У изножья кровати лежит смятое зеленое одеяло, перекинутое через край. Никто не складывает его. Никто даже не прикасается к нему.

Должно быть, я так его и оставила, внезапно понимаю я. Но почему бы им не починить его?

Мадам Трамбле — нет, мама — выпрямляется со знакомыми поджатыми губами. Они обещают целый шквал критики, если Лу или Коко посмеют хоть пальцем переступить черту. К счастью, девочки молчат, наблюдая, как мама складывает на стол книги, украшения и два золотых отмычки.

— В этом году Шассеры должны ожидать от нас нулевых пожертвований. Все они бесполезны. — Мама слишком быстро выдвигает ящик и шипит, когда на ее указательном пальце появляется кровь, а щепка торчит из кожи, как белый флаг капитуляции.

— Мадам Трамбле, — тихо бормочет Лу, — пожалуйста, позвольте кому-нибудь из нас исцелить вас…—

— Ни в коем случае. — Мама выпрямляется, откидывая волосы в сторону, и кровь окрашивает седины в алый цвет. — Простите за откровенность, но магия… ну, она мерзкая. Собственно, из-за нее мы и оказались в этой переделке. Неделя, — процедила она. — Моя дочь пропала неделю назад, и каких успехов вы добились в ее возвращении?

— Обещаю, что мы обыскали Бельтерру больше, чем вы могли бы уместить в этой великолепной сумке. — Лу слабо улыбается — натянуто — и сжимает кольцо с лунным камнем так крепко, что оно начинает плавить ее плоть. Коко протягивает руку и берет ее. Кожа Лу мгновенно успокаивается, а кольцо возвращает себе прежнюю безупречную форму.

Однако они не отпускают руки друг друга.

Вид их сцепленных пальцев наполняет меня чувством одновременно комфорта и тоски.

Мама задвигает ящик на место, и стол начинает дребезжать, а книги — мои книги — опасно покачиваются на полке над ним. Однако почти по волшебству они сдвигаются на дюйм назад, подальше от карниза.

Мама все же замечает это, распрямляя плечи и возмущенно поднимая подбородок.

— Я не одобряю. Что бы вы и ваши… ваши Белые Дамы ни делали, я этого не одобряю.

— Вам и не нужно одобрять, — говорит Коко. Любая другая произнесла бы эту фразу под дых — возможно, с закатыванием глаз, — но она прямо смотрит в глаза мамы. — Мы хотим найти Селию так же сильно, как и вы, мадам Трамбле, и сделаем все необходимое, пока не найдем. В том числе и с помощью магии. Другого выхода нет.

Найти Селию.

Найти Селию?

Смятение кружится в моей голове, как шквал свежих снежинок. Не могу понять, зачем им понадобилось искать меня, если я здесь. Я придвигаюсь ближе к друзьям и кладу свою руку на их. Лу выпрямляется и смотрит на Коко сузившимися глазами.

Возможно, не только я в замешательстве.

— Я здесь, — шепчу я ей.

Мои слова рикошетом отскакивают от стен и отзываются эхом оглушительной тишины. Я сижу в ней, уверенная, что тоже должна была что-то делать. Искать что-то? Нет, наверное, это неправильно. Возможно, мне суждено грустить. Но почему? Почему я не могу вспомнить?

— На этом мы можем согласиться. — Мама кивает один раз, немногословно, но с видимым удовлетворением. — Я хочу вернуть свою дочь. Неважно, какой ценой.

Коко отпускает Лу и поднимается на ноги. Она выше мамы, и последней приходится поднимать голову, чтобы встретиться с Коко взглядом.

— Мы найдем ее, мадам.

Мама моргает, и я жду, что ее губы разомкнутся, и она начнет бросать острые слова, как ножи. Но вместо этого, к моему полному шоку, ее глаза сияют, а по щеке скатывается слеза. Она быстро вытирает ее, но мои друзья все равно замечают. Сапфировый платок проносится по комнате на призрачном ветерке и, словно бабочка, приземляется на плечо мамы. Она подхватывает его и бросает на стол.

Хотя Лу безразлично пожимает плечами в ответ на молчаливый упрек, я знаю ее достаточно хорошо, чтобы заметить беспокойство, омрачающее ее сине-зеленые глаза.

— Нет ничего такого, что я потеряла бы и не нашла вскоре, мадам Трамбле. Ваша дочь ничем не будет отличаться. Так или иначе, мы ее найдем.

— Спасибо. — Мама отрывает взгляд от стола и направляется к двери, как вдруг в нее стучат. Раз, два. Потом три, четыре, пять раз.

Я улыбаюсь, несмотря на себя.

Я слышала этот стук уже дюжину раз. Возможно, сотню. Жан-Люк говорил, что нам это необходимо — знать, кто находится за моей дверью, знать, в безопасности они или нет. Конечно, он был единственным, кто им пользовался. И только он всегда был в безопасности.

Разве не так?

Эмоции жгут мне горло, как кислота, но я не могу понять, что именно я чувствую. Это слишком больно, чтобы обдумывать, как зараженная рана, которую оставили гноиться. Я не могу прикоснуться к ней. От этого станет только хуже.

Дверь открывается по щелчку Лу, и…

А вот и он.

Жан-Люк.

Одетый в голубое и серебряное, с блестящей Балисардой на боку, его глаза расширяются, когда он видит мою мать.

— М-Мадам Трамбле! — Он мгновенно кланяется. — Я не знал, что вы сегодня посетите Башню. Вам…..вам следует иметь эскорт. Позвольте мне найти Фредерика. Он может помочь вам…

— Нет необходимости. — Мама поднимает подбородок и, хотя она гораздо ниже Жан-Люка ростом, ей все равно удается смотреть на него сверху вниз. — И это был не светский разговор. Ваше расследование провалилось, Капитан. Пришло время провести свое собственное.

Выражение его лица падает.

— Пожалуйста, мадам Трамбле, мы делаем все, что в наших силах.

— О, я верю, что они справятся. — Мама нехотя указывает на Лу и Коко. — Но, насколько я знаю, ваши охотники клевали землю и кусты, как стадо бесполезных кур.

Он вздрагивает и быстро отводит взгляд.

— Им приказано обыскать каждый дюйм Бельтерры. В том числе и фермерские угодья.

— Мою дочь не прятали в кустах черники. — Ее голос дрогнул, и еще три слезы потекли по щекам. Все еще стоя на пороге, Жан-Люк рискует бросить на нее быстрый взгляд. При виде ее слез у него перехватывает дыхание.

Лу пытается заполнить тишину тихим:

— Это так. — Тогда… — Селия никогда бы не рискнула испачкать свою одежду — униформу, платье или что-то еще.

— Ничто не сделало бы ее более жестокой, — соглашается Коко.

Жан-Люк закатывает на них глаза, прекращая лишь тогда, когда мама тычет пальцем в его сторону.

— Мне все равно, как вы себя называете. Мне все равно, капитан вы или жених. Если вы не найдете мою дочь, я не успокоюсь, пока эта Башня не будет разобрана и использована в качестве хвороста.

Она проталкивается мимо него с элегантностью, которой я никогда не смогу подражать, ее гнев отточен до остроты. Приподняв юбки в коридоре, она снова выпрямляется, ее осанка безупречна, а позвоночник непоколебим. Идеальная поза. Она вскидывает на него бровь.

— Ну?

— Да, мадам Трамбле. — Жан-Люк снова кланяется, поднимая правую руку над сердцем в знак молчаливого обещания. — Не желаете ли вы, чтобы вас проводили до вашей кареты?

— Нет, не желаю.

Мама уходит, не сказав больше ни слова, и, когда она исчезает за поворотом, Жан-Люк прижимается к дверному косяку. Его лоб, блестящий от пота, упирается в руку.

— Тяжелый день? — ласково спрашивает Коко.

Слишком сладко. Слова растворяются на языке, как сахарная пудра.

Жан-Люк не поднимает глаз.

— Не начинай.

— Ах, какая жалость. — Она легонько щелкает языком, а затем улыбается, обнажая все свои жемчужно-белые зубы в ряд. — Видишь ли, мы посвятили этот день тому, чтобы убедить птиц обыскивать границы на предмет подозрительных судов, очаровать свиней, чтобы они узнавали запах Селии, словно она проклятый трюфель, и… ох, что еще? — Она постукивает себя по подбородку. — Точно. Последний час мы провели в этой комнате вместе со скорбящей матерью Селии, которая появилась, пока мы искали личный предмет, с которым можно было бы поколдовать!

— Прекрати. — Жан-Люк протягивает руку к своему Балисарду, как бы сжимая его для прочности. — Не делай вид, будто я ничего не сделал. Я не могу ни есть, ни пить, ни спать уже неделю. Все мое существование крутится вокруг поисков моей невесты.