— Сдаться в самом начале пути? — помогла ему я.

— Почти. Скорее, не начать его вовсе.

— Илья Андреевич. То, что вы сейчас говорите, абсолютно верно. Только методом проб и ошибок создаются величайшие изобретения. Но нужно думать не только о цели, но и о последствиях. Представьте, что вы создали своё устройство. Нацепили его на голову несчастной пациентки, но в ваши расчёты закралась ошибка. И вмиг вы превращаетесь из врача в убийцу.

Потом, немного успокоив совесть мыслями о том, что наука требует жертв, и внеся коррективы в изобретение, снова калечите или убиваете подопытную, но уже в результате следующей ошибочки. На каком десятке смертей вы перестанете чувствовать вину за них? На сколько могил должно вырасти кладбище за вашей спиной? А если окажется, что всё было зря и вы ошибались не в частностях, а в целом?

— Вы подняли очень сложный этический вопрос, — нахмурился князь. — Я тоже думаю об этом, но не нахожу ответа. Скорее всего, откажусь от опытов после первой же неудачи. После этого оставлю медицину.

— Но это не воскресит жертву.

— Я очень надеюсь, что ошибки не произойдёт.

— Настолько, что можете испытать свой аппарат на близком вам человеке? Вряд ли на такое решитесь.

Елецкий резко остановил коня и с болью во взгляде пристально посмотрел на меня. Лицо его окаменело, и мне стало немного страшно от такого преображения.

— Я хочу сделать это именно для самого близкого мне человека. Матери. Ради неё моя бабушка и открыла одиннадцать лет назад этот Дом Призрения. Мама лежит здесь в отдельных покоях.

После мучительной смерти моей маленькой сестрёнки от неизвестной болезни, она потеряла рассудок и всякую связь с миром. Я помню весёлый смех и тепло, исходящее от мамы. Как играла на рояле, пела… А потом её светящиеся неземным светом глаза вдруг остекленели и перестали с интересом смотреть на мир, погрузившись в равнодушное безумие.

Когда я, молодой морской офицер, вернулся из первой в своей жизни экспедиции, то не узнал мать. И тогда поклялся себе, что сделаю всё возможное, но вытащу её из этой трясины. Тотчас подал в отставку и был зачислен в Московскую Императорскую Академию. Я грыз гранит науки днём и ночью. Изучал всё, что хоть как-то может мне помочь в дальнейших медицинских исследованиях. Потом практиковался у знаменитых докторов, безропотно выполняя то, что они потребуют. Я забыл о своём титуле ради одного — стать лучшим.

И теперь вы, прочитавшая парочку незамысловатых книжек, смеете меня попрекать тем, что мой путь неправильный? Читаете морали и сравниваете с убийцами?

— Извините… — растерялась я от такого откровения. — Я не знала. И мне искренне жаль, что так произошло.

— Не стоит извиняться. Нам пора домой.

До усадьбы мы ехали молча. Я попыталась пару раз завести разговор и объясниться, но князь никак не реагировал на мои потуги. Я видела, что ему очень больно. Раньше никак не могла предположить, что за маской ироничного, добродушного франта прячется душа, полная горя и надежды. Сколько же лет Елецкий всё это носит в себе? Кажется, что скоро ему самому может понадобиться лечение, так как даже у сильных людей есть свой предел. Уже поздно ночью я поняла, что обязана помочь ему. Если не помочь, то хотя бы поддержать. У меня есть знания прошлого мира, которые могут пригодиться и уберечь Илью от страшных ошибок. Важно лишь правильно их подать, а не действовать прямолинейно.

На следующий день князь не пришёл. И через день тоже, посылая вместо себя своих подчинённых, исправно смотрящих на высунутый язык и пишущих всякую ерунду о моём состоянии. Это меня сильно напрягало, так как я знала, что он не покидал стен нашего заведения. Видимо, я сильно его обидела. Пусть и случайно, но это в данном случае ничего не значит.

Стала осторожно спрашивать об Илье Андреевиче у словоохотливой Антонины, и выяснилось, что не только меня обделяет вниманием доктор. Он заперся в своих покоях и через дверь посылает всех к чёрту. Досталось даже смотрительнице, пытающейся достучатся до него. Совсем тревожные новости.

— Тонечка, — ласково обратилась я к молодой монахине. — А можно мне встретится с матушкой Клавдией? Разговор серьёзный к ней есть.

Клавдия не заставила себя долго ждать.

— Ну? — неприветливо спросила она меня с порога.

— Что там с Ильёй Андреевичем?

— А это у тебя спросить нужно! Что ты ему такого наговорила на прогулке, что наш доктор отшельником у себя сидит?

— Случайно разговор коснулся его матери.

— Понятно. Опять влезла не в свои дела.

— Даже в мыслях не было. Говорю же, что по незнанию. Но дело не в этом. Проводите меня к нему.

— Нечего тебе там делать. Да и не откроет. У доктора иногда бывает так.

— Часто?

— Пару раз в год, но лучше в это время его не тревожить.

— А я всё-таки попробую, хотите ли этого или нет. Проводи, пожалуйста! Ну не будь Вороной!

— А вот за прозвище такое поганое тебе отдельное “спасибо”! — картинно поклонилась Клавдия. — Вот уважила, так уважила! Теперь даже сёстры за глаза так называют! Тьфу!

— Не за что. И не будь ты на ворону похожа, когда вот так злишься, то не прилипло бы прозвище. Так что сама виновата. Нечего на всех без разбора каркать. Иногда и мягкость проявить нужно.

— Я не злюсь и не каркаю! Я порядок люблю! А с вами, грешницами, по-другому нельзя!

- “Кто из вас без греха, первым брось в её камень”. Напоминать чьи эти слова не буду. Или когда ты Богу открылась, то тебя только и делали, что плевками да презрением одаривали за прошлое?

— Всякое было.

— Но и хорошее тоже? Уверена, что пытались не только осуждать, но и понять, успокоить. Так чего же сама никого понять не хочешь?

— Ты мне, Елизавета, ещё проповеди почитай! — раздражённо ответила Клавдия. — Не твоего ума дело!

— Я не собираюсь ничего читать, а лишь прошу проводить к доктору.

— Ладно. Сама напросилась. Чую, по-хорошему не отстанешь.

Дверь князя была заперта. Я вежливо постучалась в неё. Никакого ответа. Отбросив приличия, стала лупить кулаком и дождалась.

— Пошли все вон! Никого не хочу видеть! Я занят! — раздалось из-за неё.

— Откройте! Я всё равно не уйду!

— Я никого не хочу видеть! Что тут непонятного?

— А мне наплевать! Откройте!

Молчание в ответ. Ещё пару минут пыталась убедить князя открыть дверь, но он даже голоса не подал.

— Матушка Клавдия, — обратилась я к иронично наблюдавшей за мной смотрительнице. — У вас ключ есть?

— Нет. А то бы сама давно вошла.

— Нужна тонкая палочка и газета, — попросила я, оценив щель под дверью.

— Зачем?

— Увидите.

Вскоре необходимое было у меня в руках. Просунув газету под дверь, я аккуратно палочкой выдавила ключ, молясь, чтобы он, упав, не отскочил далеко. Осторожно потянула газету на себя. Повезло! Ключик на ней!

Взяв его, быстро вставила в замочную скважину. И вот мы уже внутри покоев Елецкого.

В кабинете его нет. Видимо, ретировался из него, чтобы не слышать моих воплей с требованием открыть дверь. Прошла в соседнюю комнату. Я в ней впервые.

Просторная гостиная с чёрным, покрытым лаком роялем, обеденным столом и парой кресел. В одном из них сидел Илья Андреевич, держа в руках приличного размера пустой бокал. Вид сонный, растрёпанный. Мятая рубашка расстёгнута на груди. Кажется, он в ней спал. На наше появление мужчина никак не отреагировал.

Клавдия уже открыла рот: явно для того, чтобы прочитать очередную свою нотацию, но я, приложив палец к губам, попросила её помолчать. Подошла к князю, продолжавшего делать вид, что нас тут нет. Взяла из его рук бокал и понюхала.

— Ого! Неплохой коньяк! — одобрительно сказала после этого. — Какая уже бутылочка?

— Я же просил меня не тревожить. Зачем вы вломились сюда? — не поднимая головы, мрачно ответил он.

— Затем, что в одно лицо пить — это не очень учтиво по отношению к окружающим. Мы с Клавдией, может, тоже хотим. Не соизволите накапать по бокальчику?