— У себя, — пояснила Клавдия. — Её и графиню Зобнину уже опросила. Обе были вместе.

— Тем более! Допустим, имея сказочный слух, они услышали грохот из моих комнат, что находятся чуть ли не в другом крыле здания. Сколько им нужно на осознание происходящего, принятия решения и появления у разбушевавшейся Озерской? Секунды или всё же минуты?

— Подождите, — нахмурился Елецкий, наконец-то поняв ход моего расследования. — У вас совсем не остаётся времени на разгром своей комнаты.

— Именно! Ещё приплюсуйте сюда драку и мою попытку вырваться в коридор. Я не настолько быстра, чтобы провернуть всё за пару мгновений. Далее… Моя спальня. Там всё в пуху от растерзанных подушек. Вы хоть одну пушинку на мне заметили? А вот в волосах графини и баронессы их хватает. Есть ещё масса других нестыковок, но, думаю, достаточно и этих.

— Оговор! — жёстко вынесла свой вердикт Ворона. — Уж я им устрою за такое!

— Да уж… — вздохнул Илья Андреевич. — Очень неприглядная ситуация. А я ведь вас, Елизавета Васильевна, предупреждал, что от графини Зобниной можно ждать неприятных сюрпризов. Уверен, что это был её план, так как Витковская не слишком смышлёна. И позвольте извиниться за то, что на мгновение усомнился в вашем душевном здоровье.

— Не извиняйтесь, князь, — отмахнулась я. — Место тут такое, что настороженно приходится относиться к каждому.

— Делать-то что будем, господин доктор? — поинтересовалась у него Клавдия. — Спускать подобное с рук нельзя.

— Не знаю, — честно признался он. — Елизавету Васильевну, естественно, выпустим, а вот как с виновницами поступить — ума не приложу.

— Есть кое-какие мыслишки, — мстительно произнесла я. — И меня отпускать не надо.

— То есть как?

— А вот так, князь! Посижу “бесноватой” пару дней, ничего не случится. Но вот какая оказия… Доктор, а что вы знаете о бешенстве?

— Ничего хорошего. Смертельная болезнь.

— Как вы думаете, могла ли я, находясь в примерно таком состоянии, заразить баронессу, расцарапав ей лицо?

— Да там царапинка малюсенькая. И бешенство передаётся через укус.

— Вы не поняли. Чисто гипотетически? В порядке научного бреда?

— Если только принять во внимание, что любая рана может быть опасной. Но к бешенству это не относится.

— Думаю, что Зобнина с Витковской не настолько разбираются в медицине. А давайте, — предложила я, — полечим баронессу? Вы с умным видом заявите, что рана, полученная ею от находящейся во временном состоянии бесноватости Озерской, может быть опасна, поэтому её необходимо прижечь. Так ведь поступают после укуса бешеных зверей? Причём прижечь основательно: огромным раскалённым прутом.

Как думаете, согласится ли Витковская, считающая себя неотразимой, получить подобное уродство? Не отвечайте! Ответ очевиден. Тогда вы вместо этого предлагаете ей альтернативу. Пока не трогать смазливую мордашку, а отправить на пару недель под наблюдение. В одну из подобных этой камере на первый этаж.

— Сама побежит сюда, даже недослушав! — хмыкнула Клавдия.

— Тоже так думаю, — кивнула я. — Ну, а тут особое “лечебное” питание, состоящее исключительно из… плохо разваренного гороха и сильно разбавленного киселя, например.

А вот зачинщицу, графиню Зобнину не трогайте. Вернее, трогайте, но вместе с остальными “бриллиантовыми дамами”. Могу предложить вариант, что в целях безопасности и душевного покоя знатным особам теперь запрещено покидать свои комнаты в свободное время, дабы на них не было совершено какое-нибудь очередное нападение. Это всяких купеческих дочек да мелких помещиц не жалко, так что пусть они и веселятся скопом. Ну а цвет Государства Российского беречь надо.

— Получается, — подытожил мои слова понятливый князь. — Все знающие подоплёку провокации против вас, ополчатся против графини Зобниной. А пострадавшая от заточения и отвратительной пищи баронесса Витковская после двух недель в одиночной комнате захочет задушить её собственными руками. И буквально за пару дней графиня превратится из авторитетной особы в изгоя…

Елизавета Васильевна! Если я когда-нибудь разозлю вас, то умоляю: сообщите заранее о своих действиях. Я должен успеть сбежать в Москву и затеряться в многолюдном городе. Не ожидал, что в вас столько жестокого коварства!

Елецкий с Клавдией ушли “наводить шухер”, оставив меня в гордом одиночестве. Я же легла на кровать и стала вспоминать сегодняшний инцидент. Обидно. Даже не то, что меня попытались очернить и представить невменяемой эти высокородные идиотки, а за испорченный хороший день. Да и вся эта возня в песочнице мне больше напоминала детские разборки, не стоящие внимания.

Бесит! Я понимаю, что для местной элиты всё происходящее важно и приравнивается к настоящей борьбе за статусность, но мне вся эта политика до лампочки. Я выросла в другом времени и с иными устоями в голове. Что графиня, что графин — всё едино.

Незаметно для себя задремала. Проснулась от звука отпирающейся двери. Пришла довольная Клавдия и самолично принесла ужин. Что отрадно: не постный. Говяжий бифштекс, свежий варёный картофель, овощной салат и … Бокал красного вина! Вот это новость!

Помолившись, с удовольствием поела. А вот вино отставила в сторону.

— Чего не пьёшь? — посмотрев на бокал, проговорила Клавдия. — Доктор разрешил. Или трезвенница? Правильно!

— Не трезвенница и иногда могу слегка пригубить, — пояснила я. — Тут другое. Благодаря мне вино полностью исключено из рациона других пациенток. Не очень прилично получится, если сама его буду употреблять.

— Не волнуйся, никто не увидит.

— Достаточно того, что вижу я. Совесть не позволяет. Всё должно быть по-честному. Как там всё прошло?

— О! — превратившись в довольную Ворону, стала рассказывать Клавдия. — Когда Илья Андреевич показал железку, которой якобы прижигать лицо будет, вой такой эта дура Витковская подняла, что все чуть не оглохли. И рада бы в содеянном признаться, чтобы беду от себя отвести, но не решается. Это ж позор-то какой!

Когда ей предложили тут посидеть дней десять для проверки на бешенство, чуть ли не ноги целовать доктору полезла… А может, и ещё зачем — с этой распутницы станется. Всю зарёванную, сопливую проводили на первый этаж. Через три комнаты от тебя сидит. Я ей ещё для лучшего выздоровления молитвенник дала и приказала каждый час по одной молитве читать.

— А не грех это, матушка? Она же не больна на самом деле. Получается, что не для блага, а в наказание к богу обращаться будет. Обман.

— Как это не больна? Подлость и дурость посильнее телесных болезней недуги. Про распутство её вообще молчу. Вот ты совестишься, что вино тебе дозволено. Значит, в тебе Бог живёт, раз совесть имеешь. А в Наташке Витковской Бога отродясь не было. Пусть тогда в себя его через страх призывает, раз через благодать не хочет. Правда, этой ни одна молитва не поможет, но хоть лишний раз думать будет, прежде чем грешить. Всё польза.

— Поняла. А что с остальными “бриллиантовыми дамами”?

— Тут князь во всей красе выступил перед ними. Наплёл про их исключительную ценность и неповторимость, а потом представил всё так, будто бы защитить пытается от невзгод всяких. Умеет Илья Андреевич убеждать. Так расписал, что не придраться. Но некоторые, прежде чем разойтись по комнатам, очень нехорошо на графиню Зобнину поглядывали. Да и она сама имела достаточно бледный вид: чувствует, что упала в яму, которую сама же и вырыла. Так что хорошую месть ты за себя придумала. Но смотри, не возгордись! И вот что ещё…

Монахиня сделала небольшую паузу, словно собиралась с мыслями, а потом продолжила.

— Что там у тебя с князем Елецким? Всё время вместе пропадаете, от людей прячетесь. Не к добру такое. На скользкую дорожку ступила.

— Поняла, о чём ты, — улыбнулась я, хотя в душе хотелось послать Ворону за такие расспросы и домыслы. — Не веришь, что мужчина и женщина дружить могут?

— Верю, пока оба в одежде. Но ты женщина красивая, умная, а мужчины часто не той головой думают. Недалеко до греха.