тем же занудным канцелярским голосом сообщает, что когда дела «Гринтек» пошли на спад, Марат распорядился уменьшить количество штатных единиц, поэтому теперь за чистотой следят всего две уборщицы.

— Две? — не верю своим ушам. — На все здание?

— Они работают день через день, — окончательно добивает меня Валентина Григорьевна.

Ну, тогда понятно, почему убирают только те кабинеты, в которых существует жизнь. Просто чудо, что в туалете порядок и отсутствуют соответствующий «аромат», в чем я лично успела убедиться. Но в любом случае это просто возмутительно — чтобы за порядком в таком огромном здании следил всего дин человек. Готова поспорить, что половину женсовета (а то и их всех!) можно уволить без последствий. Но Марат решил отыграться на самых беззащитных.

Я разворачиваюсь к двери, уже открываю рот, чтобы сказать, что собираюсь обсудить наше штатное расписание с новым собственником, но задеваю зубами ранку на нижней губе — напоминание о том, что бывает, когда мы с Лексом сходимся в лобовой атаке. Очень своевременное напоминание. Но чтобы не возвращаться, все-таки иду в коридор, чтобы раздобыть стаканчик кофе и уборщицу. Ну или костюм химзащиты, заходить без которого внутрь просто опасно для жизни.

Около кофейного автомата натыкаюсь на Павлова, который смотрит на меня во все глаза.

— Марат со мной разводится, — говорю я на тот случай, если они еще не обсудили это за мой спиной.

— Я знаю, он говорил, — бубнит Павлов. Отхлебывает кофе, мычит и выплевывает под ноги сгусток коричневой слюны. Ругается, что кофе-автомат уже месяц не могут отрегулировать, и теперь он варит не просто дрянной кофе, а коричневый кипяток.

— Учти, Саш, — не даю заговорить себе зубы, — если ты хоть кому-то разболтаешь о том, что сегодня видел — я тоже откопаю парочку пикантных секретов, которыми с удовольствием поделюсь с твоей женой.

Его лицо вытягивает до вида молодого кабачка.

— Ты же не думал, что Марат только с тобой любит посплетничать? Поверь, я в курсе абсолютно всех ваших похождений. Хочешь, покажу тебе парочку видео из личного архива Марата? Вы там, кажется, отжигаете на голой вечеринке.

Это чистой воды блеф — о тех видео я знаю только то, что они есть, потому что Марат и правда как баба любит хвастаться своими похождениями. Как будто жрать суши и слизывать васаби с голых женских жоп — апогей всех жизненных достижений, но Марату хватило ума поделиться со мной «счастьем» только в устной форме — мы же с ним, в отличие от счастливо женатого Павлова, находились в абсолютно прозрачных договорных отношениях, и мне было глубоко плевать, с кем и как проводит время мой муженек. Кроме, пожалуй, Кристины — всегда знала, что рано или поздно этой честолюбивой сучке надоест сидеть в статусе официальной любовницы.

— Марат… показал тебе видео? — Павлов так резко и буро меняется в лице, что становится похож на тот странный электрический приборчик на ножках из мультика про космические приключения Алисы. — Мы же договаривались, что… никто… не будет… снимать.