— С чего бы такая забота?

— Считай, что меня впечатлили твои невообразимо синие… — Лекс кривит рот в плохо сдерживаемой улыбке. — Синяки под глазами.

— Ты сегодня в ударе — так и сыпешь остротами. — Беру кофе, делаю глоток и он оказывается на удивление очень даже ничего. — Знаешь, если бы ты хоть иногда читал мои предложения, то твоим сотрудникам в офисе не пришлось бы давиться той бурдой, которую мешают местные кофейные автоматы, почему-то называя «кофе» смесь грязи и пыли.

— Обязательно приму к сведению твои ценные замечания, Виктория. — Лекс плюхается рядом, но между нами все равно остается приличная дистанция. — Жаль только, что сотрудники «Гринтек» не нарабатывают на то, чтобы я захотел потратить некоторую часть доходов на улучшение условий их труда.

— Так может стоит сначала эти самые условия улучшить, а потом — требовать результат?

— Ты точно училась на маркетолога, Виктория? — Лекс запрокидывает голову и прикрывает глаза, подавляя зевоту. Как будто хочет подчеркнуть, что спор со мной навевает на него тоску.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍ Ну ладно, тогда мне, наверное, лучше прикрыть рот и не перекармливать мужчину своим вниманием. Хорошо, что я прихватила с собой книгу — в последний момент схватила с полки первое, что подвернулось под руку. Оказывается, это «Три товарища» и ее так давно не открывали, что моя попытка раскрыть книгу наугад сопровождается громким хрустом склеившихся и пожелтевших от времени листов. Лекс внимательно наблюдает за мной одним глазом.

— Надо тебя кое с кем познакомить, — бубню себе под нос, вспоминая ровно тот же взгляд у лохматого черного Бармалея.

— С твоим очередным бородатым кошельком? — предполагает Лекс.

— Как грубо, — огрызаюсь я.

— Прости, — неожиданно извиняется он.

— Ага.

Я только теперь осознаю, что мне крайне неуютно рядом с ним… вот таким. Когда Лекс Яновский в костюме, рубашке и галстуке, когда вокруг нас трещат принтеры, раздаются телефонные звонки и повсеместно хлопают двери — все как-то более-менее понятно и укладывается в рамки сугубо деловых отношений. Даже если он чуть было не разложил меня на столе! А сейчас, когда этот строгий Большой Босс упакован в простую толстовку, джинсы и потертые кроссовки, и когда он так сильно похож на того, прошлого Лекса — я чувствую… смятение. О чем нам разговаривать? О погоде? О книгах? А может лучше вообще не разговаривать и хотя бы ненадолго сохранить этот условный нейтралитет?

— Ты уже забронировал нам гостиницу? — Моему языку все-таки не сидится смирно.

— Нам? — Лекс выкраивает едкую ухмылочку. — Виктория Николаевна, только не говорите, что вы не до конца ознакомились с приказом. Или просто недостаточно внимательно вникли в его суть?

Я распрямляюсь так резко, что от хруста в пояснице на секунду темнеет в глазах.

Да он что ли издевается?!

— Я прочла этот проклятый приказ вдоль и поперек! Там было написано, что все сопутствующие на себя расходы берет предприятие! Я видела это собственными глазами! Только попробуй…

Я спотыкаюсь об его громкий заливистый смех. Настолько заразительный, что сначала хочется засмеяться в ответ, но ровно до той минуту, пока не приходит осознание, что все это время Лекс нарочно меня дразнил. От желания немедленно зарядить ему по роже зудят ладони, так что приходится завести руки за спину, от греха подальше. Вряд ли побитая рожа будет хорошим началом нашего нового романа.

— Ты бы видела свое лицо, — немного успокоившись, говорит Лекс, и даже как будто тянется за телефоном, но на этот раз я все-таки останавливаю его занесенным кулаком. — Все, прости. Правда. Черт знает, что на меня нашло.

— Ты сказал это дважды — подбиваю итог нашего короткого разговора. А когда он смотрит с непониманием, объясняю: — Извинился. Дважды. По доброй воле. Кажется, это может стать началом перемирия.

Лекс сначала как будто хочет что-то сказать, но потом в его кармане пищит телефон. Не знаю, как именно, но копчиком чувствую, что это его Эстетка. Сам Лекс почти не меняется в лице, но прежде чем ответить, отходит на приличное расстояние. Как бы сильно я не напрягала слух — вообще не разобрать, о чем они разговаривают. Но он так улыбается…

Вот же черт.

Это что — ревность?!

Да мне всегда и на всех было наплевать, в особенности на мужиков, которых я получала пачками, не прилагая для этого ровно никаких усилий. Когда-то даже на спор с подругами «склеила» троих парне за час, причем в одном клубе! Да какая вообще женщина в здравом уме, не имея отбоя от поклонников, будет тратить нервы и силы на такую чушь, как ревность?

Но чем больше я наблюдаю за тем, как светится его лицо, тем сильнее растет это непонятное чувство обжигающе острой зависти. Почему, блин, он совсем иначе улыбается мне? Между прочим, это я, а не она, носила подаренное им кольцо!

Я силой заставляю себе отвернуться, буквально — пересесть на обратный ряд кресел, чтобы точно не видеть, как он воркует со своей ненаглядной. Вспоминаю о том, что у меня тоже есть телефон, и начинаю бездумно листать ленту в своей социальной сети, пытаясь хоть как-то отвлечься.

Да кто она вообще такая?!

Названивает ему посреди ночи!

«Вика, не будь дурой», — укоризненно говорит внутренний голос, и я даю себе зарок, что в следующий раз, когда Эстетка даст о себе знать, Лекс крепко подумает, стоил ли ей отвечать, если это будет стоить ему моего испорченного настроения.

— Знаешь, я не собиралась тебе звонить, — немного растерянно говорит Катя, пока я пытаюсь подобрать слова, чтобы вести себя как можно более непринужденно.

Кажется, что буквально любая мелочь или даже просто вздох, или слишком долгая пауза, выдадут меня с головой. Будут тем огромным предупреждающим сигналом, после которого она в лоб спросит, кто еще из сотрудников летит со мной на этот дурацкий энергетический форум.

И я, каким бы мудаком ни был, просто не смогу ей соврать.

Странно, что Катя до сих пор этого не сделала. Решение о поездке созрело совершенно спонтанно, и когда я сказал ей об этом, она сначала очень удивилась, потому что на выходные у нас были другие планы, а потом просто пожала плечами и сказала, что сходить в кино мы можем и через неделю. На следующий день она снова завела разговор о поездке, но снова ни словом не обмолвилась о Вике, хотя этот вопрос буквально висел в воздухе как чертово проклятье.

И даже сегодня, когда я на минуту заскочил к ней перед тем, как ехать в аэропорт, не спросила ни с кем я еду, ни едет ли со мной вообще кто-нибудь. Только обмолвилась, что Прага очень красива в это время года, давая понять, что мне стоит только заикнуться — и она за минуту соберет чемоданы, чтобы составить мне компанию.

Никогда в жизни я не чувствовал себя настолько дерьмово, как сейчас.

«Давай, блядь, просто открой рот и признайся ей, что укатил со своей бывшей!» — мысленно даю себе заслуженную оплеуху, но вместо этого говорю Кате, что ей совершенно не о чем волноваться.

— Я знаю, да. Знаю. — Она виновато сопит. — Это ведь всего на три дня, да?

— Всего на три. У меня рейс во вторник ночью, я буду у тебя на пороге с теплыми булочками. Ты даже соскучиться не успеешь.

— Я уже…

Катя говорит что-то тихим дрожащим голосом, а я, вместо того, чтобы найти для нее слова утешения, разворачиваюсь на пятках и натыкаюсь на картину маслом — усевшуюся ко мне спиной Вику, рядом с которой — какая, блядь, неожиданность! — уже снова трется какое-то мужицкое тело! Что снова за на хуй?!

— Катя, тут кажется… — Не могу на ходу придумать вразумительную причину, поэтому просто наговариваю какую-то чехарду про то, что не могу найти загранпаспорт и что перезвоню ей сразу, как только приземлюсь.

Роняю телефон в карман, фиксирую внимание на Вике и на том, как мило она щебечет с этим увальнем медвежьей породы. Почему, блядь, каждый мужик выше среднего роста, считает своим долгом отрастить бороду дровосека и одеваться соответствующе?