— Ты боишься темноты, Селия Трамбле?

— Нет. — Я тяжело выдыхаю, вглядываясь в высокие потолки и позолоченные грани комнаты. Дюжина других бюстов выстроилась вдоль стен внушительным полукругом. Королевская семья. Два в конце с большими кошачьими глазами кажутся остро знакомыми, как и тот, что прямо рядом со мной. Скульптор, должно быть, был отчасти ведьмой: ни один обычный художник не смог бы так точно передать угрозу в глазах Михаля. Я снова поворачиваюсь к ее подобию. — Я же говорила вам — я не вампир, поэтому не могу видеть в темноте.

— И это все?

Мои пальцы соскальзывают с бюста, оставляя следы на ее пыльном лице.

— Да.

— Тогда почему у тебя сердце колотится?

— Это не…

Он мгновенно появляется передо мной и хватает мое запястье, его пальцы обвиваются вокруг него. Они прижимаются к дикому биению моего пульса.

— Я слышу его через всю комнату, питомец. Звук оглушительный. — Когда я застываю от его прикосновения, он наклоняет голову, и в его глазах вспыхивает неподдельный интерес. Опасный интерес. — Я чувствую запах адреналина и вижу, как расширились твои зрачки. Если это не темнота, которая тебя пугает…

— Это не так, — вмешиваюсь я.

— Должно быть, дело в чем-то другом, — заканчивает он, многозначительно вскидывая бровь. Его большой палец поглаживает полупрозрачную кожу моего запястья, и что-то пронзает меня до глубины души. — Если только это вовсе не страх? — шелковисто спрашивает он.

В ужасе я отдергиваю запястье, и оно без сопротивления проскальзывает сквозь его пальцы.

— Не говорите глупостей. Я просто… я не хочу связываться с призраками. Я даже не знаю, как это сделать. Что бы вы ни почувствовали, когда я появилась здесь, я не была тем, кто раздвинул вуаль между мирами. Я человек, богобоязненная христианка, которая верит в рай и ад и не имеет ни малейшего представления о жизни после смерти. Произошло ужасное недоразумение, — я бегаю вокруг него, не в силах выдержать завораживающего взгляда, — ужасное недоразумение.

— Интересно, их привлекают ваши эмоции? Может быть, это любая сильная эмоция?

Я встаю на цыпочки и выхватываю золотой канделябр из рук статуи.

— Это не имеет никакого отношения к моим эмоциям.

— Возможно, вам нужно подержать в руках личный предмет умершего, чтобы установить контакт.

Протискиваясь в зал, я зажигаю все свечи в пределах досягаемости. Где-то должен быть другой выход. Возможно, за кулисами.

— Я не могла держать в руках личные вещи каждого при… существа на том променаде. Их были десятки.

— Они говорили с тобой?

— Нет.

— Лгунья. — Он снова преграждает мне путь, и я не могу удержаться, чтобы не остановиться и не взглянуть на него. Здесь, в золотом свете театральных свечей, в обрамлении резных демонов вокруг сцены, он выглядит поистине потусторонним, как дух мщения или падший ангел. Как Ангел Смерти. Медленно выдыхая, он смотрит прямо в ответ, его черные глаза сужаются, словно я — головоломка, которую он не может решить. — Ты снова это делаешь, — наконец говорит он.

Я быстро отворачиваюсь.

— Что делаю?

— Романтизируешь кошмары.

Насмехаясь, я качаю головой на свои ботинки.

— Понятия не имею, что вы имеете в виду.

— Нет? Этот маленький блеск в твоих глазах не удивляет? — Холодный палец приподнимает мой подбородок, и я вынуждена снова поднять на него глаза. Его губы поджались в раздумье. — У тебя было такое же выражение лица, когда ты вошла в мой кабинет вчера, и еще раз, когда ты выходила из магазина мсье Марка, как будто ты никогда не видела ничего прекраснее часов с маятником или куска тилового шелка.

— Откуда вы знаете, что это был тиловый шелк?

— Я знаю все, что происходит на этом острове.

— Вы хоть слышите, как ты самодовольно говорите? — Я отдергиваю подбородок. — И вы держите эти часы на своем столе, потому что они красивые, так что я не буду извиняться за то, что восхищаюсь ими или… или романтизирую их.

Он вскидывает бровь.

— А рогатые жабы на рынке? Мертвоеды⁴⁸? Они тоже красивые?

Я смотрю на него, наполовину разрываясь между отвращением и возмущением.

— Мертвоеды? — Затем, вспомнив себя, спрашиваю: — Вы следили за мной?

— Я же говорил тебе, — он беззастенчиво поднимает плечо, — я знаю все, что здесь происходит. — Когда я открываю рот, чтобы сказать ему, что именно он может сделать со своим великим всезнанием, он тихонько щелкает языком и говорит вместо меня. — Я не хочу принуждать тебя, Селия, но если ты откажешься мне помочь, у меня не останется выбора. Так или иначе, я узнаю, как ты вызвала этих призраков.

Так или иначе.

Я тяжело сглатываю и делаю шаг назад.

Ему не нужно объяснять. Всего час назад Одесса держала мой разум в своих руках, и внушение — это не тот опыт, который я когда-либо забуду. Я с содроганием думаю, что могло бы произойти, если бы эти руки принадлежали Михалю…

При этой мысли по аудитории проносится неестественный сквозняк, оставляя крошечные сосульки на моей влажной коже. Мой желудок подпрыгивает от этого знакомого прикосновения, от нового давления в голове, и я задерживаю дыхание, молясь, чтобы мне это показалось.

— Твои глаза, — мягко говорит Михаль.

— А что с ними? — Я поспешно оглядываюсь в поисках какой-нибудь отражающей поверхности, но, как и везде на этом несчастном островке, ее нет. Вместо этого мои руки бесполезно порхают у лица. — В чем дело? С ними что-то не так?

— Они… светятся.

— Что?

Затем начинает говорить кто-то другой.

— Когда мы трое встретимся снова? При громе, молнии или под дождем?

Позади Михаля на сцену выходит призрачная женщина в темных непрозрачных одеждах с цепями на лодыжках. В руке она держит собственную отрубленную голову. Рядом с ней появляется еще одна женщина, одетая в роскошную оборку и жемчужные украшения.

— Когда все закончится, — произносит она, беря голову другого призрака и представляя ее зрителям. — Когда битва проиграна и выиграна.

Вскоре на бархатных сиденьях материализуется еще дюжина фигур, и их шепот становится негромким.

Я ненадолго закрываю глаза.

Пожалуйста, нет.

— Ни в коем случае. — Следом на сцену врывается грузный мужчина с эффектными усами, держащий в руке череп, как меч. Только это настоящий череп — череп из цельной кости слоновой кости, а не призрачный. Мой взгляд возвращается к Михалю, которая все еще внимательно наблюдает за мной. В его черных глазах я вижу отражение своих собственных — две точки жуткого, светящегося серебра. Они совпадают со светом фигур на сцене. — Элейн, ты, нелепая женщина, мы находимся в четвертом акте, первая сцена…

— Да, все в порядке. — Бесплотная голова хмурится, закатывает глаза, а затем щелкает: — По щучьему велению, по моему хотению, приходит нечто нечестивое.

— Мне нужна была леди Шалотт, — ворчит своему собеседнику ближайшая ко мне фигура — мужчина с моноклем на глазу и топором в шее. В следующую секунду он, кажется, чувствует мой взгляд и поворачивается на своем месте, чтобы нахмуриться. — Могу я вам помочь, mariée? Невежливо пялиться, знаете ли.

Я пытаюсь отдышаться, пытаюсь сдержать рвоту, поднимающуюся в горле. Потому что этот топор в его шее, отрубленная голова женщины — как можно иначе объяснить их присутствие? Если не призраки, то кем еще они могут быть? Демонами? Плоды моего воображения? Если только Михаль не разделяет то же самое заблуждение — если только серебро в моих глазах не просто обман света — это очень реально. Они очень реальны.

Наконец приходит понимание, и вместе с ним осколки стекла, кажется, заполняют мою грудь.

Он назвал меня mariée.

— Кто-нибудь видел котел? — Нахмурившись, грузный мужчина на сцене смотрит в зал. — Где Пьер? Я не должен был делать его мастером реквизита…