Отбросив в сторону панику, сосредотачиваюсь на травмах. Непонятно, как князь выжил. Кровавая рана в области печени вызывает не только дисфункцию, но и сильнейший болевой шок… Немного Дара в эту область. Далее подключичная артерия. Она относительно цела, но здесь такое “относительно” относится к смертельным исходам. Нужно шить! Нога задета вскользь. Рану на лбу даже в расчёт не принимаем.

Вот падла, Трузин! Ещё и множественные неглубокие порезы, но со знанием дела! Пытался заставить Илью истечь кровью!

Хрен тебе!

Разрывая подол собственного платья на лоскуты, пережимаю полосками материи кровеносные сосуды. Пережимаю и, сосредоточившись, вливаю свой Дар. Вокруг нас с Ильёй появились люди, но я продолжала своё лечение, не глядя на них.

— Елизавета Васильева… — кто-то тронул меня за плечо.

— К демонам все! Не мешать! Быстро готовьте место для операции. Устинью ко мне! Девку мою дворовую! Стоять рядом и не вмешиваться! Кипяток! Чистую материю! Ножницы! Нож и шёлковые нити! Всё сразу!

— Здесь этого нет.

— Значит, хоть на руках, но донесите до нужного! Шевелимся! Чего застыли?!

Меня и Елецкого действительно подхватили на руки и куда-то понесли. Аккуратно, пытаясь не отдалять друг от друга. Везут на карете. Я вся в кровище, не обращаю внимание на тряску и сильное головокружение, зажимая пальцами повреждённую артерию и вливая в рану свой Дар, одновременно не давая проснуться пострадавшему…

Спи, Илюшенька… Спи, родной… Только попробуй, гад, проснуться! Сама тебе кишки на руку намотаю! Не оставляй меня. Потерпи, любимый… Ты же сильный… Кретин отважный!

Глаза словно углями тлеющими засыпали. Мне хочется плакать, с воем убежав от всего этого далеко. Не время, Лизка! Не время! Потом поистеришь! По-любому поистеришь, но не сейчас!

Несколько пощёчин приводят в чувство.

— Спасибо, — сквозь туман в глазах обращаюсь к мужчине, сидящему в карете рядом.

— Не за что, — озадаченно отвечает он. — Сами ж попросили.

— Да? Не помню…

Дворец Елецких узнала сразу по колоннам. Несут не только князя, но и меня, не отрывающей своих рук от самой страшной раны.

— Чё делать-то? — спрашивает Устька, как только Илью положили в просторной комнате.

— Не мешать и слушать! — резко отвечаю я. — Всё как обычно, но ошибиться нельзя!

Шью и подпитываю Даром раны долго. Несколько раз пытаюсь от полного изнеможения сама потерять сознание, но Устинья, не мудрствуя лукаво, просто плещет на меня водой из кувшина. Последний шов, последняя рана… Но жизнь уходит! Обхватив Илью всем телом, прижимаюсь к нему. Не отпущу! Голоса рядом. Грубо посылаю всех к чертям. Это только моя битва!

Неожиданно тело Елецкого теплеет. Вначале слегка заметно, а потом всё больше и больше. Начинается сильный жар. Но меня подобное радует. Значит, организм сопротивляется. Будь он полностью изношен, то не смог бы совершить подобный подвиг. Вливаю Дар. Сливаю остатки своей силы, абсолютно не заботясь о себе. Последнее, что помню… Ничего я не помню!

Жар у Ильи усиливается. Слишком! Стараюсь погасить его. Вначале он не поддаётся, а потом, словно ручной зверёк, идёт на поводке, подчиняясь моим командам. Стихает. Притворяется, что его никогда не было. Наконец я понимаю, что смерть на время отступила. Так, обессиленная, и засыпаю, уткнувшись головой в спинку кровати.

Тяжёлое пробуждение. Едва открыв глаза, трогаю пульс Елецкого. Слабый, но есть. Попыталась подпитать Даром, но как только начала фокусироваться на нём, то сразу же мозг чуть ли не взорвался от боли. Понятно. Пуста полностью. Видимо, отдала последние капли наследства Кривуши и выгорела. Навсегда или на время? Неважно.

— Барыня, поспали бы, — раздаётся голос Устиньи.

С трудом поворачиваю голову. Уставшая девушка с тёмными кругами под глазами сидит на стульчике у стены.

— Сама иди отдыхай, — приказываю ей.

— Неа! — замотала головой она. — Я-то чуток отдохнула. Тута меня Стешка подменяла. А вот вы уже третьи сутки не спавши.

— Третьи? — удивилась я. — Да и спала…

— Какое там! На часик прикорнули всего. Хоть секите меня, Лизавета Васильевна, но вы сейчас на кикимору или, прости господи, на упыря какого-нибудь похожи! Погубите себя, ежели не отдохнёте по-людски!

— Я никуда не уйду… — чувствуя, что сознание куда-то уплывает, заплетающимся языком ответила я. — Должна быть здесь… С ним…

Снова открываю глаза. Словно сквозь туман вижу Екатерину Михайловну.

— Как ты, внучка? — произносит она. — Как Илья?

— Не понимаю. Шансы есть. Не прогоняйте. Мы должны быть вместе, что бы ни случилось.

— Упрямая. Распоряжусь поставить кровать. Но если ты себя в гроб загонишь, то ни себе, ни ему не поможешь. Я тут за стеночкой. Зови, если что-то понадобиться, и требуй всего. Хоть днём, хоть ночью.

— Спасибо.

— Дура ты! Это я до конца жизни своей молиться на тебя должна!

Моментально принесли и поставили рядом ещё одну кровать. Легла на неё и снова впала в забытьё, не отпуская ладонь Ильи.

Несколько дней балансировала на грани между сном и явью. Как только начинала приходить немного в себя, то меня тут же поили густым наваристым бульоном. Отчего изношенный организм опять отключался помимо моей воли, стараясь дать себе благоприятные условия для восстановления. Могла бы оправиться от энергетического истощения намного раньше, но, слава Богу, Дар до конца не выгорел. Он время от времени начинал возвращаться ко мне, и я моментально вливала его в Илью. От этого опять становилось плохо. Пусть. Переживу. Главное: вытащить любимого человека.

Понимание, что князю больше ничего не грозит, пришло само собой. В какой-то момент я осознала, что пусть он пока ещё и без сознания, но идёт на поправку. Сам идёт, перестав балансировать между жизнью и смертью.

Как только сказала об этом Екатерине Михайловне, она тут же приказала отселить меня от внука. Попыталась воспротивиться воле княгини, но она заявила, что не даст мне умереть, сжигая себя понапрасну. Я обязана восстановиться. А рядом с Ильёй Андреевичем сделать этого не смогу, продолжая вливать в него свои хилые силы.

Как бы я ни ругала эту вредную старуху, но через несколько дней признала её правоту, став немного похожей на человека и вернув не только часть Дара, но и относительную ясность мысли. Проснулся жуткий аппетит и интерес к жизни.

— Не понимаю, как же меня всё-таки нашли, — спросила я у дежурившей около моей кровати Марфуши.

— Так то, барыня, я нашла, — довольно призналась девочка. — Вы ж меня за пирожком послали, а я даже не спросила, хотите ли сами откушать. Возвернулася, чтобы узнать, и вижу, как вы в карету не по своей воле залетаете. Ох, не к добру такое! Не растерялася и сзади на каретные запяточки запрыгнула. Я ж маленькая и лёгонькая, поэтому никто и не заметил ноши новой.

Притаилася, значить, и поехала, дорогу запоминая, чтобы не заплутать. Как только карета остановилась около дома какого-то, то спрыгнула и шасть за угол. Потом у добрых людей поспрошала, чей этот домина и как улица называется. Побёгла домой. Заплутала, правда, всё одно сильно. Большущая Москва ента! А тама у нас князь Илья Андреич гостюется. Ну я ему и вывалила всё. Он аж побледнел и как заорёт, чтобы срочно доложили об этом жандармам и Екатерине Михайловне. Сам же прыг в карету свою на место кучера и, лошадей стегая, к вам на помощь укатил.

Мы с Макаркой и Стешкой сунулися к околоточному, но тот лишь отмахнулся от нас, сказав, что всякие деревенщины ему не указ. А вот дед Прохор поехал к барыне Елецкой. Та быстро всех взгоношила. Дядьки с саблями, что сторожами в её дворце, собралися и поехали на выручку.

Прохор сказывал, что дом злодейский нашли быстро. Их у Трузина три в Москве, но этот небольшой на отшибе, единственный такой. Вломилися в него, а там мужики какие-то валяются бездыханными. Деда говорит, что сразу смекнул, что их князь положил. Услышали крики наверху. Побёгли. Этот Трузин лежит в кровище дохлый, а вы в маленькой комнатушке орёте чего-то над телом Ильи Андреича. И прям жуть страшная какая! Как только стали приказы раздавать, то никто даже пикнуть не посмел!