— Увидела что-то интересное? — ухмыляется Лекс, взъерошенный и хищный одновременно.

— Эм-м-м… Лекарство мгновенного действия от фригидности и бесплодия? — Ничего более изящного в моей голове просто нет.

Хотя, если честно, все же есть, но все они настолько нецензурные, что произносить их даже в уме кажется мне верхом неприличия.

Мой взгляд опускается на его грудь, вылепленную так скульптурно, словно тут поработал скребок Микеланджело. Лекс и раньше не был заплывшим или тощим — скорее, поджарым, суховатым. Но сейчас его мышцы просто огромные, и когда я несмело провожу его плечам пальцами — ощущаются про каменными. В ответ на это легкое касание, Лекс громко втягивает воздух через ноздри, всем видом давая понять, что я играю с огнем. Даже не представляет, насколько сильно подзадоривает меня такой реакций. Или представляет?

Мои ладони спускаются ниже, скользят по массивной широкой груди, на которой нет ни волоска. Мизинцы случайно задевают его соски, и он снова резко хватает воздух.

— Вик, прекращает, или не донесу тебя до спальни, — предупреждает Лекс, и в отместку еще сильнее сжимает мои ягодицы, вталкивая между ними колено на всю длину, буквально прижимая к себе мою распахнутую промежность.

Но правда в том, что если бы он хотел меня в кровати — я бы уже лежала там на спине, беспомощная и распятая, как подопытная бабочка.

Лекс всегда любил прелюдии. Боже, когда мы впервые занялись сексом — это было настолько «Охренеть!», как если бы я села за руль старенького «Запорожца» и выжала из него триста за шесть секунд. Я даже представить не могла, что в том тихоне может быть такой зверский развратник, но он буквально выжал из меня все, на что я была способна, а потом, когда я была уверена, что больше даже пошевелиться не способна, доказал, что я о сексе знаю примерно нифига.

Но этот «новый» Лекс — он какой-то другой. Он как будто еще сильно сдерживается, чтобы не испугать меня своими «триста км в час», но чем ниже мои руки скользят по его телу, тем тяжелее это ему дается. А когда мои пальцы с аппетитом перебирают аппетитные «кубики» пресса, Лекс рефлекторно втягивает живот, как будто одновременно и хочет моих прикосновений, и испытывает боль даже от мимолетного контакта.

— Ты меня, конечно, прости, — я с трудом перевожу дыхание, потому что в голове крутятся мысли только о том, как буду облизывать это тело буквально везде. Если бы Лекс мог услышать мои мысли, то посчитал бы меня окончательно тронутой.

— Обязательно прощаю. За что? — Он проводит языком по губам, и я готова поспорить, что в эту минуту его собственные мысли еще грязнее моих.

— Надеюсь, топлес ты не занимаешься? — Несмотря на пикантность момента, прямо сейчас меня начинает заедать ревность ко всем тем женщинам, которые были у него до меня, которые могут смотреть на него в качалке, которые… вдруг… когда-то будут к нему прикасаться точно так же как я сейчас.

— Виктория, иногда я реально ни хрена не понимаю, что у тебя в голове.

— Сошью тебе специальную спортивную форму в зал, — не унимаюсь я. — Чтобы только голова торчала. Хотя нет, сошью ее с капюшоном.

— Помнишь, у меня пуговица оторвалась, и ты дважды колола палец пока вдела нитку в иголку?

— Если ты намекаешь, что я безрукая и ничему не способна нау…

Он снова впивается в мои губы, на этот раз безапелляционно и жадно, ставя все разговоры на длинную паузу. А когда я осмелела и притронулась к его нахальному языку своим, громкий стон Лекса красноречивее любых слов намекнул действовать смелее.

— Кровать, Лекс, — шепчу я в редких передышках между поцелуями, когда мы отрываемся друг от друга только чтобы глотнуть воздуха.

— Я бы тебя и стоя трахнул, зараза, — скрепит зубами он, но все-таки подхватывает под бедра и подталкивает помочь ему с дверью.

А когда я нарочно копаюсь с ручкой, звериным рыком предупреждает, что если я не открою ее прямо сейчас, то объяснять администраторам, куда делась дверь, придется мне.

Он заносит меня в спальню и прохладный воздух здесь приятно покалывает раскаленную кожу. Спускает на пол, нарочно давая волю рукам, протягивая ладони по всему моему телу, на мгновение замирая под подмышками, а потом снова обнимает за щеки и прикусывает уголок рта, оставляя там влажный след от слюны, который мне тут же хочется слизать языком. Отстраняется на шаг, шаря по мне голодным взглядом. А у меня дыхание сбивается от того, какой он чертовски невероятно невозможно красивый. И сердце от этой мысли просто в галоп — и потом в ступор, как на полном ходу влететь в бетонную стену.

Потому что я, блин… кажется… совершенно определенно…

Я бросаюсь к нему, обхватываю за шею, хоть для этого приходиться встать на цыпочки. Не думать ту мысль, которая разобьет мне сердце и вытравит из меня душу. Может, это будет просто секс, может быть, он даже станет регулярным и может быть, я снова стану для него той Викой, которую он когда-то так сильно любил. Или все начнется и закончится еще до того, как взойдет солнце.

Я ничего не знаю, кроме одного, что ясно наверняка — хрена с два я дам ему остановиться.

Руки Лекса, еще секунду назад свободно висящие вдоль тела, вдруг оказываются у меня на плечах — он ведет ладонями по тонкому шелку, и это какое-то особенное удовольствие, ощущать его шершавую кожу сквозь шелк. Он обводит ключицы большими пальцами, одновременно спускаясь губами до шеи, а потом — до моего уха, которое обводит языком, выуживая из меня новые тональности стонов.

— Ты всегда так остро на это реагировала, — хрипло посмеивается над моей реакцией.

Я понятия не имела, что именно уши окажутся настолько чувствительными к мужской ласке, и эту грань моей сексуальности тоже открыл мне «скромняга Лекс». Но с тех пор, как до меня дотрагивались мужские руки — его, блин, руки! — я стала какой-то гипер-отзывчивой, потому что одного показывания мочки достаточно, чтобы мои колени предательски дрогнули.

Лекс подхватывает меня под подмышки, поднимает, требует обнять его ногами, и я послушно исполняю приказ. А он за секунду сдергивает с меня рубашку, не удосужившись хотя бы попытаться ее расстегнуть. Пуговицы пластмассовым дождем стучат по полу, но Лекса это только еще больше раззадоривает. Я знаю, что он задумал уже по тому, как многозначительно он берется за пояс моих штанов.

— Лекс, ты не порвешь его, — говорю я.

И эта наглая сволочь, самодовольно выгнув бровь, делает это ровно в один рывок.

Раздирает их на два лоскутка, а потом хаотичными движениями рвет остальное.

Последняя вещь рвется с характерным треском. Он заставляет смотреть ему в глаза, когда медленно протаскивает между нашими телами то, что секунду назад было моими симпатичными кружевными трусиками. И когда между нашими телами не остается ничего лишнего, он сильнее разводит мои бедра, свободной рукой надавливая на копчик, чтобы я выгнулась ему навстречу и прижалась к раскаленной смуглой коже своей бессовестно раскрытой промежностью.

— Черт, — вздыхаю от того, как чувствительно клитор реагирует даже на это просто касание.

А Лекс прижимает меня еще крепче, подкручивая мой таз таким образом, чтобы я терлась об его живот, наращивая темп. И когда я начинаю двигаться быстрее, чтобы получить долгожданную разрядку, он вдруг разворачивается и укладывает меня на кровать, становясь между моими широко распахнутыми ногами все еще, блин, абсолютно одеты ниже пояса.

— Лекс, нет, нет… — Я пытаюсь снова сомкнуть на нем ноги, но он жестко разводит их коленями, разглядывая меня сверху вниз и плотоядно потирая губу большим пальцем. — Лекс, блин, я не кончила!

— Ага, — выдает свое фирменное словечко, которое может произносить сотней разных интонаций. — Кончишь, когда я так решу.

— Сволочь, — закрываю лицо ладонью, готовая от злости вцепиться зубами в собственную руку.

Но он как будто нарочно дает мне эту короткую передышку, а потом медленно проводит ребром ладони у меня между ног, прикасаясь к набухшим от возбуждения складкам. А когда я пытаюсь подвинуться навстречу, наклоняется, захватывает мои руки в тиски свей ладони и заводит их мне за голову, растягивая и обездвиживая, словно грешницу.