Я собираюсь было возмутиться, но это желание перекрывает куда более насущный вопрос — какого лешего он тут делает?!

— И так, уважаемые коллеги, — Лекс усаживается в главное кресло, окидывает зал взглядом поверх голов, и снова скользит по мне как будто вокруг меня образовалась черная дыра. — Чтобы не затягивать никому не нужную интригу, сразу скажу — это я выкупил акции «Гринтек». И на сегодняшний день, являюсь держателем сорока трех процентов, что, насколько я понимаю, дает мне право считать себя главным акционером.

Хорошо, к тому моменту, как Лекс решает обрадовать нас этой оглушительной новостью, я успеваю сесть. Ноги буквально подкашиваются. Да я, блин, даже ступней не чувствую, как будто маленькие термиты во мне перемололи все кости.

— Я подумал, — продолжает Лекс, пока в зале царит тотальное молчание, — что многим из вас будет важно узнать, что с сегодняшнего дня «Гринтек» начинает интеграцию в общую структуру «Интерфорса». Это вынужденная мера, необходимая для того, чтобы спасти то, что еще можно спасти.

— Нас всех уволят?! — Из-за моей спины раздается женский истеричный крик.

— М-м-м… — задумчиво тянет Лекс. — Понимаю, что это не добавит мне любви, но… да. После того, как «Гринтек» вольется в структуру и можно будет начать официальную процедуру банкротства, часть сотрудников придется уволить. Ничего личного — просто оптимизация.

— У меня кредит на тачку! — снова голос с галёрки, на этот раз мужской, басистый. — Мне «оптимизацией» погашать ежемесячную задолженность?!

К его возмущению присоединяются остальные. Такое чувство, что у нас вся страна живет в долг — у кого-то машина, у кого-то — ипотека, кто-то строит дом.

— А я сиськи сделала! — раздается в общем шуме женский голос, и все моментально затихает. — Да, а что?! Мне тридцать четыре года. Я тоже замуж хочу и нормального мужика!

Я успешно подавляю желание оглянуться и собственными глазами увидеть, как выглядит такой экзотический кредит, но вместо этого зачем-то таращусь на Лекса, который за этим паноптикумом наблюдает с абсолютно невозмутимым видом. Не поймешь — то ли он уже взял «на карандаш» всех возмутителей спокойствия, то ли даже заинтересован и пытается вникнуть в происходящее.

— Тишина! — перекрикивая всех, подает голос Павлов.

«Наконец-то!» — мысленно закатываю глаза. Каким бы занятным ни был шабаш в партере, их ор распугал остатки трезвых мыслей в моей собственной голове. Мне теперь надо не меньше часа, чтобы сосредоточиться на том, как выбираться от обложившей меня со всех сторон задницы.

— Благодарю, Александр Сергеевич, — сдержанно говорит Лекс. — Прошу прощения, коллеги, наверное, я не с того начал новость о предстоящей реформе. Сотрудники, которые попадут под сокращение, будут уволены с компенсацией шестимесячной заработной платы и отпуска. Кроме того, сотрудницы, которые находятся в статусе официальных матерей-одиночек получат дополнительную компенсацию в размере той же суммы.

Я пытаюсь представить размер этих выплат и даже их приблизительная сумма вызывает у меня приступ зависти. Блин, а так можно было? Просто сдаться, позволить Лексу разыграть свой фарс с «Гринтек», получить денежки и просто расслабиться. Почему он черт подери, ничего мне не сказал?

«Наверное потому, что в его этом широком щедром жесте для «суки-бывшей» предусмотрена только щедрая оплеуха», — отвечаю на свой же вопрос.

Дождавшись, когда стихнет довольный гул, Лекс откашливается и толкает эпическую речь о корпоративном единстве и о том, что некоторые ситуации требуют радикальных мер. Что иногда единственный способ спасти команду — это не вычерпывать воду с тонущего корабля, а расколоть его на доски и сделать надежный плот.

«Да господи ты боже мой, Яновский, ты только что пообещал им горы бабла — теперь ты можешь толкать любую дичь, они все равно будут тебе в рот заглядывать».

Но когда Лекс заканчивает речь, начинается вторая часть собрания — та, на которой директора из кожи вот лезут, пытаясь убедить, что все проблемы «Гринтека» могут быть связаны с кем и чем угодно, но точно не с ними. Впервые в жизни я так внимательно слушаю то, в чем ни фига не понимаю. Как будто меня посадили смотреть иностранный филь без перевода, а вместо субтитров пустили азбуку Морзе. Уже после выступления второго топ-менеджера у меня начинает раскалываться голова. А потом, когда Лекс как мальчишку чихвостит директора по финансам, который вдвое старше него, случается катастрофа — у меня начинает урчать живот.

В гробовой тишине этот звук похож на тот, который я слышу каждый раз, когда откручиваю вентиль «модных кранов» в своей новой квартире. Но что я, блин, могу поделать, если у меня эта особенность с детства — при любой опасности я чувствую такой ужасный голод, что готова заглотить целиком полное меню любого ресторана.

Пока весь дружный серпентарий пытается вычислить источник этих жутких звуков, Лекс моментально его находит. Смотрит прямо на меня, хотя ровно до этой минуты меня как будто вообще не существовала на его орбите. Ну конечно, он как раз точно знает об этой моей «особенности».

— Виктория Николаевна, с вами все в порядке? — как будто даже пытается выдержать официально-вежливый тон.

— А что со мной может быть не так, Алексей Эдуардович? — елейным тоном отвечаю я.

— Ну, если вдруг вы так спешили порадовать меня утешительными новостями с вверенного вам фронта работ, что забыли позавтракать, я готов лично оплатить вам доставку из любого ресторана.

Женский шепот мне в спину хоть и невнятный, но я отчетливо слышу словосочетания «теперь ей точно хана» и «нашей королевишне сейчас отполируют корону». Сначала хочу сделать вид, что не услышала, но когда эти черноротые вороны начинают противно каркать, я резко разворачиваюсь на стуле и громко, чтобы точно услышали все присутствующие, говорю:

— У меня хотя бы корона есть, а что будете полировать вы, когда останетесь без работы и без выходного пособия? Хотя, погодите, кажется… ответ очевиден.

Конечно, я имею ввиду ту самую пошлую шутку, но судя по озадаченным рожам женсовета, они и близко не понимают, о чем речь.

— Виктория Николаевна, ну раз вы воспользовались шансом подкрепиться перед бенефисом… — Лекс вальяжно закидывает ногу на ногу. — Даю вам слово.

— Мне?

— Вам, Виктория, Николаевна.

— Эм-м-м…

Я понятия не имею, что должна говорить. Точнее, я в принципе не знаю ничего о работе, которую, как оказалось, работаю уже несколько месяцев! Как Марату вообще взбрело в голову сделать такую рокировку?! Хотя, все вопросы о поступках мое почти_бывшего мужа давно пора отнести в категорию риторических.

«Сосредоточься, Вика, иначе тебя ждет феерический позор перед толпой желающих как следует его посмаковать! — подстегивает внутренний голос, и от нее беззвучной визгливости на мгновение закладывает уши.

Еще и морда у Лекса такая… довольная. Он как будто точно знает, что я об этой своей должности и «проделанной работе» узнала ровно накануне. Хотя, блин, если Лекс каким-то образом обвел Марата вокруг пальца и выкупил его долю, то у него в «Гринтек» наверняка есть свои глаза и уши. Может, он все это представление затеял специально ради того, что устроить мне эти пять минут позора? И хорошо, если только пять.

— Какие-то проблемы, Виктория Николаевна? — Лекс бросает выразительный взгляд на часы.

— Я… узнала о сегодняшнем собрании только вчера вечером, — говорю ту правду, которая, как мне кажется, может сыграть мне на руку. Быстро захожу в почту с телефона и озвучиваю время, в которое пришло письмо — двадцать один сорок. — Не знаю, как остальные, а у меня есть распорядок дня, которого я придерживаюсь. В том числе, я всегда ложусь спать в десять, потому что встаю в шесть. Когда, по-вашему, я должна была готовиться к сегодняшнему собранию? Ночью? За счет своего сна?

А ведь это абсолютно логично и главное — чистая правда.